- Ну, ну, - повторила Мария. - Видишь ли, мне это совсем не к чему.
Она подняла Кэролайн и похлопала ее по спинке на случай, если у девочки скопились газы. У ребенка началась икота. И вот... нет, она не ошиблась, у Кэролайн, действительно, скопились газы... Какое облегчение. Мария снова положила ее в коляску и укрыла пледом. После этого она вернулась в дом, но, не успев подняться по лестнице, услышала, что плач возобновился с новой силой. Мария приняла твердое решение не обращать на него внимания и снова занялась письмами. Но ей не удавалось сосредоточиться. Плач становился все громче; к нему стали примешиваться странные, неестественно высокие звуки.
Горничная, убиравшая комнаты, опять постучала в дверь.
- Малышка снова проснулась, мэм, - сказала она.
- Знаю, - сказала Мария. - Ничего страшного. Ей полезно немного покричать.
Горничная вышла из комнаты, и Мария услышала, как она что-то говорит внизу горничной, прислуживающей за столом.
Что она говорит? Вероятнее всего: "бедная крошка". Или: "Она не имела права заводить ребенка, если не умеет с ним обращаться". Какая несправедливость. Она умеет, отлично умеет обращаться с младенцем. Если бы у самой горничной был маленький ребенок, его скорее всего оставили бы плакать день напролет и никто бы к нему не подошел. Плач неожиданно прекратился... Кэролайн уснула. Все в порядке. Но в порядке ли? Что если Кэролайн удалось перевернуться и она лежит, уткнувшись лицом в подушку и задыхается. Заголовки: "Ребенок актрисы задохнулся", "Внучка пэра Англии умирает в детской коляске". Неизбежно начнется следствие.
Следователь задает вопросы: "Вы хотите сказать, что преднамеренно оставили ребенка плакать и ничего не предприняли?" Чарльз... губы побелели, лицо непреклонно-сурово. И трогательный маленький гробик, утопающий в нарциссах из Колдхаммера...
Мария встала из-за бюро и спустилась в сад. Из коляски не доносилось ни звука; эта тишина таила в себе что-то зловещее и ужасное. Мария заглянула внутрь.
Кэролайн лежала на спине, не отрывая взгляда от складного верха коляски. Едва увидев Марию, она снова заплакала. Ее личико сморщилось от отвращения. Она ненавидела Марию.
Вот она, материнская любовь, подумала Мария. Именно об этом писал Барри. Именно так я ее себе и представляла, когда держала Гарри на коленях в "Мэри Роз"; но в реальной жизни все не так. Мария оглянулась и увидела, что одна из горничных наблюдает за ней из окна столовой.
- Ну-ну, - сказала Мария и, погрузив руки в коляску, вынула Кэролайн и понесла ее в дом..
- Глэдис, - сказала она горничной, - поскольку малышка беспокоится, я, пожалуй, позавтракаю на четверть часа раньше обычного. Потом я ее покормлю.
- Хорошо, мэм, - сказала Глэдис.
Но Мария знала, что она не поддалась на обман. Ни на минуту. Глэдис догадалась, что Мария вынула Кэролайн из коляски и принесла в дом только потому, что не знает, как быть. Мария отнесла Кэролайн в детскую. Сменила пеленки. На это ушла целая вечность. Стоило ей положить Кэролайн на спину, как та снова начала кричать, лягаться, и дергаться из стороны в сторону. Мария проткнула себе булавкой большой палец. Почему ей не удается воткнуть булавку одним ловким движением, как это делает нянька?
К завтраку она спустилась с Кэролайн на руках; сидя за столом, в правой руке она держала вилку, а левой поддерживала Кэролайн. Во время завтрака Кэролайн ни на мгновение не замолкала.
- Ну разве они не хитрецы? - сказала Глэдис. - Знают, когда ими занимается тот, к кому они не привыкли.
Она стояла у буфета и, заложив руки за спину, с сочувствием наблюдала за происходящим.
- Просто она проголодалась, вот и все, - холодно сказала Мария. - В два часа она поест и сразу успокоится.
Беда в том, что сейчас только четверть второго. Все расписание пошло кувырком. Ну, да ладно. Рожок сделает свое дело. Благословенный рожок, в который нянька налила "Кау энд Гейт"*.
Мария с трудом доела завтрак, проглотила кофе, затем снова отнесла Кэролайн в детскую и нагрела рожок, стоявший рядом с другими на белом сервировочном столике. Она чувствовала себя содержательницей бара, приготовляющей тройную порцию джина для какого-нибудь старого пьяницы.
- Заставьте ее пить медленно, - уходя, предупредила Марию нянька. - Ей надо постараться. Она не должна делать большие глотки.
Хорошо ей говорить. Но как заставить грудного младенца есть медленно? "Кау энд Гейт" через резиновый наконечник фонтаном бил в рот Кэролайн, но стоило Марии на секунду отобрать у нее рожок, как она начинала кричать и драться, точно разъяренный мужчина в приступе белой горячки. Кормление, которое должно было продолжаться двадцать минут, заняло всего пять. Кэролайн лежала на спине у Марии на коленях: живот раздут от переедания, челюсть отвисла, глаза закрыты. Она напомнила Марии бездомную старуху, которая после полуночи обычно спала в аллее около театра. Мария снесла ее вниз и снова уложила. Потом надела пальто и уличные туфли.
- Я схожу погулять с Кэролайн, - крикнула она на кухню.
Ее никто не услышал. Горничные и кухарка разговаривали и смеялись под аккомпанемент включенного грамофона, который Чарльз подарил им на Рождество. Они ополаскивали чайные чашки, и до нее им не было никакого дела. Они, видите ли, развлекаются, тогда как она должна везти ребенка на прогулку.
Воздух был холоден и пронзительно свежим. Коляска Кэролайн, белая с черным верхом, была гораздо красивее колясок, попадавшихся навстречу. Мария уверенным шагом шла по направлению к Ричмонд-Парку* и немного досадовала, что поблизости нет никого, заслуживающего внимания... какого-нибудь знакомого или фотографа. Если бы хоть кто-нибудь знал, что она здесь, да еще с детской коляской. А так... пустая трата времени. Едва она успела перейти дорогу и войти в парк, как Кэролайн опять принялась плакать. Повторился утренний ритуал похлопывания по спине. Безрезультатно. Мария закатила коляску за дерево и принялась за кошмарную процедуру - смену пеленок. Кэролайн кричала пуще прежнего. Мария плотно укутала ее пледом и очень быстро пошла по дорожке, раскачивая коляску сверху вниз. Из-под пледа доносились приглушенные крики. День стоял ясный, и народа в Ричмонд-Парке собралось больше, чем обычно. Везде были люди. И все они слышали крики Кэролайн. Когда Мария почти бегом проходила мимо них, толкая перед собой коляску, они оборачивались, чтобы посмотреть на нее, останавливались, чтобы послушать. Всех привлекали крики младенца, летящие из коляски.
Девушки, занимавшиеся дрессировкой собак, сочувственно улыбались Марии; юноши на велосипедах пролетали мимо и громко смеялись.
- Успокойся, - в отчаянии шептала Мария сквозь зубы, - пожалуйста, успокойся.
В панике она развернула коляску, почти выбежала из парка и, дойдя до угла, остановилась у телефонной будки.
Она набрала номер театра, где репетировал Найэл, и после недолгого ожидания привратник, дежуривший у служебного входа, разыскал его.
- В чем дело? - спросил Найэл.
- Кэролайн, - сказала Мария. - Противная нянька оставила ее на меня, Чарльза нет дома, а она кричит, не переставая. Я не знаю, что делать. Я говорю из телефонной будки.
- Я приду и заберу тебя, - тут же предложил Найэл. - Я возьму свою машину. Мы куда-нибудь поедем. Шум машины заставит ее замолчать.
- У тебя репетиция?
- Да. Но это не имеет значения. Скажи, где ты. Опиши телефонную будку. Если я сейчас выйду, то приеду минут через двадцать пять.
- Нет, доезжай до конца дороги, - сказала Мария. - И жди меня там. Мне надо оставить коляску в саду. И захватить еще один рожок. Может быть, рожок, который я дала ей после завтрака, был не той температуры.
- Возьми все, какие найдешь, - сказал Найэл.
Мария вышла из телефонной будки. Полисмен, стоявший на углу улицы, внимательно наблюдал за ней. Кэролайн ни на секунду не умолкала. Мария развернулась и покатила коляску в другую сторону. Ни в чем нельзя быть уверенной. Кто знает, возможно, закон запрещает позволять ребенку плакать.
Мария вернулась к дому и спрятала коляску в саду, за кустами рядом с гаражом. Она поднялась к себе и тут же спустилась с двумя рожками и кипой пеленок в руках. Она чувствовала себя взломщиком в собственном доме. К счастью, по дороге ей никто не встретился. Слуги все еще были внизу. Как только Мария вынула Кэролайн из коляски, малышка перестала плакать.
Нагруженная пледами, рожками и пеленками Мария пряталась в гараже, пока с дороги до нее не донесся шум приближающейся машины и резкий визг тормозов. Это, конечно, Найэл. Мария с полными руками поклажи вышла из гаража и направилась к машине.
Найэл являл собой довольно странное зрелище. На нем были старые выходные брюки и свитер с короткими рукавами и потравленным молью воротником.
- Я приехал в чем был, - сказал он. - Оставил их продолжать репетицию, сказав, что кое-кого надо отвезти в больницу.
- Но это неправда, - сказала Мария, забираясь вместе с Кэролайн в машину.
Найэл являл собой довольно странное зрелище. На нем были старые выходные брюки и свитер с короткими рукавами и потравленным молью воротником.
- Я приехал в чем был, - сказал он. - Оставил их продолжать репетицию, сказав, что кое-кого надо отвезти в больницу.
- Но это неправда, - сказала Мария, забираясь вместе с Кэролайн в машину.
- Можно сделать так, что будет правдой, - сказал Найэл. - Мы можем отвезти в больницу Кэролайн и оставить на день в детском отделении.
- Ах, нет, - встревожилась Мария. - Чарльз может узнать. Ни в коем случае. Подумай обо мне. Какой позор.
- Так что же делать?
- Не знаю. Просто поедем куда-нибудь.
Найэл нажал на стартер, и машина рванула с места. Это был старенький "Моррис"*, который когда-то принадлежал Фриде. Найэл вел машину из рук вон плохо; она двигалась резкими рывками, то слишком быстро, бросаясь из стороны в сторону, то медленно ползла посреди дороги. Найэл не понимал сигналов полисмена.
- Этот человек..., - сказал он, - почему он делает мне какие-то знаки? Что он имеет в виду?
- Думаю, тебе следует извиниться, - сказала Мария. - По-моему, ты едешь по встречной полосе.
Машина то врезалась в гущу движущегося транспорта, то выниривала из нее. Прохожие кричали ей вслед. Кэролайн, которая мгновенно замолкла как только мерное движенье коляски сменилось новым, прерывистым и нервным, снова заплакала.
- Ты ее любишь? - спросил Найэл.
- Не очень. Но полюблю позже, когда она начнет говорить.
- Она похожа на лорда Уиндэма, - сказал Найэл. - На каждый день рожденья я буду дарить ей часы, как другие крестные отцы дарят жемчужины.
Кэролайн продолжала кричать, и Найэл сбросил скорость.
- Дело в темпе, - сказал он. - Ей не нравится темп. Вот что я тебе скажу: надо спросить совета.
- У кого?
- У какой-нибудь милой, скромной женщины. Поблизости должна оказаться хоть одна милая, скромная женщина, у которой куча детей и которая сумеет дать дельный совет, - сказал Найэл.
Он внимательно посмотрел направо, налево, затем вынуждаемый потоком попутных машин прибавить скорость, свернул на забитую транспортом улицу. По обеим сторонам тянулись бесконечные магазины, на тротуарах бурлили толпы народа.
- Вон та женщина с корзинкой, - сказал Найэл. - У нее приветливое лицо. Что если спросить ее?
Он остановил машину, протянул руку перед Марией и, опустив окно, окликнул проходящую мимо женщину.
- Извините, - сказал он, - не могли бы вы подойти на минуту?
Женщина обернулась, на ее лице было написано явное удивление, и вблизи оно казалось не столь приветливым как на расстоянии. Один глаз у нее слегка косил.
- Эта дама не знает, что делать с ребенком, - сказал Найэл. - Он не перестает плакать. Не будете ли вы любезны и не поможете нам?
Женщина внимательно посмотрела на Найэла, затем перевела взгляд на Марию и заливавшуюся во все горло Кэролайн.
- Прошу прощения? - сказала она.
- Младенец все плачет и плачет, - объяснил Найэл. - Никак не может остановиться. И мы не знаем, что нам делать.
Женщина густо покраснела. Она решила, что это какая-то нелепая шутка.
- Я бы не советовала вам дурачить людей подобным образом. Здесь недалеко стоит полисмен. Хотите, чтобы я его позвала?
- Нет, - сказал Найэл. - Конечно, нет. Мы просто подумали...
- Бесполезно, - прошептала Мария. - Поезжай дальше... поезжай.
Она высокомерно кивнула женщине, которая отвернулась, издавая возмущенные восклицания.
Найэл дал газ, и машина рывком устремилась вперед.
- Что за мерзкая баба, - сказал он. - Во Франции такое не могло бы случиться. Во Франции нам предложили бы целый день посидеть с ребенком.
- Мы не во Франции, - сказала Мария. - Мы в Англии. Такое отношение типично для этой страны. Вся эта шумиха по предупреждению жестокого обращения с детьми и вместе с тем не найти никого, кто помог бы нам успокоить Кэролайн.
- Поедем на Милл-Хилл, - сказал Найэл, - и оставим ее у Труды.
- Труда рассердится, - возразила Мария. - И скажет Селии, Селия Папе, а там не успеешь оглянуться, как об этом узнает весь "Гаррик". Ах, Найэл...
Она прильнула к его плечу, он обнял ее левой рукой и поцеловал в голову: машину тем временем бросало из стороны в сторону.
- Мы могли бы бесконечно ехать на запад, - сказал Найэл. - Сейчас мы движемся в сторону Уэльса. Возможно, тамошние женщины умеют ухаживать за детьми. Что если нам отправиться в Уэльс?
- Я знаю, почему матери оставляют своих младенцев в магазинах с тем, чтобы их кто-нибудь усыновил, - сказала Мария. - Они не в силах вынести нагрузку.
- Не оставить ли нам Кэролайн в магазине? - спросил Найэл. - Не думаю, чтобы Чарльз стал особенно возражать. Разве что из гордости. Дело в том, что ни один человек, если он в здравом уме, не будет в восторге от Кэролайн в этом возрасте. Возможно через несколько лет, когда она станет дебютанткой*.
- Чего бы я не дала, чтобы это уже случилось, - сказала Мария.
- Пышные перья и прочее, - сказал Найэл. - Никогда не понимал, что это дает. Несколько часов кряду проторчать на Мэле*.
- Зато какое пышное зрелище, - сказала Мария. - По-моему, это прекрасно. Почти также, как быть королевской любовницей.
- Не вижу ни малейшего сходства, - сказал Найэл. - Подъехать к дворцу в наемном "Ролс-Ройсе" как ты в прошлом году, да еще с леди Уиндэм, которая как приклеенная ни на шаг не отстает от тебя...
- Я наслаждалась каждой минутой... Найэл?
- Что?
- Я вдруг кое о чем подумала. Давай остановимся около следующего "Вулвортса"* и купим Кэролайн соску.
- А что это такое?
- Ну знаешь, эти ужасные резиновые штуки, которые всовывают в рот простым детям.
- А их сейчас делают?
- Не знаю. Можно попробовать.
Найэл сбавил скорость, и пока машина двигалась вдоль тротуара, внимательно приглядывался к витринам, пока не увидел один из магазинов фирмы "Вулвортс". Мария вышла из машины и скрылась за дверью магазина. Когда она вернулась, лицо ее сияло торжеством.
- Шесть пенсов, - сказала она. - Очень хорошая резина. Красная. Девушка-продавщица сказала, что у ее сестренки дома есть такая же.
- Где она живет?
- Кто?
- Сестренка. Мы могли бы отвезти туда Кэролайн и ее мать присмотрела бы за обеими.
- Не говори глупостей... А теперь смотри. - Мария очень медленно всунула соску в рот Кэролайн. Соска подействовала как своеобразная затычка Кэролайн принялась громко сосать и закрыла глаза. Плач, как по волшебству, прекратился.
- Даже не верится, правда? - прошептала Мария.
- Просто жуть берет, - сказал Найэл. - Как если бы ее накачали кокаином. Что если в будущем это приведет к роковым последствиям для ребенка?
- Мне все равно, - сказала Мария, - лишь бы сейчас она лежала спокойно.
Внезапно наступившие тишина и покой были просто восхитительны. Водная гладь после шторма. Найэл тронул машину с места и прибавил скорость. Мария прижалась к его плечу.
- Как было бы просто, - сказал Найэл, - если бы всякий раз, когда нервы на взводе, можно было бы зайти в "Вулвортс" и купить соску. Пожалуй, я тоже обзаведусь парочкой. Возможно, именно этого мне и не хватало всю жизнь.
- По-моему, - сказала Мария, - в этом было бы что-то непристойное. Взрослый мужчина ходит с куском красной резины во рту.
- Почему непристойно?
- Ну, хорошо, возможно и нет. Но по меньшей мере вызывающее отвращение. Куда теперь?
- Куда пожелаешь.
Мария задумалась. В Ричмонд она не хотела возвращаться. Ей не хотелось нести притихшую Кэролайн наверх и приниматься - какая скука - за апельсиновый сок, взбивание подушек, очередное кормление и многое другое, чем ей предстояло заниматься. Не хотелось играть роль Дост. миссис Чарльз Уиндэм в домашней обстановке. Ричмондский дом без Чарльза и всего прочего, если не считать свадебных подарков и мебели, прибывшей из Колдхаммера, вдруг показались ей петлей на шее.
Странно, но впервые за долгие годы она вспомнила про кукольный дом, который Папа и Мама подарили ей в семь лет на день рожденья. Она, как завороженная, играла с ним две недели и никому не позволяла даже прикоснуться к нему. Затем одним дождливым днем, поиграв с ним несколько часов, вдруг обнаружила, что он ей надоел и больше не нужен. Тогда она подарила его Селии. Селия хранит его по сей день.
- Так куда же мы едем? - спросил Найэл.
- Поедем в театр, - сказала Мария. - Отвези меня в театр. Я посмотрю, как ты репетируешь.
Привратник служебного входа был старым знакомым Марии.
Он приветствовал ее, и его лицо расплывалось в улыбке.
- Ах, мисс Делейни, - сказал он. - Вам следует почаще навещать нас. Вы здесь слишком редкий гость.
Редкий гость... Почему он так сказал? Неужели он имел в виду, что ее начинают забывать? Кэролайн уложили на подушки, которые Найэл вынул из машины, укрыли пледом и отнесли в одну из лож бельэтажа, где и устроили на полу. Она крепко спала, зажав соску во рту. Затем Найэл спустился на сцену, а Мария перешла в соседнюю ложу и села в кресло заднего ряда; ведь в сущности она не имела права присутствовать здесь, поскольку появление постороннего на репетиции спектакля, к которому он не имеет отношения, считалось немалой наглостью. Раньше ей не доводилось видеть репетиции ревю, и она с радостью убедилась в том, что на них царит куда больший беспорядок, чем тот, что она наблюдала на собственном опыте. Сколько споров. Сколько людей говорят одновременно, не слушая друг друга. Сколько кусков и фрагментов, которые никогда не сольются в неразрывное единство; и время от времени музыка Найэла, такая дорогая и близкая - он уже играл ее для Марии на рояле - более яркая и насыщенная в оркестровом исполнении, и сам Найэл в его нелепой одежде, нетвердой, порывистой походкой движется по сцене, пытаясь во все вникнуть, всех понять. И ей захотелось быть там, на сцене. А не сидеть во мраке пустой ложи, ожидая, что Кэролайн вновь расплачется.