Удивлен?
* * *Часа три Приск посвятил тому, чтобы отыскать человека, который прятался в галерее. Но напрасно. Марк не мог даже отдаленно описать, на кого походил неизвестный. И опознать среди людей Плиния никого тоже не смог. В конце концов юноша принялся отрицательно мотать головой в ответ на всякий вопрос, так что пришлось оставить Марка в покое.
Но — кто знает — быть может, неизвестный где-то скрывался и не показывался гостям наместника на глаза?
* * *Как и обещал, Приск устроил тренировку Марку. Приемный сын Декстра оказался неплохо подготовлен, но ему явно не хватало хладнокровия.
Однако юноша очень гордился, что сумел все-таки нанести два удара опытному противнику в обмен на его десять.
— Что ты там говорил про школу гладиаторов? Ты всерьез? — вернулся трибун к утреннему разговор после тренировки.
В гладиаторы! Вот глупец! Разве что ростом высок, а так — сосунок сосунком, даже борода еще толком не растет, только на верхней губе забавно пробиваются темные усишки да на подбородке кучерявятся редкие волоски… Такую бороду приносить в дар богам — вот смех… [57]
— Я сильный… — Парень сжал кулаки, выпятил грудь.
— Я не о том. Гладиатор — позорная профессия… С арены путь в легион заказан.
— Зато известных бойцов обожают! — сверкнул глазами мальчишка.
Обожают… вот чего ему так не хватало! Семья приемная, наверняка не раз напоминалось: если в назначенный срок не явится за Марком настоящая мать или отец или кто-то еще — быть ему рабом.
— Мать тебя любит! — заверил Приск.
— Как же! Она с младшеньким Гаем как возится! А я…
— А ты старший… — Трибун похлопал юношу по плечу. — Старший и уже взрослый…
Юноша насупился и бегом устремился в бани.
Здесь, лежа в кальдарии в горячем бассейне, он вдруг в мельчайших подробностях вспомнил свое детство — вспомнил и содрогнулся от отвращения.
Приск почти угадал насчет детства Марка — приемные родители в самом деле не скрывали, на каких условиях Марк объявился в их не слишком богатой семье. Выкупят мальчишку — быть ему свободным, не выкупят — станет рабом. А может, и не станет, может, ему сохранят свободу. «Мамаша» с «папашей» обсуждали этот вопрос при Марке чуть ли не каждый день.
«Будет хорошим мальчиком — не продадим…» — обещала «мамаша».
«Опять патрону нахамил, опозорил меня, — вопил через час „папаша“. — В тот же день продам, как срок истечет… Так и знай!»
«Стану рабом — пусть продают в гладиаторы — нарочно устрою бучу, кинусь на хозяина с кулаками…»
План свой Марк осуществлял драками с соседскими мальчишками и тренировками с гантелями, которые нашел в углу «папашиной» кладовки. Каждый день махал деревянным мечом… Одно его пугало — как принять с мужеством последний удар. Как не опозориться, не струсить или — чего доброго — не расплакаться от обиды, как с ним часто бывало, когда «папаша» орал: «Ублюдок!»
Потом — незадолго до крайнего срока — появилась Мевия, и «мамаша» с «папашей» исчезли ночным кошмаром; вместо них появились дом, причем роскошный, приемный отец, настоящая мать…
Но… у каждого дара своя темная сторона, к сладости примешивалась горечь, заставляя вновь искать ссор и драк, а по ночам мечтать об арене. Приемный отец его не любил — в этом Марк был уверен — требовал строго, и хотя не бил приемного сына, но от одного взгляда его светлых ледяных глаз мурашки бежали у Марка по спине. В доме юноша оказался чужим, слуги не воспринимали его всерьез, в их почтении проскальзывала небрежность. Заподозрив насмешку в глазах, Марк уже не выговаривал — бил рабов за леность и непочтение, те бежали жаловаться к хозяину… И опять Марка обдавало ледяной холодностью и страхом… Афрания он боялся. Боялся до жути. Вновь обретенную мать обожал, но только до того дня, как на свет появился маленький Гай.
Потом Мевия познакомила Марка с Осторием Приском. И Марку показалось, что вот наконец он нашел человека, который заменит ему всех: мать, отца…
А этот тип, получается, лишь слабенькая, мутная тень Афрания Декстра.
Глава II ПОХИЩЕННЫЕ
Осень 866 года от основания Рима
Италия
Куда ее везли, Кориолла понять не могла. Занавеска задернута, выглядывать наружу не дозволялось. Кто снаружи, что с ее людьми, она не ведала. Дважды Прим приносил ей на остановках кувшин с водой и хлеб… Опять же Прим появился вечером и помог выбраться наружу. Что уже вечер, Кориолла узнала только тогда, когда вышла из повозки. Тело болело и затекло, а от страха все заледенело внутри.
Она огляделась. Остановку выбрали около какого-то задрипанного одноэтажного домишки, явно не похожего на гостиницу. Оно и понятно: с похищенной женой военного трибуна ночевать в гостинице глупо.
«А где главарь?» — Мелькнула надежда: вдруг мерзавец отлучился, и ей удастся подкупить его подручных, уговорить помочь и…
— Что тут у нас? Золотишко? — Кулачный боец возник будто ниоткуда, схватил Кориоллу за руку. — Опасно такие вещички носить — на дороге люди страшные встречаются — могут и вместе с рукой оторвать… — Он заржал.
Потом рванул браслет с запястья, сдирая кожу, и сунул к себе в мешок.
Никаких иных украшений Кориолла не носила. Но в повозке был сундучок с дорогой паллой и набор серег с ожерельем. Все это вскоре очутилось в руках боксера.
— А теперь спать… Я сегодня устал, ублажать никого не буду. — Главарь демонстративно зевнул. — А вот завтра помыться придется, к грязным девкам не хожу, запомни…
Гримаса отвращения исказила лицо Кориоллы.
— Что кривишься? Я, может, тебя и не хочу. Я, может, девочку твою выберу.
Теперь на лице Кориоллы отразился ужас.
— Мой муж… — Кориолла старалась говорить твердо, но голос предательски дрожал. — Мой муж тебя убьет. Разорвет на куски.
— Твой муж? — хмыкнул главарь. — А где он? Что-то его здесь не видно! Или это вон тот красавец… — указал на Прима. На его изувеченное лицо и выпученный глаз не каждый мог смотреть без содрогания.
— Это мой слуга…
— Ах, слуга… Он трясется от страха, вон — щеки аж дрожат, и брюхо дрожит. Отчего он такой трус, а? Тьфу, противно… Эй, красавчик, иди, отнеси тряпки госпожи в комнату, а то ей будет жестко спать на полу. Несмотря на жирок… — И боксер бесцеремонно ущипнул Кориоллу за ягодицу.
В ответ та влепила негодяю пощечину и тут же отлетела к стене — рот наполнился кровью. В тот же миг Прим вскинул руку. Камней на дорожке хватало, и один из них очень удачно лег в руку. Боксер схватился за голову и медленно осел на землю. Меж пальцев его лилась кровь. Камень — страшная сила, в битве при Каннах камень, пущенный из пращи, тяжело ранил консула Эмилия Павла. А ведь тот был в шлеме. В отличие от боксера.
Подручные тут же накинулись на Прима и, повалив на землю, начали избивать.
— Не смейте… не надо! — закричала Флорис.
Нянька обхватила ее и зажала рот рукой.
Кориолла медленно отерла паллой лицо и тут же испуганно отшатнулась. Рядом с нею стоял один из похитителей — так ей показалось… В таком же сером плаще и грязной тунике.
Ни слова не говоря, парень что-то вложил ей в ладонь и скрылся в кустах.
Кориолла повернулась к стене лицом, прикрыла лицо рукой, делая вид, что плачет, и раскрыла ладонь. Незнакомец вложил ей в руку маленький нож. Таким можно порезать… сильно… А если в шею…
Она закусила разбитую губу. Прим уже не стонал и не кричал — слышались только глухие удары.
«Он крепкий…» — попыталась уговорить себя Кориолла.
Она шагнула к боксеру. Один удар. Она уже отвела руку, но тот вдруг поднялся. Шатнулся, размазал пятерней кровь по лицу.
Теперь удар ей было не нанести.
— Хватит! — закричала она в ярости, ненавидя себя за дурацкую медлительность. — Я и мои дети хотим отдохнуть. — Ей показалось, если она покажет свое полное равнодушие к Приму, его прекратят избивать…
«Прим, прости меня…» — мысленно попросила прощения у верного слуги.
— Ладно, довольно… Бросьте пса хозяйке в комнату. Пусть видит, как ее защитник помирает, — приказал главарь.
Он оперся на плечо подскочившего крепыша и пошел к колодцу — умываться. Тем временем двое заволокли Прима в комнату. А боксер, умывшись, поглядел сначала на Флорис, потом на няньку с Гаем на руках и что-то сказал крепышу… Тот кинулся к няньке, вырвал из ее рук малыша Гая. Кориолла ахнула, рванулась к сыну. Но крепышу Гай был не нужен — он сунул его в руки подбежавшей Кориолле и поспешил назад к господину.
В это время двое других схватили няньку за руки и поволокли. Третий уже на ходу задирал на ней длинную тунику. Женщина не сопротивлялась. Мерзкая свора кинулась вслед за лакомой добычей.
Гай плакал, надрывался. Но не мог заглушить жеребячье ржание и пыхтенье того, кто оказался в этой очереди первым.
— Скорее, в дом! — приказала Кориолла дочери и буквально поволокла одной рукой Флорис в комнату, другой придерживая орущего Гая.
На довольно прочной двери оказался запор, и Кориолла задвинула его, решив ни в коем случае не открывать. В комнатушке почти не осталось мебели, только ломаная кровать, на которой невозможно было лежать. Узорная деревянная решетка на окне ломаная, но пролезть человеку невозможно — разве что руку просунуть. К тому же окно выходило во двор, так что беглеца сразу заметят.
Прим лежал на полу и, судя по сиплому дыханию, был еще жив.
— Я не хочу с ним… пусть его заберут! — потребовала Флорис, указывая на окровавленного Прима.
Мать толкнула ее в угол.
— Я не хочу слушать, как он хрипит! — выкрикнула Флорис.
Мать вновь толкнула ее и всучила плачущего Гая.
Сама же встала на колени рядом с Примом.
Закат уже догорел, но разбойники развели перед домом костер, и его всполохи отбрасывали блики на стены.
Прим что-то еще бормотал… Одно и то же слово… Кориолла не сразу поняла, что он повторяет раз за разом: «Пить…» Но воды в комнате не было. Ни капли. Все вещи остались в повозке. А о том, чтобы передать кувшин с водой пленникам, похитители не озаботились.
Все, что имелось у Кориоллы, — это ножик с коротким лезвием… если ударить в шею, то Прим умрет быстро. Кориолла сидела на полу, обхватив голову руками, понимая, что никогда в жизни не сможет нанести этот удар.
Неожиданно какая-то тень легла на решетку окна, раздался шорох, и что-то упало внутрь. Кориолла кинулась на звук, стала ощупывать пол и нашла баклагу с водой. Кто-то из разбойников все же смилостивился над ними.
Глава III ЛЮДИ НАМЕСТНИКА
Осень 866 года от основания Рима
Вифиния, Никомедия
Весь вечер Приск раздумывал, как выпутаться из ловушки, которую сам же себе устроил. Оставлять пергамент в руках Плиния он не собирался. В крайнем случае — военный трибун просто свяжет раба-библиотекаря и заберет свиток. Но Приску не хотелось совершать подлость по отношению к хозяину. С другой стороны, как уговорить наместника добровольно отдать свиток, придумать не получалось.
Во сне военный трибун сам составлял завещание Траяна, но только начинал писать, как тут же буквы меняли очертания, и получалось, что завещает он не империю, а свой старый дом и мозаичную мастерскую. Но эта подмена не отменяла важности пергамента.
Но дописать Приск не успел: рука неизвестного (под капюшоном широкого плаща не разглядеть лица) выхватила пергамент, и похититель кинулся из дома наружу. Военный трибун помчался следом, выскочил из вестибула и… оказался на улице незнакомого города — узкие улицы радиально сходились к центру, вокруг одноэтажные дома с белеными стенами, узкие оконца, сероватый камень мостовой, фонтаны на перекрестках. Приск метался по лабиринту улиц, пока не уперся в стену из красноватого камня, окружавшую центральную постройку — то ли храм, то ли агору или и то и другое разом. Он стал искать вход, но не находил. Вот ворота, вот другие, но все — ложные. Настоящего входа не было. А там за стеной хохотал таинственный похититель.
Приск проснулся на рассвете, усталый, разбитый, как после долгого и трудного пути. Сон не принес облегчения — лишь утомил. Пора на тренировку! Хотел растолкать Марка, но передумал. Надо сначала самому набрать форму.
Военный трибун вышел в перистиль размяться до завтрака — за годы, миновавшие после службы, он сильно отяжелел, и, несмотря на то что продолжал тренировки, домашние потешные бои не шли ни в какое сравнение с марш-бросками и занятиями в военном лагере. «Хорош я буду, если обычные легионеры увидят, что я похож не на бывшего центуриона, а на исходящую паром автепсу [58] этого самого центуриона…» — мысленно подгонял себя Приск, размахивая бронзовыми гантелями.
Утро было прохладным, злой ветерок заставлял убыстрять движения. В рассветном небе ласточки чертили замысловатые петли, в портиках громыхал калигами сменившийся с ночной стражи караул.
Городской раб, уже немолодой и медлительный, выметал насыпанные на ночь влажные опилки, открывая взору искусную мозаику с богиней Деметрой в центре и гирляндами из цветов и плодов по краю. Глаз знатока приметил и сочетание серо-голубых, коричневых и желтых камешков в узоре, и ту искусность, с какой передавались тени на лице Деметры и в глубине розовых лепестков.
Приск отложил гантели. Постоял пару мгновений, потянулся, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул; орать стихи или команды в тишине осеннего утра, упражняя дыхание и командирский голос, было неловко.
Вместо этого военный трибун обнажил принесенный с собой утяжеленный тренировочный меч. Р-раз… Он сделал внезапный выпад. И тут же над его ухом что-то свистнуло. Приск инстинктивно отпрыгнул в сторону, перекатился и очутился в тени портика за колонной. Тренировочный меч — нелучшее оружие, но все же — оружие. А то, что просвистело над ухом, несомненно, было легким дротиком, если судить по звуку. Легионера в железной лорике или трибуна в доспехах такой дротик не убьет. Но человека в одной набедренной повязке сразит насмерть.
Приск только теперь сообразил, что больше не слышит громыхания калиг в портиках — караул, сменившись, обошел дворец и отправился в казармы, на день солдаты остались стоять у ворот и в первом, доступном посетителям, перистиле. В этом же, внутреннем, куда допускались только живущие во дворце наместника, караула не выставляли.
«Плиний приказал меня убить?» — Приск почти не удивился подобной версии.
Ну то есть любой, кроме Плиния, так бы и поступил. Но в данном случае — военный трибун был уверен — убийцу подослал кто-то другой. Несколько мгновений Приск простоял недвижно, выравнивая дыхание и ощущая, как остывает разгоряченное тело и пот медленной холодной струйкой стекает вдоль позвоночника по обнаженной спине.
Потом выглянул на мгновение, пытаясь определить, по-прежнему ли убийца там, где стоял прежде — у самого входа в перистиль, в чернильной тени портика. Приск смотрел против света — и, разумеется, ничего не увидел. Но услышал шорох. Тут же отпрянул, вновь приник к мраморной колонне. Вовремя. Теперь дротик чиркнул по колонне, за которой прятался трибун. Удар пришелся в стену, искрошив пластину отполированного до зеркального блеска мрамора. Хороший бросок. Явно легионерский.
Но почему же убийца не пытается напасть и вступить в ближний бой? Если оружие у нападавшего боевое, то шансы трибуна невелики. Убийца не хочет, чтобы его видели, — напрашивалось самое простое объяснение. Значит, Приск его знает в лицо. Если убить не удастся, нападавшему точно конец.
«Как же его достать, мерзавца?»
И где этот треклятый Максим? Всю дорогу от самого Рима вольноотпущенник дышал в самое ухо перегаром дешевого вина и чеснока, чуть ли не заглядывал в рот, и спать ложился как пес — у порога. А тут испарился, исчез. И носа не кажет.
Или это самолично Максим балуется с дротиками?
Чушь, конечно. Так недолго и с ума сойти от всех этих подозрений и интриг.
Приск отпрыгнул в глубину портика, подхватил отскочивший от стены дротик — наконечник покорежился, но это неважно, — примерился и швырнул смертоносного посланца назад — туда, где, по его прикидкам, должен укрываться убийца.
Дротик нырнул в черноту тени, кто-то вскрикнул, меж колоннами мелькнуло светлое пятно, человек, хромая, метнулся из внутреннего перистиля в соседний. Кто он такой и как выглядел — ничего этого разглядеть Приск не сумел — в лучах солнца вспыхнуло лишь светлое пятно туники. Но сам трибун тут же устремился следом, сжимая в руке тренировочный меч. Когда добежал до проема в стене, увидел на мозаике блеск алых пятен — трибун все же ранил убийцу.
Однако здесь у порога погоня и закончилась. В соседнем дворе разгружали повозку, слуги, вопя, кряхтя и переругиваясь, таскали на кухню амфоры с зерном и маслом. В общем, царила обычная утренняя суета большого дома, а капли крови, если и окропили двор, тут же смешались с кровавыми дорожками, что оставили оленья туша и два десятка обезглавленных кур, отправляясь на хозяйскую кухню.
«Ну конечно же, сегодня пир в мою честь!» — вспомнил военный трибун обещание наместника.
Еще с четверть часа Приск напрасно рыскал среди прислуги — раненого человека в белой тунике нигде не было видно.
Пришлось вернуться назад во внутренний перистиль. Здесь Приск ополоснулся у фонтана и отправился к себе в комнату. Марк всё еще спал. Как и Максим. Приск почти с наслаждением пнул храпящего вольноотпущенника. Тот вскочил и схватился за кинжал.