Она с радостью взяла бы с собой Парцифаля, но маленький хищник еще не оправился после затяжного полета пару дней назад. Агнес уже вставила ему новые хвостовые перья и накормила сырой дроздовой печенью. Но, когда вошла в вольер, сразу поняла, что соколу еще нужно время. К тому же у него начиналась весенняя линька, и несколько перышек уже лежало на полу. Парцифаль взмахнул крыльями и тихо вскрикнул, но остался сидеть на жердочке. На кухне Агнес прихватила пару кусочков мяса, и сокол с аппетитом стал их поедать.
– Где же ты был, Парцифаль? – задумчиво бормотала Агнес, протягивая соколу сырые кровавые ломтики. – Что с тобой приключилось?.. – Она покачала головой: – Жаль, что ты не умеешь говорить. Наверняка мог бы поведать что-нибудь интересное. Al reveire!
Агнес шепнула ему на прощание пару слов на окситанском, после чего заперла вольер и направилась к конюшням. Ей хотелось на волю! На волю, в леса, где никого рядом, кроме быстрого коня. Хотя воспоминание о недавней стычке с Гансом фон Вертингеном по-прежнему наводило на нее ужас. И все-таки ей казалось, что эти стены медленно ее раздавят, пробудь она в крепости хоть на минуту дольше.
Конюшни находились сразу за дворянским собранием, в дальней части внутреннего двора. Агнес отворила покосившуюся дверь в сарай и, закрыв глаза, втянула запах соломы, дерева и навоза. Когда-то здесь наверняка стояло с дюжину роскошных скакунов. Но теперь в конюшне обитало всего три лошади, одна из которых хромала, а другая была до того старая, что ее давно следовало отправить к забойщику. Крупный конь рыжей масти, который неторопливо жевал овес в правом стойле, принадлежал отцу. Эрфенштайн позволил дочери время от времени объезжать его. Но он понятия не имел, с каким постоянством Агнес выезжала на нем на прогулку. Филипп фон Эрфенштайн отправился на старой кляче в Нойкастелль, чтобы выпросить у герцогского управляющего налоговых послаблений. Своего коня он благоразумно оставил в крепости: при его стоимости наместнику фон Лоингену наверняка взбрело бы на ум что-нибудь не то.
Роскошный, могучий конь радостно заржал при виде хозяйки.
– Умница, Тарамис, – успокоила его Агнес. – Сейчас прогуляемся вместе. Как ты на это смотришь?
Она протянула коню кусочек сушеного яблока, который заблаговременно стянула с кухни. За спиной послышались шаги. Агнес развернулась, ожидая увидеть старого конюха Радольфа. Но к ней приближался Мартин фон Хайдельсхайм.
Агнес не успела среагировать. Казначей вошел в конюшню и закрыл за собой дверь. Сквозь гнилые доски пробивался тусклый полуденный свет и отбрасывал тень на его лицо. У Агнес комок подступил к горлу.
– Маргарета сказала мне, что вы здесь, – начал Хайдельсхайм с улыбкой. – Она передает вам привет.
Предупредив возмущенный взгляд Агнес, он примирительно вскинул руки:
– Не держите на нее зла. Она вам только добра желает.
– Похоже, что все до единого в Трифельсе желают мне только добра… – Агнес упрямо скрестила руки на груди и прислонилась к одной из опор. Она старалась побороть страх, но голос предательски дрожал. – Ну? Что дальше? Хотите второй раз попытать счастья? Смотрите! Хоть пальцем тронете меня, я закричу во все горло, и отец вам все кости переломает.
– Ну, к сожалению, отец ваш пребывает сейчас в Нойкастелле и вряд ли вас услышит. – Хайдельсхайм ухмыльнулся. – Но не стоит бояться, вам ничего не грозит.
Он указал на соломенный тюк, стоявший подле него в углу. Агнес не сдвинулась с места, и казначей со вздохом сел сам.
– Я действительно сожалею о том, что произошло между нами, – начал он мягко. – Это… это было ошибкой, поверьте. Я человек чести! – Казначей хлопнул себя по груди. – Но мое предложение было искренним.
Агнес уставилась перед собой, по-прежнему скрестив руки на груди. Она лихорадочно соображала, как ей раз и навсегда положить конец ожиданиям Хайдельсхайма.
– Забудьте об этом. Я… я уже обещана другому! – выпалила она неожиданно для себя.
В тот же миг Агнес поняла, насколько смешно это прозвучало. Хайдельсхайму достаточно поговорить с ее отцом, чтобы понять, что она солгала.
Казначей насторожился. Казалось, внутри него шла борьба. Затем губы его скривились в злобной усмешке.
– Ах, и кому же вас обещали? – спросил он с деланым простодушием. – Почтенному сэру Ланселоту? Или, может, самому королю Артуру?.. Хотя нет, подождите! Уж не этому ли грязному сыну кузнеца, с которым вы так любите таскаться?
Ухмылка мигом сошла с его лица, и он продолжил серьезным, настойчивым тоном:
– Поймите же, Агнес! Я лучшее, на что вы можете рассчитывать! Не всякий согласится взять замечтавшуюся дочку наместника. Да к тому же без приданого. Если не считать сокола и нескольких платьев, которые даже пастушка носить не стала бы… – Казначей отечески взглянул на ее грязные кожаные штаны. – Поэтому подумайте хорошенько. Второй раз я предлагать не буду.
– Тем лучше. – Агнес взяла Тарамиса под уздцы и повела к прикрытой двери. – Вы не дождетесь моего согласия, Хайдельсхайм. Даже если и обведете моего отца вокруг пальца. Я скорее в леса подамся. А теперь прошу меня извинить.
Она собралась уже вскочить в седло, как почувствовала на плече руку Хайдельсхайма. Его тонкие пальцы впились ей в кожу и потянули ее обратно к полу.
– Не задирай нос… сударыня! – прошипел казначей. – Не в том ты положении, избалованная бесприданница. А если ты думаешь, что и дальше сможешь разгуливать с этим… с этим грязным подмастерьем, то позволь тебе сказать, что недолго ему осталось работать в этой крепости.
Агнес оцепенела и медленно развернулась к Хайдельсхайму:
– Что вы имеете в виду?
– Что я имею в виду? – Заметив ее озабоченный взгляд, Хайдельсхайм коварно улыбнулся. – Сегодня перед службой мы с орудийщиком осмотрели арсенал. И что мы там обнаружили? Действительно, не хватает одной аркебузы! Быть может, твой юный кузнец знает, где она? Ведь ни для кого не секрет, что он неравнодушен к этим штукам.
Глаза у Агнес сузились, но она ответила с подчеркнутым спокойствием:
– Матис не имеет к этому никакого отношения.
– Да, а что же это так громыхнуло в лесу пару дней назад? Стражник Себастьян, между прочим, Богом клянется, что видел в тот самый день, как Матис уходил с большим свертком на плече. С очень большим свертком, в котором наверняка было что-то тяжелое.
Бледное лицо Хайдельсхайма находилось так близко, что Агнес в очередной раз почувствовала отвратительный запах из его рта.
– Что, интересно, скажет на все это твой отец? – тихо спросил казначей и холодными пальцами погладил Агнес по щеке.
Внезапно голос его снова зазвучал нежно и вкрадчиво:
– У меня к тебе предложение, Агнес. Я держу язык за зубами, и твой юный Матис сможет и дальше ковать здесь гвозди и подковы. А ты ответишь мне согласием. Поверь, так будет лучше для всех нас. – Хайдельсхайм криво усмехнулся, при этом палец его скользнул с подбородка Агнес к вырезу на груди. – Для тебя, для меня и для Матиса. Ну, что скаж…
Он вдруг разинул рот и тихо застонал – ибо Агнес врезала ему коленом точно между ног.
– Ты… ты пожалеешь об этом, стерва, – простонал казначей, скорчившись от боли. – Ты и твой драгоценный Матис. Я вас…
– Замолчите! Вы до того ничтожны, Хайдельсхайм, что мне от одного вашего вида дурно становится. – Агнес выпрямилась во весь рост и, точно разгневанная королева, взирала на скорченного казначея. – Как вы смеете угрожать мне? Мне, хозяйке Трифельса!
Как ударила, так и эти слова Агнес произнесла не задумываясь. Но, как только слова сорвались с губ, собственный голос показался ей каким-то чужим. Словно это не она говорила, а кто-то другой. В ту же секунду Агнес снова почувствовала себя юной и ранимой.
– Хозяйка Трифельса, ха! – скривившись от боли, Хайдельсхайм так и не отнял рук от промежности. – Жалкая, спесивая дочь наместника – вот ты кто! А когда отца твоего не станет, ты и этим похвастать не сможешь. И будешь никем, без земли и имущества.
– А вы – провонявший луком, тщеславный секретаришка, не более того.
Не удостоив Хайдельсхайма и взглядом, Агнес вскочила в седло и ударила Тарамиса пятками. С искривленным ненавистью лицом казначей схватил поводья, но в этот миг конь взвился на дыбы. Лишь в последний момент Хайдельсхайм отскочил в сторону. Тарамис устремился вперед и откинул прикрытую дверь в сторону. Агнес прижалась к его шее и унеслась прочь со двора.
– Никто! – вопил ей вслед Мартин фон Хайдельсхайм. – Запомни! Никто!
Но конь уже мчался по сходням во внешний двор. Копыта, как молотки, отбивали по брусчатке. Волосы развевались на ветру. Агнес пронеслась через распахнутые ворота и устремилась в сторону леса.
В течение нескольких минут девушка была не в состоянии на чем-либо сосредоточиться. Мир вокруг нее превратился в туннель бурой и зеленой расцветки. Тарамис летел вниз по склону и вдоль полей, как если бы за ним гнался дьявол. В ушах у Агнес по-прежнему раздавался голос Мартина фон Хайдельсхайма.
Они углубились в лес. Сучья и ветви, как жадные пальцы, тянулись к девушке. Она пригнулась к конской шее и втянула терпкий запах пота, пропитавшего шкуру Тарамиса. Этот запах понемногу ее успокаивал. Агнес постепенно приноровилась к скачке и позволила коню выбирать дорогу. Они скакали вдоль узкого хребта, в северной оконечности которого располагался Трифельс. Мимо пронеслась древняя крепость Анебос, от которой осталось лишь несколько фрагментов стен, за ней последовала высокая, как башня, скала. Наконец впереди показалась крепость Шарфенберг, еще одна заброшенная крепость, расположенная недалеко от Трифельса. Только теперь Агнес замедлила ход. Тропа была скользкая и крутая – не хотелось без нужды подвергать Тарамиса опасности.
Девушка взглянула на крепость Шарфенберг, которая находилась в еще более плачевном состоянии, чем Трифельс. Когда-то она служила для его защиты, как и прочие крепости в округе. Но ее наместник умер несколько лет назад, а нового герцог так и не прислал. С тех пор крепость неумолимо разрушалась, и пустые окна чернели над долиной. Крестьяне уже начали разбирать внешние стены на камни. Неужели Трифельсу грозила та же участь? Агнес самой вдруг стало смешно от гордого звания «хозяйки Трифельса». Госпожа над обнищавшей империей, коли на то пошло…
Хозяйка Трифельса… Хозяйка груды развалин и госпожа над горсткой оборванцев.
Агнес резко одернула Тарамиса и поскакала в обратном направлении, пока не оказалась у развилки, спускавшейся в долину. Посреди болотистых лугов, по другую сторону Зонненберга, дыхание у нее постепенно выровнялось. По грязной дороге, ведущей через расчищенный холм к Ринталю, она пустила коня неспешной рысью. Время от времени навстречу проезжали повозки или другие всадники, но Агнес не обращала на них внимания. Сжав губы в тонкую линию, она пыталась оценить свое нынешнее положение. Хайдельсхайм грозился рассказать отцу об украденной аркебузе. А после всего, что случилось между ней и казначеем, Агнес не сомневалась, что он исполнит свое намерение. Так что же, договориться с Хайдельсхаймом и извиниться перед ним лишь для того, чтобы немного отсрочить неизбежное? Потому что в одном Агнес была уверена, как ни в чем другом: она никогда не выйдет за казначея! Лучше подастся вместе с Матисом к бродягам и уйдет в леса.
Агнес глубоко вдохнула и пустила Тарамиса медленной рысью. За вершиной холма уже показались первые крестьянские дома. В такие моменты она всем сердцем желала, чтобы у нее была мать. Катарина фон Эрфенштайн умерла от тяжелой лихорадки, когда Агнес едва исполнилось пять лет. Поэтому воспоминания о ней были расплывчаты. В сновидениях девушка видела лишь светлое, размытое лицо, как оно склоняется над ней, и слышала тихий, успокаивающий голос. Так что с матерью ее связывали лишь мелодии и некоторые запахи. Сладкий вкус молока с медом, аромат фиалок, старинная окситанская колыбельная…
Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire, quar pauca son, iuvenete e tosa…
Почему мать пела ей именно окситанскую песню, оставалось для Агнес секретом. Даже отец, несмотря на продолжительные расспросы, не мог дать ей ответа. Позднее Агнес разыскала песню среди старинных баллад в библиотеке Трифельса. Она оказалась одновременно и красивой, и грустной. Отец говорил, что именно такой когда-то и была ее мать – красивой и грустной. Направив Тристана по узкой проселочной дороге, Агнес напевала себе под нос старинную мелодию:
Отец вообще был очень немногословен, когда речь заходила о матери Агнес. Боль от ее утраты слишком глубоко его ранила, настолько глубоко, что он так и не женился во второй раз. К великому сожалению для Агнес. Время от времени ей так хотелось поплакать в материнское плечо… Отец, камеристка Маргарета и даже кухарка Хедвиг – никто из них не мог заменить ей матери, пусть даже приемной, которой Агнес могла бы доверить свои заботы.
Между тем девушка снова углубилась в лес и направилась обратно в крепость. Она вспотела, дыхание ее участилось, ноги болели от быстрой езды. Но теперь она чувствовала себя хоть чуточку лучше. Низко висящие ветви гладили ее по волосам так мягко, словно хотели утешить. Агнес собралась уже пустить Тарамиса галопом, но ее остановил тихий, едва различимый шум.
Звук повторился, теперь уже отчетливо. Он доносился с дерева, прямо над Агнес.
– Пссст!
Агнес задрала голову. На одной из нижних ветвей кто-то прятался и украдкой махал ей. Это был Матис.
Агнес хотела уже радостно позвать его по имени, но заметила, какой измотанный, измученный был у него вид. Рукава разодраны, штаны забрызганы навозом, а в волосах засохла грязь, и глубокая царапина пересекала лоб.
– Господи, Матис! Что случилось? – воскликнула Агнес и торопливо слезла с коня. – Тебе нужна помощь?
Вместо ответа юноша лишь прижал палец к губам.
– Ты одна? – прошептал он так тихо, что Агнес едва могла разобрать.
Она нерешительно кивнула, и Матис спустился с дерева. Они немного отошли от дороги и углубились в лес. Агнес вела за собой Тарамиса.
Лишь через некоторое время Матис остановился. Он опустился на поваленный ствол и растрепал свои золотистые волосы.
– Я влип по самое не балуйся, – сказал он все так же тихо. – Меня разыскивает наместник Гесслер.
Агнес мягко рассмеялась:
– С чего бы вдруг? Опять пытался прошмыгнуть в ворота после наступления темноты?
– Эх, если б так оно и было! Все гораздо хуже, Агнес. Я помог сбежать Пастуху-Йокелю, и теперь меня самого разыскивают, как мятежника!
Матис сбивчиво рассказал Агнес о тайном собрании в «Зеленом древе», о появлении наместника и об их с Йокелем бегстве. Закончив, он в отчаянии посмотрел на девушку.
– Я уже несколько часов болтаюсь в этом лесу! – вырвалось у него. – Агнес, я и вправду не знаю, что теперь делать! Ясно одно: к родителям мне нельзя. Если стражники меня поймают, то висеть мне на самом высоком дереве! А если у наместника день не задался, то и всю мою семью повесят рядом.
– А ты не преувеличиваешь? – спросила Агнес и погладила его по плечу. По телу пробежала приятная дрожь.
«Единственный», – подумала она.
– Это… не более чем мальчишеская выходка, – добавила девушка. – В худшем случае придется простоять денек у позорного столба на площади. Уж это ты переживешь.
– Агнес, ты не видела глаза Гесслера! Я опозорил его перед всем советом, он ни за что мне этого не простит! – Матис обмяк и спрятал голову в крепких руках. – Вспомни того мальчишку, которого повесили в Квайхамбахе пару дней назад! Он всего-то охотился в лесу с луком и стрелами… – Он горько рассмеялся: – И ты всерьез полагаешь, что наместник удовольствуется денечком у позорного столба? Как несправедлив этот чертов мир! Вельможи гуляют в свое удовольствие, а бедняков морят голодом и вешают. Как только Господь допускает такое? Узнать бы, что за свинья доложила Гесслеру о нашем собрании! Тогда, тогда…
Матис сжал губы, но не сумел сдержаться, и по щекам его покатились слезы. Агнес оставалось только гадать, от страха это или от злости.
Некоторое время тишину нарушало лишь фырканье Тарамиса. Наконец Агнес собралась с духом.
– Пойдем к моему отцу, – сказала она кратко.
– К твоему отцу? – Матис вытер слезы и ошеломленно уставился на Агнес. – Но он выдаст меня Гесслеру, если сам первым не повесит!
– Не говори чепухи, Матис. Не сделает он ни того, ни другого. Этот чванливый Гесслер отцу давно как бельмо на глазу. Да и не думаю я, что Гесслер станет развязывать вражду из-за какого-то подмастерья. – Она помедлила: – Хотя кое-что перед этим надо уладить.
– И что же?
– Мы должны рассказать отцу об украденной аркебузе. Если не мы это сделаем, то кое-кто другой…
Агнес устало опустилась на бревно рядом с Матисом и рассказала ему о Хайдельсхайме и его планах. Юноша слушал молча, даже терпеливо, и время от времени хрустел костяшками пальцев. В конце концов он вскочил и с такой силой пнул по гнилой березе, что та с треском повалилась.
– Похотливый ублюдок! – разразился он бранью. – Я убью его! Я всегда знал, что Хайдельсхайм положил на тебя глаз. Еще когда ты маленькая была, он провожал тебя гнусными взглядами… Жопу порву этому пердуну канцелярскому, пусть только на глаза мне попадется. Я его…
– Матис, Матис, прекрати!
Сначала жалостливо, затем все громче Агнес пыталась привлечь внимание разъяренного друга. В итоге она просто расплакалась.