Турлоу поднял глаза к небу в попытке уклониться от бликов и уберечь от боли поврежденные глаза. Когда вспыхнул строб, доктор опять увидел странный предмет. Он висел в воздухе примерно в десяти футах от окна Мэрфи. Даже после того как вспышка погасла, штуковина осталась видимой — смутное очертание, почти дымка.
Турлоу не мог оторвать от нее глаз, точно загипнотизированный. Это не могло быть ни иллюзией, ни последствием травмы глаз. Ее форма была вполне определенной, реальной. Штуковина походила на цилиндр четырех или пяти футов в диаметре. Из одного ее конца, ближайшего к зданию, выдавался полукруглый уступ, на котором скорчились две фигуры. Казалось, они нацеливали маленькую трубу, стоящую на подставке, на окно Мэрфи. Фигуры выглядели неотчетливо, очертания были туманными, но напоминали людей — две руки, две ноги, — только крошечных, пожалуй, всего трех футов ростом.
Доктором овладело странное чувство бесстрастного возбуждения. Он знал, что видит что-то реальное, но настолько странное, что странность не поддается никакому объяснению.
В этот момент одна из фигур обернулась и посмотрела прямо на него. Сквозь размытую облачную дымку Турлоу видел, как горят глаза похожего на человечка существа. Фигура подтолкнула локтем товарища. Теперь оба уставились на Турлоу — две пары горящих глаз.
«Неужели какая-то форма миража?» — подумал Турлоу.
Он попытался сглотнуть, но горло пересохло. Мираж должны видеть все. Моссмэн, стоящий рядом, вперился взглядом в окно Мэрфи. Помощник шерифа не мог не заметить странный цилиндр, парящий там, — или его призрак, — но ничем не выдавал этого.
Фотограф, рисуясь, подошел к ним. Турлоу знал его — это был Том Ли из «Сентинеля».
— Мэрфи еще там? — поинтересовался он.
— Ага, — ответил Моссмэн.
— Привет, доктор Турлоу, — сказал Ли. — На что вы уставились? Это то окно, за которым прячется Мэрфи?
Турлоу ухватился за плечо Ли. Два существа на цилиндре вернулись к своей трубе и направили ее на толпу полицейских внизу. Турлоу указал на них, чувствуя сильный мускусный запах одеколона фотографа.
— Том, что там за чертовщина? — спросил он. — Сфотографируйте-ка это.
Ли обернулся вместе с камерой, взглянул наверх.
— Что? Что фотографировать?
— Вон ту штуковину рядом с окном Мэрфи.
— Какую штуковину?
— Вы разве не видите, что что-то летает рядом с окном?
— Должно быть, комариный рой. Их в этом году до ужаса. Они всегда собираются на свету.
— На каком свету? — спросил Турлоу.
— Что? М-да…
Турлоу сорвал поляризующие очки — дымчатый цилиндр исчез. На его месте было смутное, едва различимое очертание, чуть заметно шевелившееся. Сквозь него ясно виднелся угол здания. Турлоу вернул очки на место. Снова появился цилиндр с двумя фигурами на выступе. Теперь фигуры направляли трубу на выход из здания.
— Вот он выходит! — раздался крик откуда-то слева.
Ли чуть не сбил Турлоу с ног, рванувшись за Моссмэном, чтобы поймать в объектив выход преступника. Полицейские хлынули вперед.
Турлоу моментально остался в одиночестве.
В свете прожекторов, нацеленных на выход из здания компании Мэрфи, появился низенький коренастый мужчина в синем костюме и с небольшой лысиной. Он прикрылся одной рукой от слепящего света остановившихся на нем прожекторов и сверкания вспышки. Турлоу зажмурился, не в силах вынести этот фейерверк. Его таза заслезились.
Полицейские схватили мужчину прямо у дверей.
Ли метнулся в сторону, поднял камеру над головой, направив ее на бурлящую толпу.
— Позвольте мне снять его лицо! — закричал он. — Расступитесь немножко.
Но полицейские не обратили на слова фотографа никакого внимания.
Вспышка сверкнула вновь.
Турлоу поймал еще один взгляд арестованного — маленькие помаргивающие глазки на круглом покрасневшем лице. Глаза необычно напряжены, но в них нет страха.
— Энди! — закричал Мэрфи. — Позаботься о Рути! Ты слышишь? Позаботься о Рути!
Мэрфи превратился в колеблющееся лысое пятно, затерявшееся в морс шляп. Его затолкали в машину, стоявшую неподалеку на углу справа. Ли еще околачивался вокруг, сверкая вспышкой.
Турлоу, дрожа, перевел дух. Воздух вокруг казался наэлектризованным, запах косметики мешался с выхлопными газами отъезжающих машин. Он запоздало вспомнил о загадочном цилиндре у окна и взглянул наверх, как раз вовремя, чтобы увидеть, как цилиндр поднимается в воздух и растворяется в ночном небе.
В видении было что-то кошмарное, как и в шуме, в выкрикиваемых вокруг приказах.
Позади Турлоу остановился полицейский, сказал:
— Клинт просит передать вам спасибо. Он говорит, что вы сможете потолковать с Джо через пару часов — после того как окружной прокурор закончит с ним, или с утра, если больше захотите.
Турлоу облизал пересохшие губы. Во рту был кислый привкус. Он сказал.
— Я… с утра, я думаю. Я попробую добиться, чтобы его выпустили под залог.
— Вряд ли до начала суда будет много всякой тягомотины, — сказал полицейский. — Я передам Клинту, что вы сказали.
Он сел в машину, стоящую рядом с Турлоу.
Подошел Ли; камера сейчас висела на ремешке вокруг шеи. В левой руке фотограф держал блокнот, в правой — огрызок карандаша.
— Эй, док, — сказал он. — Это правда, что сказал Моссмэн? Мэрфи не хотел выходить, пока не пришли вы?
Турлоу кивнул, отступая назад, чтобы пропустить выезжающую задом машину. Вопрос был абсолютно бессмысленным, порождением того же безумия, которое сейчас оставило его стоять на этой улице, глядя на то, как машины уносятся за поворот, и слушая рев моторов. В нос ударил резкий запах бензина.
Ли нацарапал что-то в блокноте.
— Вы ведь в свое время ухлестывали за дочерью Мэрфи? — спросил Ли.
— Мы были друзьями, — сказал Турлоу. Губы, произносившие эти слова, казались совершенно чужими.
— Вы видели тело? — спросил Ли.
Турлоу покачал головой.
— Какое чудненькое кровавое дельце, — сказал Ли.
Турлоу хотел сказать: «Сам ты чудненький кровавый боров», но язык не повиновался ему. Адель Мэрфи… тело? В насильственных преступлениях все тела объединяло уродливое сходство: неловкая поза, алая влага, темные раны… и профессиональная отчужденность полицейских — записывающих, измеряющих, допрашивающих. Турлоу чувствовал, как собственная профессиональная отчужденность покидает его. Это тело, которое Ли упомянул с таким жадным интересом к громкому происшествию, принадлежало той, кого Турлоу знал, — матери женщины, которую он любил… до сих пор любил.
Турлоу признался себе в этом сейчас, вспоминая Адель Мэрфи, ее спокойные веселые глаза, так похожие на глаза Рут… и оценивающие взгляды, которые говорили о том, что она прикидывала, каким мужем мог бы он стать для ее дочери. Но это все тоже умерло. Умерло еще раньше.
— Док, а что это такое вам показалось, что вы видели у того окна? — спросил Ли.
Турлоу опустил глаза на толстого коротышку с пухлыми губами и проницательными, точно ощупывающими, маленькими глазками и подумал, как бы тот отреагировал на описание штуки, которая парила у окна Мэрфи. Турлоу невольно взглянул вверх, на окно. Сейчас там было пусто. Ночь внезапно стала холодной. Турлоу поежился.
— Мэрфи выглядывал из окна? — спросил Ли.
Гнусавый выговор коротышки, характерный для сельских жителей, неприятно резанул ухо Турлоу.
— Нет, — сказал он. — Думаю… думаю, я просто увидел отблеск.
— Я не понимаю, как вы вообще что-то видите сквозь такие очки, — сказал Ли.
— Вы правы, — согласился Турлоу. — Это были очки… да, отблеск.
— У меня еще много вопросов, док, — не отставал Ли. — Не хотите остановиться у ночного кафе Турка — там нам будет удобнее? Пойдемте в мою машину, и я…
— Нет, — сказал Турлоу. Он покачал головой, чувствуя, что оцепенение понемногу отпускает его. — Нет. Может быть, завтра.
— Черт, док, сейчас и есть завтра.
Но Турлоу развернулся и побежал через улицу к машине. Ум сосредоточился на словах Мэрфи: «Позаботься о Рути».
Турлоу понимал, что должен найти Рут и предложить ей посильную помощь. Она была замужем за другим, но это не уничтожило то, что когда-то было между ними.
6
Публика зашевелилась — единый многоликий организм в анонимной темноте корабельного эмпатеатра.
Келексель, сидевший почти в центре огромной комнаты, ощущал это странно угрожающее движение. Они находились всюду вокруг него, создатели этой истории и выходные члены команды, интересующиеся новым произведением Фраффина. Они снова и снова просматривали две пленки, десятки раз, до тех пор, пока все неточности не были отшлифованы. Теперь они ожидали еще одного показа сцены на открытом воздухе, но Келексель все же ощущал какую-то угрозу в окружающей атмосфере. Она была личной и непосредственной, касающейся этой истории, но Расследователь не мог понять, в чем конкретно она заключалась.
Келексель чувствовал слабый запах озона, исходивший от чувствительных ячеек сети-паутины, побочного результата открытия Тиггивофа, чьи невидимые силовые поля связывали публику с проецируемой историей. Кресло было каким-то странным: профессиональное оборудование с целиковыми подлокотниками, снабженными кнопками выступами для редакторских правок. Только огромный сводчатый потолок с силовыми нитями нантовивов, сфокусированных вниз, на сцену далеко внизу, да сама сцена были знакомыми, как в любом обыкновенном эмпатеатре.
Но звуки, все эти щелчки редактирующих клавиш, профессиональные комментарии — «сократите сцену вступления и сразу давайте крупный план…», «как только подадут свет, фокусируйтесь на фабрике», «смягчите первоначальный эффект ветерка», «усильте эмоции того, кто нашел жертву, и немедленно повторите предыдущий кадр».
Все это звучало диссонансом.
Келексель провел здесь два дня, получив разрешение наблюдать за повседневной работой творческой группы. И все же звуки и голоса публики резали слух. Весь его предыдущий опыт посещения эмпатеатров ограничивался уже законченными историями и восторженными зрителями.
Где-то слева далекий голос произнес:
— Прокрутите ролик.
Силовые линии пантовива исчезли. В зале воцарилась кромешная тьма.
Кто-то прочистил горло. Покашливание стало выражением всеобщей нервозности, пронизывающей тьму.
В центре сцены появился свет. Келексель заерзал, стараясь найти более удобное положение. «Всегда одно и то же странное начало», — подумал он. Свет был одиноким бесформенным пятном, которое медленно превращалось в уличный фонарь. Фонарь освещал наклонную лужайку, изгиб проезда и призрачно-серую стену туземного дома на заднем плане. Темные окна из примитивного стекла поблескивали, точно фантастические глаза.
Откуда-то доносился свистящий звук, что-то бухало в бешеном ритме.
Трещало какое-то насекомое.
Келексель ощутил реализм этих звуков, воспроизводимых пантовивом с такой точностью, что их нельзя было отличить от оригинала. Ощущения сидевших в зале, объединенных в сеть-паутину, подключенных к эмпатическим проекторам, были столь же реальны, как будто они видели всю сцену сверху. Это в своем роде походило на единение чемов. Запах пыли от колеблемой ветром высохшей травы пронзал сознание Келекселя. Холодный порыв ветра коснулся лица.
Струйка леденящего ужаса заползла в душу Келекселя, потянулась от мрачной сцены через сетевые проекторы, нарастая со стремительностью лавины. Келекселю пришлось напомнить себе, что это всего лишь искусно сделанная история, она не реальна… для него. Он испытывал страх другого существа, пойманный и запечатленный чувствительными камерами.
Туземная женщина, одетая в свободное зеленое платье, вздымающееся на бедрах, вбежала в центр сцены. Она задыхалась и мучительно хватала ртом воздух. Босые ноги застучали сначала по лужайке, затем по мостовой. Следом выбежал коренастый круглолицый мужчина с мечом, лезвие которого, точно серебристый змеиный след, блестело в свете фонаря.
От женщины волнами исходил ужас. Она выдохнула:
— Нет! Пожалуйста, великий Боже, нет!
Келексель затаил дыхание. Вне зависимости от того, сколько раз он видел эту картину, ощущение насилия каждый раз казалось новым, никогда ранее не пережитым. Он начинал понимать, что Фраффин находил в этой истории. Меч взлетел высоко вверх…
— Стоп!
Паутина стала пустой, не отражая ни единой эмоции, ничего. Как будто тебя сбросили с высокой скалы. Сцена потемнела.
Келексель понял, что голос принадлежал Фраффину, он исходил откуда-то издалека, справа. Келекселя мгновенной волной ошпарила ярость на Фраффина. Расследователю потребовался всего миг, чтобы переключиться, но все же он чувствовал себя разочарованным.
Загорелись лампы, освещая поднимающийся вверх клин кресел, сходящийся к диску сцены. Келексель замигал, огляделся, рассматривая творческую группу. Он еще ощущал исходящую от них и от пустой сцены угрозу. «Какая опасность здесь крылась?» — подумал он. В одном он доверял инстинктам — в комнате была опасность. Но какая?
Творческая группа рядами уселась вокруг — ученики и выходные члены команды сзади, стажеры и специальные эксперты в центре, редакторская группа — внизу, около сцены.
Каждый в отдельности казался совершенно обыкновенным чемом, но Келексель помнил, что почувствовал в темноте, — то единение, целый организм, стремящийся причинить ему вред, уверенный в своей способности сделать это. Он мог почувствовать это в эмпатии чемов, в той всеобщей жизни, которую они разделяли.
В зале воцарилась странная тишина. Они чего-то ждали. Далеко внизу несколько голов склонились друг к другу в неслышном разговоре.
«Неужели я что-то придумываю? — подумал Келексель. — Но меня, несомненно, должны подозревать. Почему тогда мне разрешили сидеть здесь и смотреть, как они работают? Делают свою работу — насильственную смерть».
Келексель снова почувствовал досаду на то, что Фраффин резко оборвал сцену. Так прервать это зрелище, даже когда он знал, как все это происходило… Келексель покачал головой. Он чувствовал себя смущенным, напряженным. Еще раз обежал взглядом творческую группу.
Они казались цветной поляной в этой гигантской комнате — оттенок униформы означал род занятий ее владельца. Красные пятна — летчики, пестрые черно-оранжевые — операторы, зеленые — сценаристы, желтые — команда технического обслуживания и ремонта, пурпурные — постановщики и белые — реквизиторы, и там и сям черные знаки препинания — Манипуляторы, помощники режиссера, узкий кружок избранных Фраффина.
Группа у сцены расступилась. Появился Фраффин, забрался на сцену, в самый центр, в обнаженный круг фокуса изображения. Это был хорошо обдуманный шаг, соединивший его с действом, которое разворачивалось на сцене несколько минут назад.
Келексель нагнулся, чтобы лучше видеть Режиссера, худую маленькую фигурку в черной накидке, вихор блестящих темных волос над серебристым лбом, щель четко очерченного рта с закушенной верхней губой. Он внезапно показался кем-то из мрачных далеких и опасных сфер, которых ни один другой чем никогда не видел. В нем была непередаваемо влекущая индивидуальность.
Запавшие глаза взглянули наверх и отыскали Келекселя.
Расследователя пробила дрожь. Он откинулся на спинку кресла, все чувства смешались в тревожный бурлящий вихрь. Как будто Фраффин обратился к нему со словами: «Это глупый Расследователь! Вот он, запутавшийся в моей сети, попавший в ловушку! Благополучно пойманный! Да, несомненно, пойманный!»
Эмпатеатр охватила тишина, точно все разом задержали дыхание. Внимательные лица творческой группы смотрели на сцену.
— Еще раз скажу вам, — произнес Фраффин, точно лаская голосом воздух. — Наша цель — изящество.
Фраффин снова взглянул вверх, на Келекселя.
«Он сейчас ощущает ужас, — думал Фраффин. — Страх усиливает сексуальное возбуждение. А он видел дочь жертвы, женщину как раз того типа, которая может заставить чема потерять голову — экзотическая, не слишком огромная, грациозная, с глазами как два странных зеленых камня. Ах, до чего же чемы любят зеленое! Она так похожа на других существ для удовольствий не-чемского происхождения, что он почувствует к ней новое, никогда не испытанное ранее физическое влечение. Ага, Келексель! Вскоре ты попросишь разрешения изучить туземцев — и мы позволим тебе это».
— Вы не слишком думаете о зрителе, — сказал Фраффин. Его голос неожиданно посуровел.
По эмпатеатру пронесся беспокойный шепот.
— Мы не должны заставлять зрителя испытывать слишком сильный ужас, — сказал Фраффин. — Только намекните о том, что ужас присутствует. Не навязывайте переживание силой. Позвольте ему наслаждаться им — забавным насилием, смешной смертью. Зритель не должен думать, что это им манипулируют. Это нечто большее, чем кусочек интриги для нашего собственного удовольствия.
Келексель чувствовал в словах Фраффина какой-то невысказанный намек. Явно выраженную угрозу, да. Он чувствовал, что вокруг разворачивается некая игра эмоций, и пытался понять, какая именно.
«Я должен заполучить одного из туземцев, чтобы хорошенько изучить на досуге, — подумал Келексель. — Возможно, только туземцы могут дать какую-нибудь улику».
И внезапно, как будто мысль оказалась ключом к запертой двери искушения, Келексель обнаружил, что разум полностью поглощен мыслями о той женщине из истории Фраффина. Ее имя звучит так экзотически — Рут, рыжеволосая Рут. В ней было что-то от Суби. Эти создания славились эротическими наслаждениями, которые дарили чемам. Келексель вспомнил Суби, которая была у него когда-то. Хотя она, казалось Келекселю, так быстро угасла. Так было со всеми смертными, когда их жизни пересекались с бесконечными жизнями чемов.