— И посещали?
— Наверное, — пожал плечами «гид».
— А какие еще места показывал тебе Борецкий?
Егор Николаевич сдвинул брови, припоминая.
— Святое озеро, оно здесь, неподалеку. Там установлена часовенка в память битвы с татарами, вся расписанная фресками. И, конечно же, музей под открытым небом. Тоже рядом. Сюда свезли деревянные храмы и дома со всей Костромской губернии. Вам непременно стоит взглянуть! Вплоть до восемнадцатого века русские города были преимущественно деревянными. Где вы еще увидите подобное?
— Уже смеркается, — заметил Матвей. — Давайте отложим музей на завтра.
— Тогда я позволю себе пригласить вас в Городище. Район отдаленный, но Борецкий придавал ему особое значение.
— Мы успеем до темноты?
— Едемте, — решительно пресекла всякие колебания Астра.
Они снова уселись в «Хаммер». Егор Николаевич дважды останавливался и спрашивал дорогу. Метель усилилась, в сизом полумраке зажигались редкие фонари. Наконец, он увидел ориентир — церковь.
— Это здесь.
От ледяного ветра перехватывало дыхание. Вишняков устал, но бодрился, показывая рукой на засыпанные снегом окрестности.
— Сельцом Городище некогда владел стольник Морозов, а затем его вдова, боярыня Морозова. Да-да, та самая сторонница старообрядцев! — предупредил он вопросы своих спутников. — Когда ее взяли под стражу, село отписали в казну. Считается, что Рождественскую церковь поставили на средства боярыни. Впрочем, не в ней дело. Борецкий говорил, что когда-то в селе был еще отдельный храм Ильи Пророка, построенный якобы на месте отправления языческого культа. Христианство пришло в здешние края с опозданием, народ упорно поклонялся старым богам, и в Городище как раз находилось капище. Чтобы избавиться от вредного влияния, здесь и возвели деревянную церковь. Но она погибла в результате пожара. Возможно, это домыслы…
— Твой приятель — поклонник опальной Морозовой или его влекло сюда капище? — подавив зевок, осведомился Матвей.
Они с Астрой встали ни свет ни заря — он ночевал у нее в гостиной на диване, — потом тряслись пять часов по зимней дороге. Ужасно хотелось принять душ и лечь. Неужели Вишняков не мечтает о мягкой постели?
— Илья — странный, противоречивый человек, — отворачиваясь от ветра, произнес тот. — В нем столько всего намешано! С одной стороны, он восхищается раскольниками. С другой — обожает языческие праздники. Зимой — Святки, летом — Ивана Купалу. Его хлебом не корми, дай прыгнуть через костер или вырядиться чучелом и ходить пугать соседей. Увидите, какой он выдумщик. Скучать не придется, обещаю.
У Астры замерзли щеки и подбородок. Она терла их варежками.
— Ты говорил что-то о капище…
— А! — кивнул Вишняков. — Илья загорелся идеей устроить в Городище археологические раскопки. Вдруг обнаружат какого-нибудь идола или черепки священных сосудов? Искал желающих, пробивал разрешение, но так и не получил. По крайней мере, пока.
Ветер заунывно вздыхал, стонал и вздымал снежные вихри. В их очертаниях Астре почудился хоровод русалок…
* * * МоскваКира Сарычева с детства недолюбливала зиму: ее мертвящее дыхание замораживало все живое. Белое, как рыбье брюхо, небо, голые деревья, скованные льдом водоемы и поверх всего этого — белый снежный саван. На протяжении трех зимних месяцев Киру одолевала тоска, которую она даже пробовала заливать вином. Боялась повторить судьбу спившейся матери, но зима наводила на нее еще больший ужас. Это было необъяснимо.
— Кирка, айда на речку, там лед — чисто стекло! — звали ее подружки кататься на коньках.
— Айда с горки съезжать на санках! — звали другие.
Она упрямо мотала головой из окна, даже дверей не отпирала. Вломятся — силой потащат. Еще и хохотать станут, как сумасшедшие, дразнить по-всякому. Экое диво — девчонка, которая в такую погоду дома сидит! Снежок похрустывает, сверкает на солнышке, морозец за нос щиплет, гурьба девчат и парней с красными от холода щеками, в варежках, в валенках — дурачатся, в снежки играют, бабу лепят. Весело! А она, точно не в Сухой Балке выросла, носа на улицу не кажет.
— Иди, погуляй, что ли? — ворчала мать. — Целый день на печи валяешься, лежебока. Я в твои годы первой заводилой была! Все парни по мне сохли.
«А толку-то? — думала Кира. — Теперь вот без бутылки дня не обходится. Квасят оба родителя по будням и праздникам, посинели, обрюзгли. Смотреть — с души воротит!»
— Ты хуже имени не могла выбрать для единственной дочери? — вспыхивала она. — Кирка! Слух коробит! Будто я молоток какой!
— Ты чё, доча? — вступался отец. — Не Прасковьей же тебя называть было? Не Агафьей? Городское имя тебе дали, красивое.
— Хоть бы и Агафьей!
Кира не понимала своего раздражения. Мать с отцом пьющие, это никому не понравится. Но почему же весной и летом у нее совершенно другое настроение? Даже скучная осень с дождями и непролазной грязью не вызывала у нее такой депрессии. Однако стоило утром встать и узреть за окном холодное снежное безмолвие, как к горлу подкатывал комок, а сердце в страхе сжималось.
Детвора в восторге носилась по первому снегу. Собаки, кошки, и те радовались. Всем, кроме Киры, приход зимы доставлял удовольствие. К Новому году в домах будут наряжать елки, печь пироги, варить холодец, гнать самогон. Пойдет нешуточная гульба до Рождества, потом потянутся Святки, а на Крещенье мужики, кто побойчее, станут нырять в прорубь, смывать накопленные за год грехи.
Кира с трудом пережидала праздники — ей не в радость были ни школьные вечеринки, ни домашние посиделки. Придут такие же, как мать с отцом, алкаши, зальют глаза и ну горланить песни… Ой, моро-о-оз, моро-о-оз… не моро-о-озь меня-а-а…
От этих слов душа Киры леденела, и она бежала из дому к подружкам — шептаться, обсуждать, кто в кого влюбился, кто с кем целуется. Притворяться, что ей интересно, на кого заглядывается первый парень в поселке, кто с кем успел переспать. Всё лучше, чем беспробудная пьянка родителей. Так налижутся, что печку истопить забывают, — придешь, а в горнице холод собачий, зато хоть топор вешай от самосада и перегара. И это — жизнь?
Ночами, зарывшись с головой под ватное одеяло, она мечтала о романтической встрече, о храбром рыцаре, который, как по волшебству, выйдет из чащи лесной, глянет на нее и полюбит всем сердцем, посадит на коня, увезет с собой.
Какая-то заблудшая добрая фея услышала ее мольбы и не замедлила откликнуться. Наколдовала разбойника с большой дороги — красивого, горячего, бесстрашного и… бессердечного. Видать, фея подзабыла свое ремесло, допустила промах, чего-то не учла. Суженый Киры повел себя странно: полюбить-то он ее полюбил, да так же быстро и разлюбил. Бросил на произвол судьбы, забыл. А она забыть не смогла.
В Москве все складывалось удачно. Ее взяли в подающий надежды коллектив, у нее появились перспективы, приличное жилье, деньги. Может быть, по чьим-то меркам и небольшие, но для уроженки Сухой Балки, дочери горьких пьяниц, тащивших из дому последний рубль, — огромные. Правда, товарки по вокальному творчеству приняли ее настороженно, не проявляли ни дружелюбия, ни враждебности — присматривались. Не торопились записывать ее в «свои». Украдкой следили за ней, будто ждали какого-то подвоха.
«Они мне просто завидуют, — успокаивала себя Кира. — Почему-то Калганов сделал солисткой меня, а не одну из них. Конечно, завидуют — перешептываются за спиной, переглядываются».
Она с удовольствием сменила нелюбимое имя на сценический псевдоним. Лея! Мягко, благозвучно… Не то что Кира.
Шли дни. «Я должна испытывать счастье! — словно заклинание, твердила она. — Должна… а его нет. Где оно?»
Кира выполняла все, чего от нее хотели. Калганов окружил ее неусыпным вниманием, подгонял, придирался больше, чем к другим, не давал спуску. Она не обижалась — понимала: только взбираясь вверх по лестнице, она могла достигнуть высот, которые другим доставались просто так, по праву рождения или по милости небес.
Нет-нет, да и закрадывалась в ее белокурую головку шальная мысль: «Встречусь ли я еще раз с ним, проклятым и безмерно любимым „лесным разбойником”?»
Мысль завладела ее сознанием, не давала покоя. «А не обратиться ли мне к гадалке? — думала Кира, засыпая и просыпаясь с этим вопросом. — Почему бы не воспользоваться старым испытанным способом узнать будущее?»
Она стала просматривать газетные объявления и остановилась на Провидице Любаве. Женщина с таким именем не обманет…
Глава 16
КостромаНа следующее утро Вишняков, как и обещал, повез Астру и Матвея смотреть Торговые ряды и музей деревянного зодчества.
Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».
На следующее утро Вишняков, как и обещал, повез Астру и Матвея смотреть Торговые ряды и музей деревянного зодчества.
Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».
— Думаешь, это та самая машина? — скептически усмехался Карелин. — Вряд ли.
— Черных «Хаммеров» в Москве не так уж много.
— Но и не мало. Люди богатеют, покупают крутые авто. Другое дело, что такая машина бросается в глаза.
— Глупо следить за кем-то на «Хаммере», — согласилась Астра. — А Егор Николаевич далеко не дурак. Значит, он хотел быть замеченным.
— Кем? Калгановым?
— Леей…
— По-моему, это идет вразрез с его собственными словами. В «Спичку» Вишняков ездил на другой машине, именно поэтому теперь он взял «Хаммер» — чтобы не раскрываться раньше времени.
— Ты меня убедил!
Сегодня, усевшись в «Хаммер», Астра опять задалась вопросом: та машина или не та? Наверное, Матвей прав.
Город дышал покоем, старозаветной патриархальностью. Метель прекратилась. Кое-где над укрытыми снегом крышами дымились трубы. Кресты, венчающие купола церквей, смотрели на восток, где лениво поднималось малиновое солнце.
— Говорят, такие ряды в старину были почти в каждом русском городе, — говорил Вишняков. — Но в Костроме — самые большие. Борецкий пытался все обойти и сфотографировать, но умаялся, отказался от этой затеи. Он утверждает, что так выглядели типичные русские ярмарки, а те переняли «проект» у ордынского кочевого балагана. Азия влилась не только в наши гены и кровь, но и в культуру.
Ярмарка есть ярмарка, а перед праздником она превращается в людской водоворот. Шум, сутолока, запахи провизии, обилие товаров, — глаза разбегаются. У Астры закружилась голова. Матвей купил для нее красивых печатных пряников и несколько керамических колокольчиков.
— Кваса хочу, — попросила она.
— А может, чего-нибудь горячего? — улыбнулся Вишняков. — Зайдем в чайную?
Они напились чаю в настоящем «Трактире», где все было обставлено по-купечески добротно, от начищенных до блеска пузатых самоваров до больших заварных чайников с пестрыми петухами на боках и расторопных половых, как здесь называли обслугу.
Согрелись и повеселели. Поехали смотреть деревянные шедевры под открытым небом.
Старинные постройки в снегу выглядели как декорации к съемкам фильма про Волкодава или к сказке «Снегурочка». Здесь были и храмы, и дома, побольше и поменьше, — разные.
— Берендеево царство! — ахнула Астра. — Сейчас Мизгирь выскочит… за ним Купава. А Лель вон в той избушке живет, — показала она на скромное строение. — Дудочки к весне мастерит.
— Вижу, ты читала Островского.
— Она фильм смотрела, — опроверг Вишнякова Матвей. — Старый, еще советского производства. Там много поют.
— Я драматургию Островского изучала в театральном. Однажды на Новый год мы ставили отрывок из «Снегурочки».
Лицо бизнесмена озарила широкая улыбка.
— Кстати! — воскликнул он. — Ведь именно Кострома — родина Снегурочки! Этот образ создан как раз Александром Островским — он написал пьесу «Снегурочка» в своем имении Щелыково. Меня Борецкий чуть ли не силой туда затащил. Ты бы видела, с каким благоговением он ходил по дому, с какой нежностью гладил колонны при входе. Будто он литературовед, а не торговец! Не удивлюсь, если он и пьесы писать пробовал…
Около деревянного храма остановилась группа туристов. Многие достали фотоаппараты и видеокамеры.
— Отойдемте в сторонку…
Астра безмолвно зашагала за «гидом». Матвей, оглядываясь, — за ними. Он бы с удовольствием потолкался среди туристов, послушал, о чем они говорят. Пожалуй, и пощелкал бы эти темные от времени срубы, потом бы мальчишкам своим показал.
— …разговаривал с местными крестьянами, — донеслись до него слова Вишнякова. — Расспрашивал их про древние поверья, обряды. Так у него родился замысел пьесы — из языческого ритуала «похорон Костромы», женского божества, чья смерть была необходима для будущего урожая. Соломенное чучело Костромы — прекрасной девушки — топят в реке или сжигают, как Масленицу. Снегурочка тоже погибает…
Матвей вдруг полез в карман за купленными на ярмарке колокольчиками. Они были разных размеров, но имели вид девушки в синей шубке и шапочке, на что он обратил внимание только сейчас. Астра протянула руку…
— Дай мне!
Внутри тянулась по ободку надпись: «Костромская Снегурочка».
— А Дед Мороз родом из Великого Устюга, — сказал Вишняков.
Его мнение никто не оспаривал: Астра увлеклась колокольчиками, а Матвей, разглядывая «Берендеево царство», отстал от своих спутников.
— …хозяин зимы Морозко, Дед Трескун на самом деле был лютым, а не добреньким старичком с мешком подарков для детворы, — донеслось до него. — Грозный дух льдов и холода, он собирал дары, которыми откупались от него испуганные люди, а вовсе не раздавал их. Потом странным образом все переменилось…
Говорил Вишняков, Астра внимала ему с открытым ртом. Матвей раздраженно притопывал ногами: Дед Трескун разошелся не на шутку, пальцы уже одеревенели.
— Я замерз, — заявил он.
— Мы тоже, — откликнулся бизнесмен. И это «мы» резануло слух Матвея. — Я еще кое-что покажу, и едем греться.
Он подвел их к дому с затейливой резьбой на фасаде, доставленному сюда, судя по табличке, из деревни Журавлево.
— Чтобы такую «избушку» соорудить, немалый капитал потребовался, — заметил Матвей.
— Да уж…
Под роскошно украшенным слуховым окошком резчик поместил имя бывшего хозяина.
— Липатов…
— Капиталист! — произнес молодой человек с фотоаппаратом, шмыгая красным от холода носом. — Крестьяне себе подобных излишеств позволить не могли. Вы поглядите, какие узоры из дерева повсюду пущены. Не всякий мастер за такую работу брался. — Он выбрал подходящий ракурс и сделал несколько кадров. — Красотища!
Астра присмотрелась к вырезанной на фасаде фигуре девушки, которая что-то держала в руках. Книгу?
— Что она держит?
Парень забросил за плечо конец вязаного шарфа и поднял голову.
— Кто? А-а! Это русалка. Весьма распространенный для костромских и нижегородских мотивов персонаж. В руках у нее, скорее всего, Велесова книга.
Раскатистый смех Вишнякова заставил их обоих обернуться.
— Велесова книга! Надо же, и правда. Что еще русалкам читать?
— Ничего смешного в этом нет, — обиделся парень. — Лично я верю в подлинность дощечек.
— Каких дощечек? — не понял Матвей.
Вишняков принялся объяснять. По его словам, во время Гражданской войны в каком-то разоренном имении полковник Добровольческой армии Изенбек нашел дощечки с нанесенным на них текстом. Это была история русичей от мифологических корней до Рюрика…
— Если хотите, Священное Писание славян, — говорил он, — изложенное волхвами. Или другим неизвестным автором. Дощечки назвали Велесовой книгой по имени славянского бога Велеса. Изенбек вывез их в Брюссель и хранил как зеницу ока. В августе 1941 года он умер, и табличек больше никто не видел. По одной из версий, они были похищены агентом Аненербе. В Третьем рейхе это общество занималось изучением наследия германской расы. К счастью, тексты кое-как сохранились в виде фотографий и машинописи, сделанной Миролюбовым, эмигрантом, писателем, который увлекался славянским фольклором. По другой версии, Велесова книга — подделка.
Астре не терпелось подать какой-нибудь знак Матвею. Русалка, Велесова книга! Связь с эпизодами на флэшке! Но делать это при Вишнякове она не рискнула. Тот знает больше, чем хочет показать.
Матвей равнодушно слушал, разглядывая девушку с книгой на фасаде дома Липатова. Парень с фотоаппаратом с разных точек снимал резьбу, искоса бросая на Вишнякова недобрые взгляды.
— Все это тебе Борецкий рассказал? — не выдержала Астра. — Про Велесову книгу, про Аненербе?
— Да, — без запинки ответил Вишняков. — И про русалку тоже. Думаете, Илья случайно пригласил к себе «Русалок»? Он же бредит всякими языческими штучками!
«А ты? — едва не вырвалось у Матвея. — Так чешешь про дощечки, будто специально изучал».
— Велесову книгу еще называют языческой Библией, — продолжал тот. — Даром что подлинных табличек никто в глаза не видел, все о них только читали либо слышали от других. Но интереса к ним это не ослабило, напротив, поклонение прабогам становится повальным увлечением. Появляются разные славянские общины, в которых отправляют чуть ли не родоплеменные культы.
— То были «новые русские», теперь «новые волхвы»?
— Похоже, — усмехнулся Вишняков.
— А при чем здесь Аненербе?
— В этом мире все так перемешалось…
* * * МоскваПророчица Любава сидела в полутемной комнате, увешанной панно из трав и какими-то плетенками. В единственном освещенном углу стояло сухое корявое дерево без листьев, на его стволе были вырезаны лица идолов. И само дерево, и «выглядывающие» из него идолы производили устрашающее впечатление.