— Тихо! — прикрикнул на него трибун. — Пока ты дрых, меня чуть не убили.
Марк тоже проснулся и теперь, в недоумении хлопая пушистыми ресницами, переводил взгляд с трибуна на вольноотпущенника.
Приск, ничего больше не говоря, обошел здоровяка по кругу, проверяя, нет ли на его теле свежих ран и отметин. Нет, ничего. Похоже, парень просто расслабился, решив, что гостям Плиния во дворце опасность не может грозить.
— Пытались убить? — переспросил Максим, растирая волосатыми кулачищами щеки.
— Точно. Дротиками. Два броска. Очень неплохие, кстати, броски. Я оценил. А теперь слушай: мы с Марком сейчас пойдем завтракать вместе с наместником, а ты — живо на кухню, расспроси там прислугу, а главное, узнай у здешнего лекаря, не обращался ли кто за перевязками. Мне показалось, я сумел рассадить парню бедро. Разумеется, он мог придумать любую версию. Но вряд ли так совпало, что невинный человек тоже оцарапался в это утро. Все понял? — прибавил металла в голосе военный трибун.
Обычно Максим поступал как ему заблагорассудится, будто Декстр, опасный его хозяин, все время незримо стоял у наглеца за плечом, отдавая нужные команды и игнорируя присутствие Приска. Но сейчас Максим безропотно поплелся на кухню расспрашивать прислугу. Понял, что провинился.
* * *Постумий Марин, врач Плиния, по виду вполне мог сойти за восточного вельможу — в шелковых пышных одеждах до полу, с пальцами, унизанными перстнями, с золотым ожерельем вокруг пухлой шеи. За ним вечно таскался хвостиком верткий мальчишка с кожаным мешком, в котором звякали глиняные баночки, а у пояса висели таблички, в которые помощник записывал указания господина. Но при всем своем высокомерии больных медик выслушивал внимательно, а в излечении болезней славен был вплоть до самого Рима.
Однако Максим оказался достаточно умен, чтобы не приставать к самоуверенному лекарю с расспросами, а подарив пацаненку медный асс, мигом вызнал, что Приск не ошибся, этим утром в самом деле приходил к Марину раненый, а именно — переводчик наместника Авл Сканий жаловался, что нечаянно напоролся на острие, когда налаживал острогу, собираясь ближе к вечеру на озеро за рыбой.
Теперь Авл о рыбной ловле, разумеется, не помышлял, а получив помощь, уковылял в свою комнатку отлеживаться, а лекарь после перевязки приготовил ему мазь и питье от лихорадки.
Обо всем этом Максим доложил после завтрака.
— Надобно навестить беднягу, узнать, как его здоровье, — с фальшивым сочувствием вздохнул Приск.
— Сообщим наместнику? — предложил юный Декстр.
— Нет-нет, сначала поглядим, кто же так жаждет моей смерти, — усмехнулся военный трибун.
Приск так и не исключил до конца версию, что его смерти жаждет именно Плиний. В этом случае наместник должен узнать о случившемся последним.
* * *Человек лежал, неловко свесив одну ногу с кровати. Вторая, перевязанная, покоилась на старой подушке. Раненый медленными глотками пил горячее вино с пряностями и лениво перебрасывался фразами с пухлой зрелой красоткой в заляпанной чем-то жирным тунике — она только что принесла ему с кухни кувшин и чашу и теперь немилосердно кокетничала. Рабыне было уже за тридцать, то есть возраст далеко не юный, но выглядела кухарка аппетитно — золотокожая, с водопадом мелко вьющихся черных волос и черными живыми, похожими на спелые оливки глазами. После рождения третьего ребенка она получила от хозяина вольную и теперь спешно подыскивала супруга, но с одним условием: кандидат должен быть свободным.
— Беда-то какая, — вздыхала кухарка. — Калидрома на днях забирают от нас — повезут то ли в Рим, то ли в Антиохию. Бедный-бедный, куда же его? За что? И кто же теперь готовить будет? Искуснее него в украшательстве блюд никого в провинции нет. А что за пирожные с черным изюмом у него выходили — объедение! Больше нам такие не пробовать!
— Жаль парня, Сира, — проговорил раненый, прихлебывая вино. Но сочувствия в его голосе не слышалось. Он явно раздумывал о чем-то своем.
— Плакал с утра, сердечный…
— И вчера ревел — я видел. Надобно его проведать.
Раненый поднялся и в сопровождении Сиры зашагал вон из комнаты.
— Так всегда бывает, — рассуждал он по дороге, — только жизнь наладится, как явится какой-нибудь выскочка из столицы и все разрушит.
— И не говори… Не иначе враги Плиния подослали нам этого мерзкого трибуна.
Сира не лгала — вид у Калидрома был унылый. Однако он не оставил своих дел и уже стоял у пышущей жаром плиты, как истинный слуга Вулкана, и колдовал над замысловатым соусом по собственному рецепту. Для грядущего обеда приготовили и вымыли огромное блюдо, сейчас поварята натирали его чесноком. А кабанчик, которому надлежало на этом блюде возлежать, пока что томился в листьях сельдерея и кориандра, присыпанный кристалликами крупной соли и обрызганный уксусом.
— Авл! — радостно воскликнул Калидром. — Сегодня будет свинина в кориандре.
— Обожаю!
— Знаю, что обожаешь. И еще — мой фирменный соус с гранатами и персиками. Сладкое с кислым — вот основа вкуса! Сейчас выбираю подходящие гранаты.
— Не маловато ли соли для такой туши? — усомнился Авл.
— Ты прав, стоит еще подсолить! Сира! А ну-ка присыпь! — Калидром протянул глиняную солонку кухарке.
Сира, в тот миг распекавшая служанку за нерадивость, не услышала оклика.
— Я отдам ей солонку, — предложил Авл.
И, забрав глиняный сосуд, захромал к женщине.
— Не расстраивайся, приятель, — сказал он, возвращаясь к повару. — Ты человек подневольный. В том, что много лет жил у Пакора, твоей вины нет. Император это оценит. Траян не злобен и ненамеренную вину прощает легко и с удовольствием.
— Я не хочу никуда уезжать, — вздохнул Калидром. — Мне нравится здесь, в Никомедии.
— Мне тоже. А знаешь… имеется одна задумка. Возможность разбогатеть и стать людьми вольными…
— Серьезно? — изумился Калидром. Но стал слушать — просто так у человека не станут вспыхивать хищно глаза, будто у кота, завидевшего мышь.
— У меня есть один план. Правда, первая часть его не удалась. Но вторая, надеюсь, пойдет как по маслу. Только ты мне должен помочь…
— Так это я… пожалуйста. А что мне делать?
Авл стал излагать. Калидром слушал, кивал, удивлялся. Ну надо ж! В библиотеке у Плиния спрятано завещание отца Сентия на поместье и двадцать миллионов сестерциев. Кто бы мог поверить в такое! Однако Калидром поверил… Потому что очень хотел, чтобы это оказалось правдой.
* * *Возможно, Максим всё разузнал точно, но, к удивлению Приска, спальня переводчика пустовала.
— Может быть, во дворце есть еще один Авл Сентий? — хмыкнул Марк.
Максим обыскал комнату, перерыл кровать и заметил пятна крови на одеяле.
— Если этот парень и ранен, то очень легко, — предположил вольноотпущенник.
Все трое кинулись вон из комнаты искать Авла. И в первом перистиле столкнулись с раненым — нос к носу.
Приск сразу узнал этого человека — едва увидел. Ну надо же! Не дворец — а просто дом для неожиданных встреч! Да, этот тип изменился за долгие годы. Сильно изменился. Но какую бы личину ни принял, Приск сразу распознал, кто перед ним: его извечный враг Авл Эмпроний, доносчик, предатель и дезертир. Человек, погубивший его отца. Человек, из-за которого Гай сам едва не погиб и был вынужден заново начать жизнь в легионе под вымышленным именем.
Авл тоже узнал гостя. Глаза его вмиг вспыхнули — зло и холодно, по-звериному.
Недолго думая, он швырнул кувшин, который держал в руках, в Максима как самого опасного, на его взгляд, потом пихнул здоровой ногой тетку, несущую корзину с зеленью, и опрокинул женщину на Приска — двести фунтов трепещущего жира и мяса внезапно обрушились на трибуна. Марк получил кулаком в скулу, прежде чем успел обнажить меч.
Когда Приск поднялся, Авл уже почти что пересек двор. На земле стонала и ворочалась служанка.
— Стой! Схватить его! — завопил трибун, кидаясь следом.
Прежний центурион Гай Приск догнал бы Авла без труда. Но нынешний Гай Осторий Приск, военный трибун, явно не олимпионик по бегу. Авл же, напротив, был шустр и на редкость верток — даже раненый, он бы удрал непременно, стоило ему выскочить за ворота дворца и скрыться в сплетении улиц, но окрик Приска заставил стражу у ворот преградить ему путь. Авл попытался прорваться — не сумел. Тогда помчался назад — во внутренний перистиль, и оттуда через боковой коридор — к задней стене дворца. За нею раскинулись обширные сады, где десятки работников как раз сейчас собирали яблоки. Если перебраться через стену, то затеряться среди сборщиков не составит труда. Так бы и случилось, не будь Авл ранен в бедро. Рана открылась, повязка набухла от крови. Приск с Марком нагнали беглеца как раз на стене, куда тот успел взбежать по узкой каменной лесенке. Впрочем, Авл и тут не пожелал сдаваться. Выхватил из оставленного караульными горита [59] дротик, примерился и швырнул в бежавшего за ним трибуна. Поторопился, не прицелился — дротик свистнул возле щеки трибуна. Второй бросок беглецу совершить не дали — Приск нагнал его и скрутил — физически трибун был куда сильнее дезертира.
— Ну вот мы и встретились, Авл. Наконец-то… — Гай усмехнулся. — Смерть твоя пришла, Авл…
— Смерть? О чем ты, трибун? — Авл Эмпроний оставил попытки вырваться, когда Максим стянул ему веревками локти за спиной. — В чем моя вина? Разве я плохо служил наместнику?
В этот момент появился караульный и уставился на странных гостей с изумлением. Судя по встрепанному виду, парень попросту дрых в укромном местечке. Да уж… видать, знает, что наместник мягок с прислугой, и вообразил, что может безнаказанно предаваться безделью! Не ошибиться бы тебе, парень! Стража — все-таки не повара.
Вместе с Максимом Приск стащил пленника со стены. Во внутреннем перистиле их встретил Плиний. Вслед за наместником примчались еще караульные, а чуть позже — и центурион. Приск сдал пойманного караулу. Авл, впрочем, больше не сопротивлялся. Напротив, хромал так, что казалось, и идти не может, и на вид сделался — сама кротость.
— В чем дело, трибун? Мне сказали, ты гоняешься по всему дворцу за моим человеком… — выдохнул запыхавшийся Плиний, он едва не запутался в складках тоги с багряной каймой, так поспешал во двор, дабы навести порядок.
— В карцер его! — приказал Приск.
— Ты здесь не распоряжаешься, трибун! — напомнил Плиний строго, властность вновь прорвалась в голосе, но быстро иссякла. — Я — наместник, и мне судить, как поступить с этим человеком.
— Этот человек — Авл Эмпроний, который обвиняется в убийстве римского гражданина, дезертирстве и предательстве. Разве этого мало для ареста? — прозвучал не менее строго вопрос военного трибуна.
Плиний кашлянул, искоса глянул на Авла:
— Кто его обвиняет?
— Я! — еще наддал ярости Приск. — И дополнительно — обвиняю в попытке сегодня утром убить меня.
— Да… в тюрьму… строго смотреть… разберемся… — кивнул Плиний центуриону из своей охраны.
— Наместник! — воскликнул Авл жалобно. — Этот человек обознался и принял меня за другого… Как я могу быть тем, о ком говорят такие ужасы? Как? Я всего лишь торговец, а не военный.
— Татуировка на плече… — подсказал Приск державшему Авла караульному. — У легионера должен быть знак легиона, в котором он прежде служил… Вернее, служил Марк Монтан, а этот — лишь выдавал себя за легионера и украл его имя.
— Ну если он прислуживал ликсе, то мог знак легиона себе поставить, — заметил центурион охраны, явно вставший на сторону Авла.
Караульный, повинуясь знаку наместника, задрал на пленнике рукав туники. На плече белел старый ожог.
— Вот и доказательство. Достойный ветеран не будет уничтожать знаки своей службы… — Однако обвинитель и сам понимал: такое суждение весьма зыбко. И с каждым мгновением Плиний все меньше верит ему, Приску, и все больше — замечательному, преданному переводчику Авлу Сканию.
— Ожог-то есть… — Наместник явно сомневался. — Но мало ли где он мог обжечься. Это еще ничего не значит, мой добрый Приск.
— Ты забыл, что я могу узнать любого — лишь бы мне довелось однажды его увидеть, — напомнил военный трибун.
Плиний кивнул, нехотя соглашаясь:
— Уведите его! Но не в тюрьму и не в эргастул [60], а пусть запрут его в спальне для гостей, где нет окон. И приставят караул. Я разберу это дело завтра.
Авл странно усмехнулся и опустил голову.
Но тут подоспела к Авлу совсем уже неожиданная помощь: Сира вылетела из кухни разъяренной фурией, сжимая в руке бронзовую кочергу, которой прежде мешала в печи угли.
— Отпустите его, злодеи! Что он вам сделал? Он — мой! Мой!
Максим вовремя сориентировался, перехватил женщину, выбил опасную кочергу у нее из пальцев. Но даже Максиму справиться с кухаркой оказалось непросто. Сира не давалась, пыталась вырваться, голосила на весь перистиль, пока подоспевший караульный не окатил ее водой. Мокрая ткань враз сделалась полупрозрачной, как дорогое полотно, и облепила аппетитные формы кухарки. Сира громко взвизгнула и унялась. А мужчины все как один уставились на женщину, оценивая всю прелесть ее очень даже соблазнительных форм.
— Сира, дорогуша, — кашлянул после паузы наместник и начал смущенно и чуть хрипловато: — Этот человек — не тот, за кого себя выдавал. Я и сам про то не знал: Авл Сканий нравится мне до чрезвычайности. И я просто так, без причины не стану его обвинять.
— Так отпусти его! — закричала Сира.
— Не могу. Надобно в этом деле разобраться. Выяснить, нет ли в прошлом у Скания темных дел. Сегодня мой секретарь все разузнает, а завтра я первым делом разберу дело Авла Скания, обещаю.
Плачущую женщину повели назад на кухню. Но кухарка внезапно вырвалась и кинулась назад — к Приску.
— Это ты все разрушил! — завопила она. — От тебя все беды! От тебя — горе! Будь болен! Болен! — выкрикивала она проклятия, выдираясь из рук, ее держащих, хищно нацеливая скрюченные в бешеном усилии пальцы в лицо ненавистному римлянину.
Наконец ее увели — плачущую, бессильно виснущую на руках караульных.
— Бедная женщина, — пробормотал Плиний, уходя к себе.
Глава IV СЛОМАННАЯ ПОВОЗКА
Осень 866 года от основания Рима
Италия
Путешествие сквозь тревогу и страх… Путь в темноте — под плач Гая, под тихое всхлипывание Флорис.
Куда — не ясно. Ясно — зачем.
Свиток Траяна у Приска, и значит, единственный шанс — выменять его у военного трибуна на жену и детей.
Надо было ехать с Гаем… надо… надо… надо…
Остановка часу в одиннадцатом дня… Скоро закат. У фонтана разрешили не только напиться, но и умыться… какой-то городишко, тихий и сонный, в теплый вечер еще не поздней осени. Длинные тени кипарисов на желтой дороге. Управитель поместья гонит по дороге колодников [61] с виноградников, скрипит повозка, везущая огромную бочку. Мальчишки швыряют друг в друга шишки пиний.
Где-то поют… кажется на виноградниках. Поют заунывно — колодникам труд не в радость.
Какой-то парнишка в грязном плаще закусывает у входа в таверну хлебом и сыром. Потом встает… идет… оглядывается… где-то Кориолла его видела… но где… Вчера? Нет, раньше. Парень слегка кивает Кориолле — да, это он подал ей кривой ножик, которым она не сумела воспользоваться… когда избивали несчастного Прима. Бедный Прим. Утром он все еще дышал. Его бросили в том домике умирать…
В следующий миг парень ныряет под повозку… Кориолла отворачивается.
Кулачный боец сидит в тени дерева, пьет из баклаги. Капли вина стекают на заляпанную кровью тунику. Боксер встречает взгляд Кориоллы, ухмыляется. Держа одной рукой флягу, встает… Подходит, шатаясь… Хватает Кориоллу за руку. Та пытается вырваться. Нож спрятан в складках столы. Его можно выхватить левой рукой…
— Чего рыпаешься? — ухмыляется боксер. — Остынь… Как нагну — не вырвешься… Не переживай, уже скоро… И запомни: Амаст любит покорных девочек. — Как Гай Юлий Цезарь, боксер говорит о себе в третьем лице. Имя может быть фальшивым, наглость и уверенность в безнаказанности — нет.
Он слизывает с ее щеки каплю стекающего с виска пота.
— Всем в повозку. Вечером повеселимся! — кричит, ухмыляясь.
Кориолла залезает в свою тюрьму на колесах. Ее трясет от отвращения и гнева. От чувства бессилия.
Что делал тот парень, когда лежал внизу, под днищем? Наверняка что-то испортил…
— Держитесь крепче, — шепчет Кориолла няньке и Флорис.
А сама берет на руки Гая.
Повозку встряхивает на какой-то колдобине — похоже, дорогу пора ремонтировать… Снова колеса подпрыгивают на камнях… Или это не случайность, и в колею кто-то нарочно наложил камней… еще один прыжок колес. С треском ломается ось… Повозка оседает и становится под углом… Флорис и нянька взвизгивают и сползают вбок, к стенке. Кориолла как можно сильнее прижимает к себе Гая.
Снаружи крики, визг… Кто-то срывает занавеску с окна и тут же исчезает. Кориолла отдает Гая Флорис и толкает дверь. Та не подается. Еще… ну же… Дверь повозки наконец распахивается, и Кориолла выглядывает наружу.
В красноватом блеске заката она видит, как бьются несколько человек друг с другом. И в центре схватки — тот парень, что следил за похитителями и сунул Кориолле в руку нож. Он без капюшона, в легком льняном панцире, дерется кривым фракийским клинком и легким щитом. Длинные волосы реют по ветру. О, боги, да никакой это не парень. Это же Мевия — вот она вспарывает наискось бок своему противнику и, скалясь, поворачивается к другому. Судя по всему — с нею человек десять — примерно столько же, сколько и похитителей… Нет, у Мевии людей уже больше, много больше. Один из них, в шлеме с лицевой пластиной, в таком же как у Мевии легком панцире, дерется так умело, что убивает каждым ударом. Он разваливает толпу дерущихся на две половины, пробиваясь к повозке.