— И еще трибун привез важное письмо из Рима, — добавил Зенон.
— Что за письмо?
— Не сказал.
Адриан задумался… Кто знает, быть может, именно Приск доставил то послание, которого с таким нетерпением ожидает наместник.
— Хорошо… — Адриан постарался унять охватившую его дрожь. — Пусть приходит во дворец в восьмом часу дня [67]. Один.
Глава III ЗОЛОТОЙ ГРАД
Осень 866 года от основания Рима
Провинция Сирия
Высокие горы защищали Антиохию со всех сторон; река Оронт несла бледно-зеленые воды через город, во время таяния снегов она набирала силу и грозно шумела под каменными мостами. Город, разрастаясь, захватил не только долину по обоим берегам полноводного Оронта, но и все близлежащие холмы. На крутых склонах горы Кассий среди виноградников, садов из персиковых и тутовых деревьев сверкали мрамором стены роскошных вилл.
Дафнийская роща — протянувшийся на несколько миль роскошный сад, перебиравшийся с одной террасы на другую, наполненный звуком немолчных водопадов, — влекла горожан по свою сладкую сень круглый год. На каждой террасе стояли храмы — и в каждой соблазнительные жрицы ожидали богатых изнеженных посетителей. В распоряжении жриц находились еще более соблазнительные рабыни: нумидийки, сирийки, даже восхитительные уроженки Гадесса и белокурые дакийки — их скупали на невольничьих рынках богатые антиохцы и дарили храмам. Рим, давным-давно уже далекий от нравственных устоев древности, был сама невинность в сравнении с этим градом. Здесь, в роще Дафны, имелся свой гипподром, где проводились олимпийские игры, в отличие от большого гипподрома в самой Антиохии, который римляне называли цирком и где проводились гонки колесниц.
Приск въехал на улицу Герода уже на закате. Да улица ли это? Две мили мощеной дороги, по обе стороны которой высились крытые портики. Такое чувство, что центральные улицы Антиохии были созданы не для прогулок или проезда повозок, а исключительно для праздничных процессий.
Сейчас по центральной части катились непрерывным потоком колесницы, скакали всадники, в тени портиков гуляки неспешно направлялись в таверны. Главную улицу пересекали под прямым углом другие, точно так же украшенные колоннадами, замощенные фиванским гранитом. Повсюду общественные здания, храмы, рынки и триумфальные арки. Восседавшая под каменным балдахином, что опирался на четыре мраморных колонны, Тихе — бронзовая, в позолоченной короне — снисходительно взирала серебряными глазами на счастливых обитателей города. Там, где прохожий отмерял неспешным шагом первую римскую милю, прогуливаясь под портиками, находилась колонна из черного фиванского гранита, на вершине которой стоял бронзовый, густо позолоченный принцепс Тиберий.
Отсюда, от этой площади, украшенной еще и нимфеем [68], шла на запад другая, не менее величественная колоннада. Приск и его спутники остановились, оглядываясь. Город сбивал с толку. Казалось, тут вообще нет бедняков, нищих кварталов, лачуг и задрипанных инсул. Только роскошь, только полированный мрамор, фонтаны, гранит, бронза. За колоннадой перед храмом Марса возвышалась статуя Цезаря. Бронзовый диктатор снисходительно взирал на столицу Востока, и губы его морщила ехидная улыбка.
— А это что? — Марк указал на вырезанный на камне рельеф огромного глаза.
— В первый раз зришь пуп Антиохии, парень? — игриво подмигнул Приску прохожий с густо накрашенными на парфянский манер глазами.
— Где дворец наместника? — спросил военный трибун.
— На острове — вон туда, вдоль колоннады к мосту Рыб. Но сегодня тебя вряд ли пустят во дворец — ты слишком провонял потом и дорогой. Загляни в термы, парень!
Приск невольно положил ладонь на рукоять спаты.
— Эй, ты что — за меч хвататься? — заржал дерзкий. — Эй, жители Антиохии, поглядите на этого вояку — не может в ответ и слова сказать, только багровеет от злости.
Вокруг путников уже собралась маленькая толпа.
— Да, я с дороги, и от меня пахнет потом, — согласился Приск. — А от тебя — постелью и любовными утехами.
Ты, видать, только-только подставлял свою побритую задницу «братику». Так что тебе стоит помыться первым. — Приск, недолго думая, ухватил обидчика за тунику и швырнул в нимфей. Максим напрягся, ожидая, что за обиженного сирийца вступятся товарищи. Но толпа ответила хохотом. Все сочли шутку удачной — и, понаблюдав, как обидчик Приска выбирается из нимфея, разошлись.
* * *Пускай Антиохия и была столицей римской провинции, призванной демонстрировать имперскую мощь и величие Рима, все равно по сути она оставалась городом восточным, и прежде всего сирийским, лишь прикрытая густой позолотой романизации.
Сирийская архитектура предпочитала классической строгости восточную пышность. Черепицу здесь непременно золотили, фасады зданий украшали пилястры, а в колоннах непременно прорезали спиральные каннелюры [69]. На фасадах — множество окон, как и множество дверей, в обрамлении колонн и арок, как будто в каждый дом входили не отдельные гости, но толпы. Повсюду смешение стилей и архитектурных ордеров — коринфские колонны дерзко сочетались с фризами дорического ордера, такое пренебрежение каноном могло бы вызвать удар у поклонника классической Греции.
Ночная Антиохия не походила ни на один римский город, здесь и ночью было светло — если не как днем, то как на закате — точно. В домах горели масляные лампы — они висели рядами в вестибулах и на балконах, порой спускались на цепочках сверху — казалось, это огромные светляки уселись на гибких побегах плюща. Сотни, тысячи огней отражались в бегущей воде фонтанов, вспыхивали на отполированном мраморе колонн. Окна обычно раскрыты — и внутри опять же десятки светильников дарили не желающему спать городу свой переменчивый свет. Сладостный чад, приправленный благовониями, плыл по улицам. От него кружилась голова, и всё слегка качалось перед глазами. Повсюду журчали фонтаны, в любом даже самом маленьком доме воды текло столько, сколько в Риме, наверное, было только в банях Траяна.
Город ни на миг не смыкал глаз.
С каждым мгновением на улицах становилось все больше народу, все громче звучал смех. Приску показалось, что никогда прежде не видел он столько юных прекрасных девушек и мальчиков с завитыми волосами. Тех, кто не молод, несли в лектиках темнокожие рабы, и блики света вспыхивали на их натертых маслом покатых плечах. Стая челяди, разряженная ярко и пышно, бежала следом за носилками.
«Если дождь тут идет, то наверняка только золотой», — подумал Приск.
Он со своими людьми выбрал гостиницу наугад. С дороги надобно отдохнуть, а поутру он встретится с Адрианом и уж потом попробует отыскать Филона, который после окончания Второй Дакийской войны жил в Антиохии. На то, чтобы снимать приличное жилье на долгий срок в этом городе, у Приска средств, разумеется, не было.
«А если Филон меня не приютит, придется быстренько собирать вещички да отправляться в лагерь», — подумал трибун.
Но в лагерь категорически расхотелось. Мысль о военных трудах в Антиохии казалась почти кощунственной. Напротив, как-то сразу сделалось легко, весело, все заботы отступили, будто к воздуху этого города был приправлен особый состав, прогоняющий беды, заставляющий забывать тревоги. Даже мысль о Кориолле и детях перестала тревожить. Письмо вскоре придет… и не о чем беспокоиться. Совершенно не о чем.
* * *Всю дорогу до Антиохии Приск раздумывал, как представить украденный свиток Адриану, как исхитриться и устроить себе страховку вроде той, что планировали друзья отыскать у Плиния, но которой в Вифинии не оказалось.
Но так ничего и не придумалось — выходило, что, предъявив завещание Адриану, Приск отдавал себя на милость наместника Сирии. Поутру, посылая Максима во дворец наместника с известием о своем прибытии, Приск ощущал себя как человек, которого вот-вот выпустят безоружным на арену, где на песке разлегся голодный лев. А защиты на нем… да почитай никакой. Разве что пара скудных тряпочек под названием: былые заслуги клиента и преданность. Но опять же легкомыслие Антиохии подействовало на Приска самым благотворным образом, тревога отступила, и явилась уверенность, что лев глупого бестиария не тронет, они отлично поладят… почему? Да потому, что это Антиохия.
Максим вернулся после полудня и сообщил, что Адриан ждет Приска у себя во дворце. Причем одного. Времени до назначенного часа оставалось совсем чуть. Приск, уже с утра обрядившийся в доспехи и новый военный плащ, дабы не мешкая «выступить в поход», тут же отправился во дворец, по пути повторяя придуманную накануне краткую речь. Главное, говорить твердо, убедить Адриана в своей искренности и преданности. И еще в том, что Приск наместнику чрезвычайно необходим. Как и все его друзья из славного контуберния. Все будет хорошо…
Кажется, единственным местом, которое настраивало в Антиохии на мрачный лад, был дворец наместника. Он пользовался дурной славой с той поры, когда известная смесительница ядов Мартина по наущению Кальпурния Пизона и его жены отравила наместника Сирии Германика. Патриций и племянник принцепса Тиберия, Германик, любимец легионов и народа, которого все мечтали видеть правителем, но который так никогда и не стал императором, умер в одной из этих комнат — Сирия умела хоронить надежды. То были времена спокойные для провинциалов и плебса, но мрачные и тревожные для Сената, и наверняка каждый из шестисот восклицал постоянно знаменитое цицероновское: «О, времена! О, нравы!» Подозрительность, доносы, процессы над неугодными, сжигание книг. Что до Германика, то против него в дело пускался не только яд, но и все средства, пригодные для ведовства, — не до конца сожженный прах, еще сочащийся гноем, останки трупов, прибитые к стенам или брошенные на пол. Свинцовые таблички с проклятиями, на каждой из которых непременно было процарапано имя Германика, находили и поныне, хотя с тех пор миновал целый век.
Сравнивал ли Адриан себя с блестящим Германиком? Опасался ли, вступая под эти своды, что и ему Сирия положит предел?
То было известно одним богам.
* * *Прием посетителей в этот день из-за учений и маневров перенесли на более позднее время.
Однако, чтобы попасть на прием, надобно было получить вызов от одного из вольноотпущенников наместника.
Стража только следила, чтобы к дверям люди приходили без оружия. Впрочем, досматривали посетителей мельком. Куда внимательнее оглядывал входящих Зенон. Цепкий взгляд вольноотпущенника буквально ощупывал лицо и руки, складки одежды. А если Зенон считал нужным, то требовал побеспокоить складки тоги или греческого плаща — чтобы удостовериться, не несет ли посетитель что-то недозволенное, помимо свитка с прошением. Когда Приск в доспехах и в полном вооружении подошел к дворцу, стражники уставились на него в некотором недоумении. Приск был человеком незнакомым. Но доспехи военного трибуна — начищенный анатомический панцирь с белоснежными птеригами [70] и яркий, ниспадающий складками новенький плащ — говорили сами за себя. Плюс кинжал и спата на наплечной портупее.
— Гай Осторий Приск, военный трибун, к наместнику Сирии Публию Элию Адриану, — отчеканил Приск.
Зенон услышал.
— Пропустить! — приказал кратко.
Приск вступил в атрий. Адриан в окружении четырех писцов и секретаря разбирался с какими-то документами. Парочка просителей топталась подле его кресла. Судя по потерянному виду и кислым минам, ничего хорошего этим двоим не светило.
Увидев Приска, Адриан на миг задумался, потом легко поднялся и шагнул навстречу.
— Ага! — воскликнул он радостно. — Военный трибун Приск. Вид бравый! Будет мне с кем охотиться на львов!
Приск странно улыбнулся — охотой он вообще не увлекался. И уж меньше всего мечтал поразить ударом копья такого опасного хищника, как лев. Не то чтобы он был трусом — просто честно оценивал свои возможности: физической силой Адриана он никогда не обладал. И если охотился, то лишь по необходимости, как во время дакийской войны. Адриан же, как и его дядюшка, император, слыл заядлым охотником.
— Запиши все, как я сказал, — оборотился Адриан к писцу, — и пусть похищенное вернут, всё, до последнего сестерция.
Двое, что стояли как потерянные возле кресла наместника, грохнулись на колени.
— До последнего сестерция… — повторил Адриан. — А мне надо передохнуть и угостить моего друга Гая Остория.
Приск так и не понял — обрадовал этих двоих приговор наместника или опечалил. Скорее, опечалил — судя по шелковой одежде и перстням, что украшали каждый палец, эта парочка украла немало, а потратила — и того больше.
Адриан тем временем увел Приска в таблиний и самолично закрыл массивную дверь. Дверь новенькая, наверняка поставленная по приказу Адриана: императорский племянник всегда отличался подозрительностью.
Здесь всё было устроено для работы — несколько шкафов для хранения свитков, стол, на котором секретарь разложил пергаменты, несколько стульев и каменных скамеек с подушками. Здесь же за занавесом стояла походная кровать — чтобы Адриан, если работал ночью, мог немного вздремнуть. У окна маленький круглый столик на резных ножках в виде львиных лап, истинно антиохийский, позолоченный, на котором стояла серебряная ваза с фруктами — темный с легким седым налетом виноград, крупные сливы, янтарные груши.
Рядом — кувшин с вином и несколько украшенных самоцветами серебряных кубков.
— Из Лаодикеи привозят отличное вино, — заметил Адриан. — Занятно, не правда ли: эти два города враждуют, злые на язык антиохийцы высмеивают и ругают обитателей Лаодикеи, а вино у них покупают и пьют с удовольствием. — И тут же без всякого перехода добавил: — В чем дело? Что за спешка с прибытием? Траян уже выступил из Рима? — И добавил с некоторой неуверенностью: — Я о том известий не получал.
— Я привез завещание императора, — так же без всяких вступлений объявил Приск, поразившись собственной смелости и легкости, с которой произнес эти слова.
— Что?
Адриан страшно оскалился, будто увидел перед собой не военного трибуна, а самого царя Парфии Хосрова, размахивающего отравленным кинжалом.
— Завещание императора, что прежде хранилось в храме Весты, — Приск старался говорить как можно тверже, но в голове будто стучали молотки медников. И голос сипел и хрипел, будто не свой.
— А-а-а… — пробормотал Адриан.
Кажется, до него только сейчас дошло, о чем идет речь.
Приск вновь, как прежде перед Плинием, вынул фальшивый кинжал и вытащил из ножен изрядно уже измятый свиток: путешествие в ножнах без скалки, на который полагалось накручивать пергамент, не пошло ценному документу на пользу.
Адриан взял его осторожно, будто опасался ловушки, поглядел на сломанную печать, потом развернул свиток.
Читал медленно, как будто старался запомнить каждое слово.
— Кто еще это видел? — спросил наконец, сворачивая пергамент и глядя куда-то мимо Приска.
— Все знающие будут молчать, — уклончиво ответил военный трибун. Перечислять имена товарищей у него не было никакой охоты.
Адриан хмыкнул и подозрительно прищурился.
— Боишься?
— Я просто осмотрителен. — Волнение давно отступило, вместо него явилась странная легкость. И еще — горело лицо, будто Приск выпил полный бокал горячего вина с пряностями.
— А если я прикажу тебя пытать? — Прищур наместника сделался уже бритвенно острым…
— Кому прикажешь?
«Играет как кот с мышью… а и пусть… пусть…» — неслись в голове опять же горячие и не страшные мысли.
— Хотя бы Зенону. Он знает в этом толк…
— Тогда и его потом придется убить. Как ж: е ты обойдешься без Зенона? — Приск даже попытался пошутить. И что уже совершенно невероятно — улыбнулся.
— А ты наглец. — В голосе Адриана внезапно послышалось одобрение.
Наместник прошелся по таблинию… Потом внезапно схватил пергамент и вышел. Приск подумал отчего-то: Адриан отправился на кухню, чтобы сунуть завещание императора в печь, на которой повара уже начали готовить обед. Приск почти автоматически придвинул к себе стул и сел. Да уж… а ведь наместник мог послать к нему и юному Декстру убийц… потом убрать весь их славный контуберний… и жену Гая… и… но ведь так цепочку можно продолжать до бесконечности — потому как есть еще Декстр-старший и Мевия… и тот, кто сговорился с Великой девой похитить завещание из храма Весты. Кто поручится, что молчаливый союзник не заговорит… И таинственная матрона Элия. И возможно — ее муж… Нет, Адриан достаточно умен, он не пустится в подобное зверство… Приск отер лоб — ладонь тут же сделалась влажной.
Адриан вернулся так же внезапно, как и вышел, хлопнул Приска по плечу.
— Я не убиваю преданных друзей, трибун… — воскликнул почти весело.
Не сразу Приск заметил, что вместо свитка в руках Адриана серебряный кубок, вот наместник наливает вино из кувшина, вот ставит полный бокал перед гостем. Наливает себе…
— Расскажи мне все подробно, — потребовал наместник.
Военный трибун пригубил вино и стал рассказывать.
С того самого момента, как оказался в библиотеке и сделался свидетелем убийства. Впрочем, рассказ его был не во всем точен. Он не называл имен посвященных. Все люди, что появлялись в его рассказе, не видели свитка. Только он, Приск, владел страшной тайной… Да еще Афраний Декстр. Фрументарий — не тот человек, которого Адриан способен уничтожить (во всяком случае, так полагал Приск).
— Что же получается… — проговорил наместник. — Кто-то еще, кроме моих клиентов… — Адриан сделал упор на этом слове, — охотился за свитком, чтобы подделать его и подменить, но дело не выгорело.