Я любила тебя, Ветер, но ты женился на Буре. Живи, я не стану мешать твоему счастью. Я стану вольной птицей, я стану Ласточкой, как называл ты меня когда-то.
И она превратилась в Ласточку. К морю она больше не вернулась. Чтобы не волновать себя встречей с Ветром, улетела далеко в степь, стала жить в селении. Свила гнездо себе.
И вот как-то летит она над речкой и слышит — плачет кто-то. Оглянулась, а это Ветер сидит в ветвях плакучей ивы, и по щекам его текут слезы. Раскачивается он из стороны в сторону и повторяет:
Где же ты, Ласточка моя? Я обошел землю, но даже следочка нигде не нашел твоего. Куда пропала ты? И зачем оставила меня?
И только тут поняла жена Ветра, как зло обманул ее Ураган, но уже ничего не могла поделать: став птицей, она утратила волшебную силу, что была в ней когда-то. От боли сжалось у нее в груди сердце, а Ветер раскачивался в ветвях ивы и повторял:
Где ты, где ты, моя Ласточка?
Я здесь, здесь, — закричала она на языке ласточек и бросилась к нему.
Она кружила перед ним и кричала:
Цви-цви! Цви-цви! Я здесь, здесь!
Но он не узнал и не понял ее.
Что тебе от меня нужно, беззаботная птаха? — сказал он ей. — Лети себе своей дорогой, а я пойду своей. И пока жив, буду искать ее.
И пошел. Долго летела она за ним и кричала:
Я здесь, здесь!
Но он так и не узнал ее.
Вернулась она к своему гнезду уже поздно вечером. И по- прежнему живет в том же селении. Но всякий раз, когда, обогнув землю, показывается у околицы Ветер, она кидается ему навстречу и кричит:
Цви-цви! Цви-цви!
Дескать, это — я, я! Но он не узнает ее в оперении птицы и идет ее искать дальше. Вон и теперь идет он по улице, заглядывает в окна домов, ищет в садах и палисадниках.
Где ты, Ласточка моя?
А она отчаянно кружит над ним и кричит:
Я здесь, здесь!
Кричит на языке ласточек, и Ветер не узнает ее. А годы идут, многие годы — тысячи лет.
АЙСБЕРГ
По Ледовитому океану плыл голубоватый Айсберг. Он был большой и холодный и думал, что так и надо — быть большим и холодным. Он родился у берегов Гренландии. Провожая его в далекий путь, сказал ему отец Ледник:
Бойся Земли. Она теплая, а тепло — смерть.
Айсберг запомнил слова отца и старался держаться поближе к полюсу.
Он вырос среди льдов и знал в своей жизни только два цвета — цвет воды и цвет льда. И слышал только два звука — плеск воды и грохот наползающих друг на друга льдин. Даже во сне ему снились только льды.
Однажды, продвигаясь по течению, он выплыл к Земле. Она встретила его алыми маками, говором птиц и солнцем. Солнца было много, вся земля лежала в солнце и была необыкновенно красива. Айсберг глядел на нее издали и шептал:
Земля... Земля...
И это слово больше не пугало его. Теперь он знал, что Земля — это цветы, Земля — это песни, Земля — это много солнца. И ему не хотелось уплывать туда, где плавают, отсвечивая голубым, такие же холодные, как он, льды. Но сказали ему братья-айсберги:
Ты начал таять. Тебе нельзя оставаться здесь. Пошли. — И, подталкивая широкими лбами, они оттеснили его далеко в океан, поближе к полюсу.
У полюса он остыл и стал опять таким же, как и все айсберги: ледяным и синим. Но по ночам ему снились теперь алые маки, по ночам ему снилось пение птиц — снилась Земля. И как только всколыхнулся под весенним ветром океан, Айсберг пошел к Земле.
Братья встали у него на пути:
Образумься, остановись! Земля — это тепло, а тепло — смерть.
Нет, — сказал он. — Тепло — это цветы, тепло — это песни. Посторонитесь, дайте пройти мне. Я иду к солнцу.
И он двинулся прямо на них. И они расступились, напуганные его решимостью. Они поняли: его уже не остановить.
Большой, ребристый, придвинулся он к Земле и сказал:
Я пришел к тебе навсегда. Мне надоело быть в вечном холоде, надоело быть Айсбергом. Я хочу быть водой. Я хочу поить твои цветы, покачивать на волнах твоих чаек, плескаться у твоего берега — быть в твоем солнце.
И Земля приняла его.
Она встретила его полыхающими цветами, а птицы спели ему свои лучшие песни. От нежности ее он растаял и голубой волной потерся о теплую щеку Земли. И почувствовал себя счастливым.
ПЛАКУЧАЯ БЕРЕЗА
У края поля стоит одинокая Березка и с печалью смотрит на зеленую рощу, что раскинулась по противоположному склону оврага. Иногда можно слышать, как она шепчет:
Что ты наделал. Ветер?
И еще тише:
Что ты наделал!..
Как вздох, как беззвучный крик о помощи. Только помочь ей некому.
Березка смотрит на рощу. Там где-то мать ее. Думает о Кленке, возле которого мечтала встать и стоять всю жизнь. Она уже летела к нему, отделившись от матери Березы, но ее подхватил Ветер, закружил над поляной и понес из рощи.
Она могла бы вырваться, остаться. Но ей было приятно, что он несет ее, что все так кружится. Приятно было видеть себя среди цветов в ночной степи. Слышать его шепот:
Тебе хорошо? -Хорошо?
Чуть слышно отозваться на него:
Хорошо...
И потерять сознание.
Очнулась она уже деревцем. Осмотрелась. Увидела себя одну у края поля, сказала:
Что ты наделал, Ветер? Зачем ты унес меня из рощи?
Он успокоил ее:
Здесь просторнее. В роще тебе пришлось бы бороться из-за капли воды, из-за каждого луча солнца. А здесь все твое, всего вволю.
Так сказал Ветер, и Березка успокоилась.
Но чем взрослее становилась она, тем все чаще и чаще думала о роще, о Кленке. Теперь он, наверное, вырос, стал Кленом. Вернуться бы. Встать с ним рядом.
И говорила Березка:
Зачем мне простор, если я одна? Зачем мне так много солнца, если мне даже не с кем порадоваться ему? И последнюю каплю воды я готова разделить с кем угодно, только бы не быть одной.
И она повторяла изо дня в день:
Что ты наделал, Ветер? — и все ниже и ниже опускала ветви.
Ты сама не знаешь, чего тебе надо, — говорил Ветер и куда-то улетал.
Он стал оставлять ее одну вскоре после той ночи, когда закружил и унес ее из рощи. Он никогда не говорил ей, где бывает, куда уходит. А она заметно старела, и с каждым годом все нижсе и печальнее склонялись к земле ее ветви. В окрестности все звали ее Плакучей, а она говорила:
Я не Плакучая. Я одинокая.
И добавляла с грустью:
Что же ты наделал, Ветер...
ОСТАВЛЕННАЯ ЯБЛОНЬКА
На полянке в лесу расцвела Яблонька. Расцвела первый раз в жизни. Вся сверху донизу убралась бело-розовыми цветами. Мимо Ежик бежал. Остановился. Постоял, пожмурился.
Цветешь? — спрашивает.
Цвету, — отвечает Яблонька. — Первый раз в жизни цвету.
Ну цвети, цвети, — сказал Ежик и побежал дальше. А Яблонька отцвела, и стали полнеть, круглиться на
ее ветвях яблочки. Мимо опять как-то Ежик бежал. Остановился, почмокал губами:
О, яблочки у тебя наливаются.
Наливаются, — сказала Яблонька. — Первые в моей жизни.
Ну пусть, пусть наливаются, — сказал Ежик и побежал дальше.
А яблочки наливались, наливались и налились: стали сочными, стали круглыми, стали румяными — солнышко их подрумянило. Мимо опять как-то Ежик бежал. Увидел, остановился пораженный:
О, какие яблочки у тебя!.. А ты знаешь, я помню, как цвела ты. У тебя были крупные белые с розовым цветы. Таких цветов больше ни у кого не было. Ты была самая красивая у нас в лесу... Послушай, стряхни мне с пяток яблочек.
Яблонька стряхнула. Ежик одно яблочко съел, а остальные деловито наколол себе на иголки и унес домой. На другой день он опять прибежал к Яблоньке. Стоял возле нее, губами чмокал:
Ах, какие у тебя яблочки... А как ты цвела когда-то! Этого не забыть: ты была вся в цветах. Ты была, как облако — бело-розовое облако... Послушай, стряхни мне еще с пяток яблочек, я позабавлюсь.
Яблонька стряхнула. Ежик, как и в прошлый раз, одно яблочко съел, а остальные деловито наколол на иголки и унес домой.
Через день он снова прибежал к ней. Прибегал и еще много раз и все говорил ей, как цвела она и какая она была красивая, а Яблонька все стряхивала и стряхивала ему с ветвей яблочки. И говорила соседним деревцам:
Он меня приметил, еще когда цвела я.
И пришел день, когда Яблонька стряхнула с себя последнее яблочко. Ежик деловито наколол его на иголки и унес к себе. Она долго слушала, как уходит он, и как похрустывают под его шагами прошлогодние листья.
Она ждала его на другой день, но он не пришел. Не пришел он и на третий и на четвертый день, а в конце недели она услышала его голос. На соседней полянке стояла еще одна молоденькая яблонька, и Ежик говорил ей:
Я помню, как цвела ты. У тебя были крупные белые с розовым цветы. Ты была, как облако...
Яблонька вздрогнула и закачалась. И хотя до холодов было еще далеко, с ветвей ее западали на землю поблекшие вдруг листья.
Я помню, как цвела ты. У тебя были крупные белые с розовым цветы. Ты была, как облако...
Яблонька вздрогнула и закачалась. И хотя до холодов было еще далеко, с ветвей ее западали на землю поблекшие вдруг листья.
ГЛАЗА УЖА
Была Лягушка лягушонком, и учили ее старые лягушки: — Бойся Ужа, бойся поглядеть в глаза ему.
А почему нужно бояться его, не говорили. Лягушка верила им, боялась. А когда выросла, стала лягушат пугать:
Бойтесь Ужа, бойтесь поглядеть в глаза ему.
А почему нужно бояться, не говорила, потому что сама не знала. А узнать хотелось.
Уж жил у речки. Лягушка не раз видела, как черной лентой, извиваясь, полз он по траве и как покачивались потревоженные им цветы.
Иногда, когда было особенно жарко, Уж купался в речке. Лягушка глядела издали, как плавает он среди белых кувшинок. Потом он обычно лежал в тени старой ивы, свернувшись в кольца, и о чем-то думал.
Много раз, когда спал Уж, Лягушка подползала к нему. Затаившись, глядела на его увенчанную золотой коронкой голову, на щелки закрытых глаз. Силилась понять: почему его надо бояться. Не понимала. Боялась. Бывало, стоит Ужу только чуть приподнять голову, как она сейчас же кидалась в речку, уплывала на противоположный берег, пряталась под черную корягу. Сидела под ней, слушала, как тревожно бьется сердце. Обмирала.
Но однажды решилась хоть раз, да посмотреть Ужу в глаза, чтобы знать, почему его надо бояться.
Я только посмотрю и тут же брошусь в речку, посмотрю и брошусь, уплыву от него, и он меня не догонит, — сказала сама себе Лягушка и пошла отыскивать Ужа.
Уж только что поел и спал на своем обычном месте под старой ивой, свернувшись в кольца. Лягушка подкралась к нему и стала ждать, когда он проснется. Она знала все, как будет: поднимет он голову, глянет она ему в глаза и кинется к речке. Глянет и кинется, и ничего не произойдет.
Она видела, как спокойно дышат его кольца. Видела, как качнулась и приподнялась голова его в золотой коронке. Видела, как открылись дремотные, еще не проснувшиеся глаза его. Она посмотрела в них и обо всем забыла: кто она, где она, с кем она.
Это были не глаза, а две огромные бездны. От их близости кружилась голова и замирало сердце. Лягушка знала, что ей нужно бежать, но не могла тронуться с места. Она все глядела и глядела Ужу в глаза и слышала шепот:
Иди ко мне. Не бойся. Обо мне говорят лишнее.
Лягушка знала: о нем говорят правду. Но глаза его!
Они притягивали, от них невозможно было оторваться. А шепот, он так и обволакивал ее всю, околдовывал.
И она пошла. По щекам ее текли слезы. Она понимала: это все. Больше не купаться ей в речке, не сидеть под любимой корягой, не слушать песню иволги — и все-таки ползла к нему. Плакала, просила:
Не надо... Не надо...
И с каждым шагом все ближе видела перед собой две черные бездны, от которых кружилась голова и таяло сердце. И слышала шепот:
Надо... Надо...
Больше на речке ее никто не видел, и никто так и не узнал, куда она делась. А Лягушки по-прежнему учили лягушат и говорили друг другу:
Бойтесь Ужа. Бойтесь посмотреть в глаза ему.
И не знали, почему его нужно бояться.
КУКУШКИНЫ СЛЕЗКИ
Было это давно, так давно, что, кроме старой Вороны, никто уже и не помнит, когда это было. Прилетела в наши леса из неведомых стран Кукушка, серенькая, молоденькая, с симпатичными глазками. Была весна, птицы вили на деревьях гнезда. Решила свить себе гнездо и Кукушка.
Долго летала она по лесу, выбирала красивое дерево. Выбрала березу, прямоствольную, упругую. Свила среди ее ветвей гнездо из тоненьких прутиков, выстелила дно его пухом. Примерилась и осталась довольна: удобное гнездышко, хорошо в нем будет птенцов высиживать. И положила в него четыре яичка.
— Выведу птенцов и буду жить большой семьей, — сказала сама себе Кукушка и полезла в гнездо.
День посидела на яичках, другой, скучным ей это занятие показалось. Задумалась Кукушка: сейчас вот она на яичках сидит, потом, когда вылупятся птенцы, кормить их надо будет. И так день за днем, неделя за неделей — и весну и лето. Ни полетать, ни порезвиться.
— Нет, я не такая дура, чтобы молодость свою в гнезде просидеть. Детей иметь хорошо, но лучше их иметь уже взрослыми, чем самой выращивать.
С этими словами выпрыгнула Кукушка из гнезда, взяла яичко и полетела с ним по лесу, раздумывая, кому бы его подложить. Увидела гнездо Кобчика. У Кобчика в гнезде пять яичек. «Ничего не сделается с его женой, если она посидит на шести и выведет мне кукушонка», — рассудила Кукушка и, когда отлучилась на минутку из гнезда жена Кобчика, подложила ей в гнездо свое яичко. И полетела за другим. Его она определила в гнездо Жулана.
Так одно за другим и разнесла Кукушка по чужим гнёздам свои яички и летала по лесу довольная: выведутся её кукушата, соберёт она их возле себя и будет жить с ними большой семьёй.
Весело провела Кукушка весну. То, бывало, уговорит сизого Голубя соловьев с ней на зорьке послушать, то затеет с красавцем Кобчиком игру в пятнашки, то улетит к Лысой Горе посидеть на её макушке.
Лето тоже у Кукушки было весёлым. И за всю весну и лето не вспомнила она ни разу про своих птенцов. А тут и осень подошла. Птицы шумными стаями кружили над лесом, готовили птенцов к отлету, Все бьии заняты серьёзным делом, играть больше с Кукушкой никто не хотел, н она почувствовала себя одинокой. Грустно ей стало, н решила Кукушка отыскать своих детей и полетела по гнёздам, куда весной рассовала свои яйца, но гнёзда были пусты! Кукушка заглядывала в тёмные дупла, звала:
Дети!
Прислушивалась, но никто не откликался на её зов. Она летела дальше, снова звала и снова прислушивалась. Один раз в огромной стае ей повстречался взрослый Кукушонок. Она подлетела к нему:
Здравствуй, ты мой сын.
Нет, — ответил он, — вон мои папа с мамой, — и указал на Кобчика н его жену.
Это был её сын, но его вырастай другие, и он не признал её своей матерью. Кукушка почувствовала себя ешё больше одинокой и полетела над лесом, скликая своих потерянных детей:
Ку-ку! Ку-ку!
Звала долго, тоскливо:
Ку-ку! Ку-ку!
Но ннкто из её детей не знал её голоса, и никто на него не отозвался. Птицы уже потянулись к югу'. Вокруг было тихо, печально. И, увидев, что она осталась совсем одна. Кукушка заплакала. Она летала по лесу и плакала. И там, где падали на землю её горячие слёзы, выросли на следующую весну алые цветы, которые стали зваться Кукушкины слёзки.
КОГДА ЯСЕНЬ ВЫРОС
Они родились в одну весну. Её звали Липочкой, его Ясенем. Они стояли рядом. Она глядела на него и думала: «Вот вырастет он, и я вырасту. Мы будем оба стройными и высокими. Будем шептаться между собой, и все будут нам завидовать».
Но Ясень рос медленно. Ему не хватало солнца.
— Если бы не эта беда моя, — говорил он, — широко бы я плечи развернул свои, высоко бы поднялся. И ты бы гордилась мной.
И тогда Липочка отклонилась в тень, отдала ему своё солнце.
— Я, — говорит, — ив тени простою, лишь бы ты ни в чём не нуждался н рос быстрее.
Солнца у Ясеня теперь было много, но рос он медленно. Он всё время хотел пить, а дождя не было.
Если бы не эта беда моя, — говорил он Липочке, — широко бы я плечи развернул свои, высоко бы поднялся. И ты бы гордилась мной.
И тогда она отдала ему свою воду.
Я, — говорит, — в тени стою, мне меньше надо.
Теперь у Ясеня было много еды и много солнца, но рос он медленно. Неподалёку упала в бурю старая сосна. Между деревьями образовался прогал, и в него потянул ветер. Ясень ёжился, дрожал. Ему было холодно. Он глядел на Липочку н говорил:
Если бы не эта беда моя, широко бы я плечи развернул свои,высоко бы полнятся. И ты бы гордилась мной.
И тогда Липочка загородила его от ветра. Ствол её стал совсем кривым и горбатым. Ей было знобко, но она говорила:
У меня кора потолше, я как-нибудь перетерплю. Только бы ему ничего не мешаю расти.
Теперь у Ясеня было много солнца, и много воды, и ветры на него не дули. Он рос легко, быстро. Ста] высоким, заметным. Его увидела с соседней полянки Осинка. Он её тоже приметил. II по целым дням, а иногда и подолгу ночью они переговаривались между собой, шутили.
Липочку Ясень совсем не замечает, будто и нет её вовсе. Маленькая, сгорбленная, она стоит в тени, всё так же загораживает его от ветра и молчит. А однажды на рассвете не выдержала, сказала, когда он. наговорившись с Осинкой, готовился ко сну:
Ты бы хоть со мной поговорят когда-нибудь.
О чём мне с тобой разговаривать, — пожал он широкими плечами, — нам с тобой говорить не о чем. Да и не ровня ты мне: сгорбленная, да и ростом не взята...