– Поверьте, в молодости я такое уже видел. Тридцать лет назад крестьяне уже восставали. Под знаменем башмака[6]. И что им это принесло тогда? Только смерть, страдания и голод, свирепее прежнего! За открытый мятеж полагается петля, если не костер. Мы, жители Анвайлера, не пойдем на такое.
– Мудрое решение. Достаточно сжечь и одного из вас.
Матис растерянно взглянул в сторону открытой двери, откуда донесся тихий голос. В возбужденной перепалке никто и не заметил, что там уже некоторое время стоял наместник Анвайлера. Как и в день казни, Бернвард Гесслер был одет в черную, подбитую мехом мантию и черный же бархатный берет, из-под которого выглядывало тощее лицо с кустистыми бровями. За его спиной три или четыре стражника, вооруженные алебардами и арбалетами, дожидались со свирепым видом приказа. Должно быть, кто-то доложил наместнику о встрече.
– Твои крамольные речи давно были для меня как кость в горле, – сказал Гесслер и смерил Йокеля взглядом, полным отвращения вперемешку с любопытством. – Теперь вот мне и самому довелось их послушать. И должен сказать, довольно… занимательно.
Он тонко улыбнулся и обратился к горожанам и ремесленникам. Те словно приросли к стульям.
– Вы всерьез полагали, что я не узна́ю об этих ваших собраниях? – Он поднял висевший на поясе мешочек с деньгами и позвенел монетами. – Всегда найдется кто-нибудь посговорчивее. Уж вам ли это не знать.
– Выше превосходительство, мы… просим прощения. Господь свидетель, это не то, что вы подумали, – ткач Маркшильд первым осмелился заговорить. Он дрожал и беспокойно потирал себя по бледному лбу.
– Да, а что же это, по-вашему? – прошипел Гесслер голосом, не терпящим возражений. – На веселое застолье добропорядочных горожан – или все-таки на заговор против меня, назначенного герцогом наместника? Говорите, Маркшильд! И хорошенько подбирайте слова. Возможно, это последнее, что я от вас услышу, прежде чем передам в руки правосудия в Цвайбрюкене.
Пока Петер Маркшильд подыскивал слова, Матис наблюдал, как наместник, сморщив лицо, вошел в пропахшую пивом и потом комнату. Бернвард Гесслер прослыл человеком осторожным, но решительным, и его неизменно окружал ореол могущества. Несколько лет назад горожане Анвайлера выступили против непосильных поборов герцога. В ответ его сиятельство Людвиг II отправил в город войска и назначил Гесслера новым наместником. С тех пор лучший человек герцога держал Анвайлер в ежовых рукавицах. Он по собственному усмотрению установил налоги и подати, конфисковал в виде контрибуции дорогую телячью кожу, разорив тем самым целые семьи.
– Ваше превосходительство, мы… мы только хотели поговорить с вами на совете, – пробормотал Маркшильд, нервно перебирая руками. – По поводу высоких податей.
– А, и для этого вам понадобилось тайком собираться в дальней комнате и слушать речи этого еретика? – огрызнулся Гесслер.
– Как вы и сами слышали, господин наместник, мы не затевали восстания, – заговорил старый Непомук Кистлер примирительным тоном. – Но налоги действительно слишком высоки. Мы опасаемся…
– Я не намерен ничего обсуждать с заговорщиками. Последствия не заставят себя ждать, Кистлер!.. Ну, хватайте уже этого вшивого пастуха. Посмотрим, как он заговорит на дыбе!
Последние слова были обращены к стражникам позади него. Грозно выставив алебарды, они двинулись на бледного Йокеля. За все это время пастух не проронил ни слова. Он поджал губы, в глазах плескалась холодная ярость. Вдруг Йокель вскочил и, точно вспугнутый паук, скользнул к стене, подальше от стражников. Остальные мужчины молчали, потупив взоры, и не двигались с места, словно это не они несколько минут назад с таким почтением внимали словам пастуха. Казалось, Йокеля в одно мгновение поразила проказа.
– Это и есть ваша благодарность? – прошипел он и презрительно сплюнул. – Вот ваша благодарность за то, что я открыл вам глаза? Сначала ворчите и ругаетесь, а стоит Гесслеру пальцем погрозить, разбегаетесь, как дворняги… Трусы! Неужели никому в этой комнате не хватит смелости выступить против Гесслера и его прихвостней? Ни одного?
Но мужчины продолжали молчать. Матис вдруг увидел, насколько они слабы и ранимы; даже коренастый Дитхельм Зеебах сжался, как женщина. Матис вспомнил, с каким волнением шел на эту встречу. Он полагал, что вступает в тайное общество, которое боролось против несправедливостей этого мира. Но теперь чувствовал лишь невыразимое отвращение. Эти люди были ничем не лучше отца. Эти ничтожества только жаловались и сокрушались, вместо того чтобы действительно что-то изменить!
Не задумываясь, Матис вскочил, схватился обеими руками за дубовый стол и опрокинул его. Стол оказался легче, чем он предполагал. Бокалы и пивные кружки со звоном полетели на пол. Присутствующие попадали и загомонили, началась неразбериха. Стражники, подступившие было к пастуху, спотыкались о стулья и лежащих на полу, бранящихся людей. Йокель быстро огляделся и, несмотря на горб, с необычайным проворством бросился к выходу. Путь ему по-прежнему преграждал Гесслер.
– Держите его! – кричал наместник. – Держите подонка, чтоб вас!
Он и сам с грехом пополам попытался схватить Йокеля за рукав, но тот увернулся и толкнул тщедушного наместника. Гесслер свалился в лужу из пива и вина. Когда он вскочил, берет съехал ему на лицо, а дорогая мантия была забрызгана грязью.
– Я тебя на костер отправлю, еретик! – вопил он беглецу вслед. – Тебя и твоих треклятых пособников! Спалю тебя, Богом клянусь!
Разъяренный наместник оглядел комнату и уставился на Матиса. Тот в ужасе отпрянул.
– Это ты! – закричал Гесслер. – Ты ему помог! Хватайте мальчишку!
И снова Матис среагировал, не задумываясь. Он увернулся от стражника, перескочил через аптекаря, причитавшего в поисках очков, и бросился к открытой двери. Там по-прежнему стоял Гесслер. Наместник попытался его схватить, но Матис оказался быстрее. В общем зале некоторые из стариков провожали его растерянными взглядами. Матис пробился к выходу, вылетел в переулок и ринулся к ручью. А за спиной продолжал вопить наместник:
– Держите мальчишку! Ни Йокель, ни он не должны ускользнуть. Или я сам в башне вас запру!
Матис огляделся в поисках укрытия. Сердце выпрыгивало из груди. Чтобы хоть немного перевести дух, он спрятался в первой попавшейся подворотне. И оттуда увидел Йокеля. Пастух прятался за нагруженной навозом телегой. От его былой самоуверенности не осталось и следа, он дрожал и, точно загнанный заяц, выглядывал из-за вонючей повозки. Заметив Матиса, пастух вздохнул с явным облегчением.
– Отвлеки их, парень! – прошептал он. – Давай, беги!
– Но… они ведь тогда меня схватят! – неуверенно возразил Матис.
– Ха, тебе-то они что сделают, сорванцу безусому? Надерут задницу в худшем случае, можешь мне поверить… – И снова голос у Йокеля зазвучал мягко и вкрадчиво, каким Матис привык его слышать. – А вот меня они на костер отправят, ты сам слышал. Хочешь ты этого, мальчик мой? Скажи, хочешь ты этого?
Матис молча помотал головой.
– Вот видишь! Тогда делай, что говорю, и беги, черт возьми! Я в долгу не останусь.
Матис засомневался, но, увидев исполненный мольбы взгляд пастуха, пустился бежать.
– Вон туда! Мальчишка туда побежал! Держите, хватайте же его!
Матис не поверил своим ушам. Пастух-Йокель во все горло зазывал стражников! Была ли это всего лишь уловка, чтобы отвлечь от себя преследователей? Или же мужество окончательно его оставило? Но на раздумья не было времени: за спиной уже послышались шаги. Не оглядываясь, Матис бросился в соседний переулок и опрокинул при этом несколько обтянутых кожей стоек. Наконец впереди показался ручей. Но справа и слева Матис, к своему ужасу, увидел бегущих стражников. Он в панике огляделся. Попробовать перепрыгнуть широкий ручей? Если до другого берега ему не хватит хотя бы пары сантиметров, то все пропало.
Матис лихорадочно размышлял. Тут на глаза ему попалось одно из мельничных колес. Оно медленно вращалось в мутной от помоев и фекалий воде. Матис собрал все мужество в кулак, после чего бросился к поросшему водорослями колесу и ухватился за одну из лопастей. Его начало медленно поднимать вверх, ледяная вода стекала на лицо и волосы. Оказавшись на самом верху, Матис осторожно выпрямился. Мгновение он еще мог обозреть со своего шаткого помоста весь город, а затем, как следует оттолкнувшись, прыгнул на другой берег. Стражники в изумлении остановились. Двое из них потянулись было за арбалетами, но Матис уже скрылся в тесном проулке.
Обгоняя озадаченных горожан, он бежал по узкой, извилистой тропе вдоль городской стены, пока не добрался до безлюдного закутка. Там, в увитой плющом стене, имелся лаз. Матис уже не раз выбирался через него из города после шести часов, когда запирались ворота. Сегодня этот лаз, возможно, спас его от тюрьмы. Или чего похуже.
Матис раздвинул поросль и полез через тесную дыру, пока не вывалился с другой стороны в ров, осушенный в этой части города. Куча зловонных отбросов обеспечила мягкое приземление. Не заботясь о своем внешнем виде, Матис вскочил на ноги, выбрался изо рва и припустил к дубовому лесу.
Только когда очертания города скрылись за деревьями, юноша почувствовал себя в относительной безопасности. Хотя он понимал, что чувство это обманчиво и долго не продлится. Неважно, что будет дальше, после сегодняшних событий жизнь его в прежнее русло уже не вернется.
Сам того не желая, Матис стал беглым мятежником.
* * *– …и дома там выше самых высоких деревьев! Даже представить трудно. Элизабет говорит, будто в Кельне едят только серебряными ложками. Она сама была на каком-то празднике. Служанкой, конечно, но ложки своими глазами видела, поклясться может! А горшки и блюда, говорит, все из чистого золота…
Агнес закрыла глаза, а камеристка Маргарета все не умолкала. Они стояли в комнате Агнес, утренние лучи едва пробивались в окна. Время от времени девушка кивала, чтобы выказать притворный интерес, сама же при этом молча дожидалась, пока Маргарета снимет с нее кроваво‑красное льняное платье с окаймленными бархатом рукавами. Это было ее единственное дорогое платье. Филипп фон Эрфенштайн купил его у заезжего торговца из Фландрии и отдал за него целое состояние. Лишь в угоду отцу Агнес надевала его на богослужение, которое каждое воскресенье устраивали в тесном кругу в замковой часовне.
Так как отец Тристан, ее духовник, вот уже несколько недель пребывал в монастыре Ойссерталь, то его замещал молодой монах, который при виде Агнес неизменно начинал заикаться. Как и словоохотливость Маргареты, Агнес терпеливо дожидалась окончания богослужения, а мысли ее то и дело возвращались к странному сну. С тех пор прошло три дня, и нарядное платье снова напомнило ей о сновидении. Пышно одетые гости в парадном зале Трифельса, песни, да и сам сон – все казалось пугающе достоверным. В особенности юноша в кольчуге не желал покидать мыслей Агнес.
– В роще под липой приют наш старый…
– Элизабет говорит, что Кельн – самый большой город в мире! Куда ни шагни, всюду дома. Среди них можно даже заблудиться, как в лесу. Должно быть, кое-кто уже умер от жажды и голода, потому что не сумел отыскать свой дом…
Под нескончаемый словесный поток Маргарета осторожно расстегивала пуговицы из полированного рога и серебра. С тех пор как кузина Элизабет рассказала ей о далеком Кельне, где прислуживала в вормсской торговой конторе, Маргарета не знала других тем для разговора. В течение многих лет она служила камеристкой Агнес. Маргарета всего на пару лет была старше своей госпожи и прежде даже играла с ней в куклы. Но Агнес уже тогда считала ее глупой и болтливой. Дочь ткача из Анвайлера мечтала о верном и, главное, богатом супруге, который обеспечил бы ей лучшую жизнь, нежели роль служанки в продуваемой всеми ветрами крепости. Поэтому, когда речь заходила о Трифельсе, Маргарета не особо выбирала выражения.
– …а уж уборные в Кельне – не чета нашим вонючим канавам в Васгау, – не умолкала она. – У нас-то в крепости уже хорошо, если не провалишься вместе с гнилым полом в навозную жижу по шейку. – Тут Маргарета подмигнула своей госпоже: – Но, как поговаривают, для вас в скором времени все может поменяться…
Агнес мгновенно насторожилась. Она развернулась и уставилась на камеристку:
– Что ты сказала?
– Э… ну, я имела в виду, что ваш отец заговаривал…
– Ты что, Маргарета, опять подслушивала?
Камеристка буквально съежилась под строгим взглядом Агнес.
– Ну, я… я остановилась перед дверью и услышала, как ваш отец разговаривал с казначеем. Думаю, господин фон Хайдельсхайм – не такая уж плохая партия…
Агнес схватила Маргарету за руку.
– Хочешь сказать, отец и вправду сосватал меня Хайдельсхайму? – прошептала она.
– Э… не то чтобы сосватал… Они… они скорее разговаривали о вашем будущем. А господин фон Хайдельсхайм готов даже отказаться от приданого. – Во взгляде Маргареты проявилось вдруг что-то насмешливое, и губы ее изогнулись в улыбке. – По мне, так вам бы радоваться, что казначей делает вам такое чудное предложение. Я бы на вашем месте…
– Я не выйду за Хайдельсхайма! За этого бледного, пропахшего луком секретаришку… Никогда! Раз уж замужество неизбежно, пускай отец подыщет мне рыцаря или сына наместника! – Агнес резко отвернулась от служанки. – А теперь принеси мне камзол и штаны для верховой езды. Я хочу на свежий воздух!
Маргарета несколько раз втянула воздух, как выброшенная на берег рыба, после чего бесстрастно кивнула.
– Штаны для верховой езды. Как ваша милость пожелает, – произнесла она с подчеркнутым достоинством и покачала головой.
– Раз есть что добавить, говори! – велела Агнес.
– Ну…
Маргарета долго не могла решиться, но потом все же выдала:
– Девушка в штанах – это… это просто неприлично! Да еще этот сокол… Это достойно только мужчин! – Она заговорщически понизила голос: – Вам, наверное, интересно будет узнать, что в Анвайлере люди уже языки точат…
– Боюсь, что твой язык сыграл в этом далеко не последнюю роль.
Агнес стянула расстегнутое платье и осталась стоять посреди холодной комнаты в одной сорочке. Ей захотелось поставить Маргарету на место за ее дерзость, но она отбросила эту мысль. Девушки слишком долго знали друг друга. Кроме того, Агнес опасалась, что Маргарета могла рассказать отцу о ее тайных верховых прогулках. Они заключили между собой негласную договоренность, и в качестве платы Маргарета время от времени позволяла себе подобное обращение.
– А теперь принеси мне уже штаны! – резко сказала Агнес. – Да так, чтобы никто не заметил!
– Сию минуту, ваше высочество.
Не проронив больше ни слова, Маргарета развернулась и, хлопнув дверью, вышла из комнаты.
Агнес зябко поежилась и опустилась на кровать. Кровь стучала в висках. Значит, это правда, Хайдельсхайм не соврал! Отец действительно хотел выдать ее за секретаря. При одной только мысли об этом ей становилось дурно. Агнес обняла себя за плечи, подтянула колени к груди и свернулась калачиком, словно пыталась уподобиться маленькому цыпленку, защищенному скорлупой от жестокого мира. Почему нельзя сделать так, чтобы все стало как прежде? Тогда у нее были сокол, быстрый конь отца, лес и крепость, богатая на истории. Большего ей не хотелось. Но, разумеется, она понимала, что замужества не избежать. Для большинства людей одинокая женщина до сих пор считалась кем-то вроде ведьмы. Кроме того, на что ей жить? Агнес не умела ничего такого, что ее прокормило бы. Без мужа она вряд ли сможет содержать Трифельс.
На мгновение перед глазами возникло лицо Матиса. Но Агнес больно было думать о нем. Это единственный человек, с кем ей действительно хотелось быть. Так было и в детстве, когда они играли в принца и принцессу в подвалах крепости. Каменная глыба служила им алтарем, на который Агнес поставила сорванный кустик дикой розы. Но уже тогда они понимали, что вместе им быть не суждено. Агнес была дочерью наместника, а Матис – всего лишь сыном оружейника…
Девушка задумчиво коснулась золотого кольца на пальце. Кто же мог надеть его Парцифалю на коготь? Она решила и впредь заговаривать о кольце только с Матисом. Люди и без того были о ней не лучшего мнения. А загадочное кольцо, принесенное соколом, лишь добавило бы им повод для насмешек…
Скрип двери вырвал ее из раздумий. Агнес поднялась и кивнула вошедшей Маргарете. Камеристка молча протянула ей камзол и брюки. Она явно еще не простила госпоже предыдущую отповедь.
– Благодарю, Маргарета, – пробормотала Агнес. – Мне жаль, что так получилось. Видимо, слишком много всего свалилось на меня в последнее время.
Маргарета тонко улыбнулась. Она не могла подолгу злиться на Агнес, но все же не удержалась от колкого замечания:
– Вам не за что просить прощения. Тем более у глупой служанки. – она нарочито низко поклонилась: – Хорошего дня, госпожа.
Маргарета прикрыла за собой дверь, и Агнес спешно натянула камзол и брюки. Прошлой зимой она сама сшила себе эти кожаные штаны. Они сидели на ней как вторая кожа и при верховой езде были гораздо удобнее развевающихся платьев. Одетая таким образом, Агнес сбежала по винтовой лестнице во внутренний двор. Там, рядом с псарней, располагался и вольер для сокола.
Она с радостью взяла бы с собой Парцифаля, но маленький хищник еще не оправился после затяжного полета пару дней назад. Агнес уже вставила ему новые хвостовые перья и накормила сырой дроздовой печенью. Но, когда вошла в вольер, сразу поняла, что соколу еще нужно время. К тому же у него начиналась весенняя линька, и несколько перышек уже лежало на полу. Парцифаль взмахнул крыльями и тихо вскрикнул, но остался сидеть на жердочке. На кухне Агнес прихватила пару кусочков мяса, и сокол с аппетитом стал их поедать.