- Что это такое? - спросил я.
- Неужто не догадываетесь? - в свою очередь спросил капитан Трюм. - Это же необитаемый остров.
- Вот как? - изумился я и, как по наитию, добавил: - Буква С означает север, а Ю - юг.
- Сбейсног! - вскричал капитан и с такой силой стукнул кулаком по столу, что ломоть корабельной булки три или четыре раза подпрыгнул в воздухе. - Как это вы догадались? Ведь я до сих пор не мог понять значение этих букв!
- А что означает буква К? - спросил я.
- Клад, зарытый клад, - сказал капитан и, перевернув карту, прочитал: "Точка указывает место, где в песке зарыт клад. Там в коричневом кожаном чемодане спрятано полмиллиона испанских долларов".
- А где расположен этот остров? - осведомился я, не помня себя от волнения.
- Вот этого-то я и не знаю, - ответил капитан. - Я намерен бороздить океан взад и вперед, пока не найду его.
- А до тех пор?
- А до тех пор нужно прежде всего сократить насколько возможно численность команды, чтобы в дележе участвовало поменьше народу. Ну так как? - добавил он в порыве откровенности, и я почувствовал, что этот человек, несмотря на все его недостатки, стал мне близок. - Хотите стать моим компаньоном? Сбросим их всех за борт, только кока оставим до последней минуты, отыщем клад и будем богачами до конца наших дней.
Читатель, ты не осудишь меня за то, что я сказал "да"? Я был молод, горяч, честолюбив, полон радужных надежд и ребяческого пыла.
- Капитан Трюм, - воскликнул я, протягивая ему руку, - располагайте мною!
- Прекрасно! - ответил капитан. - А теперь пойдите на бак и разузнайте, что там думают обо всем происходящем.
Я отправился в носовой кубрик. Это было скромное помещение. На полу лежал один-единственный ковер грубой работы. В комнате стояли простые кресла, письменные столы и строгой формы плевательницы; за сине-зелеными ширмами виднелись узкие кровати с медными шишками.
Было воскресное утро, и большинство матросов еще сидели в халатах.
Когда я вошел, они встали и сделали реверанс.
- Сэр, - сказал помощник боцмана Томпкинс, - считаю своим долгом сообщить вам, что команда недовольна.
Кое-кто кивнул в знак согласия.
- Нам не нравится, что люди один за другим падают за борт, - продолжал он, и голос его зазвенел от еле сдерживаемого наплыва чувств. - Это же просто нелепо, сэр, и, если мне позволено так выразиться, команда весьма недовольна.
- Томпкинс, - твердо возразил я, - вам следовало бы понимать, что мое положение не позволяет мне выслушивать такие мятежные речи.
Я прошел к капитану и доложил:
- Кажется, назревает бунт.
- Вот и прекрасно! Он избавит нас от изрядного количества людей, задумчиво ответил капитан, потирая руки и разглядывая высокие волны Южной Атлантики через широкий, старинного типа иллюминатор в задней стене каюты. К тому же я с минуты на минуту ожидаю появления пиратов, и тогда команда порядком поубавится. Однако об этом после. - Тут он нажал кнопку звонка и вызвал матроса. - Попросите мистера Томпкинса пожаловать ко мне.
- Томпкинс, - начал капитан, как только помощник боцмана явился, встаньте, пожалуйста, на этот ящик, просуньте голову в иллюминатор и скажите, что вы думаете о погоде.
- Есть, сэр, - ответил честный моряк с таким простодушием, что мы с капитаном обменялись улыбкой.
Томпкинс влез на ящик и по пояс высунулся из иллюминатора. Мы тотчас же схватили его за ноги и вытолкнули наружу. Снизу донесся всплеск воды.
- Ну, с Томпкинсом все обошлось как нельзя лучше, - сказал капитан Трюм. - Извините, если я отвлекусь: мне нужно сделать запись о его смерти в судовом журнале.
- Да, так я говорил, - снова начал он, - что будет очень хорошо, если команда взбунтуется. Это нам только на руку. А рано или поздно так оно и будет. Это дело обычное. Однако я не стану форсировать события, пока мы не столкнулись с пиратами. В этих широтах их можно ожидать в любую минуту. А пока что, мистер Сбейсног, - сказал он, вставая, - я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы продолжали сбрасывать за борт по нескольку человек в неделю.
Через три дня мы обогнули мыс Доброй Надежды и вошли в чернильно-черные воды Индийского океана. Теперь наш курс шел зигзагами; погода нам благоприятствовала, и мы с бешеной скоростью носились взад и вперед по зеркальной глади моря.
На четвертый день появились пираты. Не знаю, довелось ли тебе, читатель, встречаться с пиратами или пиратским судном. Вид его способен вселить ужас в самые отважные сердца. Пиратский бриг был сплошь черный, на мачте развевался черный флаг, по палубе под сенью черных парусов прохаживались под руку какие-то люди, с головы до ног одетые в черное. На носу белыми буквами было выведено - "Пиратский корабль".
При виде пиратского судна наш экипаж заметно струхнул. Да и то сказать: это зрелище заставило бы поджать хвост даже собаку.
Оба судна сошлись борт к борту. Тут их крепко-накрепко принайтовили друг к другу веревкой, затем для верности прихватили шпагатом и перекинули между ними мостки. В мгновение ока пираты запрудили нашу палубу. Они вращали глазами, скрежетали зубами и точили себе ногти.
А потом начался бой. Он продолжался два часа, не считая единственного пятнадцатиминутного перерыва на завтрак. Бой был ужасен. Люди висли друг на друге, пинали друг друга ногами, били друг друга по лицу и нередко настолько забывались, что позволяли себе кусаться. Помню, как один детина огромного роста размахивал скрученным в узел полотенцем, хлеща наших людей направо и налево, пока капитан Трюм не бросился на него и не ударил его кожурой от банана прямо по губам. Через два часа с обоюдного согласия было решено, что битва закончилась вничью со счетом 61 1/2 : 62.
Корабли отдали концы и под громкое "ура" экипажей легли каждый на свой курс.
- А теперь, - сказал капитан мне на ухо, - давайте посмотрим, кто из наших достаточно ослаб и легко может быть отправлен за борт.
Он спустился вниз, но через несколько минут вернулся бледный как смерть.
- Сбейсног, - сказал он, - судно идет ко дну. Кто-то из пиратов (нечаянно, разумеется, - я не хочу никого обвинять) продырявил обшивку. Надо послушать, что творится в трюмном отсеке.
Мы приложили ухо к переборке. В трюме булькала вода.
Матросы установили помпу и стали качать с отчаянным напряжением сил, которое знакомо лишь тем, кому привелось тонуть на судне, получившем пробоину.
В шесть часов пополудни вода в трюме поднялась на полдюйма, с наступлением ночи - на три четверти дюйма, а к утру, после целой ночи неослабных усилий, стояла уже на семи восьмых дюйма.
К полудню следующего дня она дошла до пятнадцати шестнадцатых дюйма, а ночью прослушивание показало, что уровень воды поднялся до тридцати одной тридцать второй дюйма. Положение становилось отчаянным. При такой скорости наполнения трюма едва ли можно было предсказать, насколько поднимется вода в ближайшие дни.
Вечером капитан позвал меня к себе в каюту. Перед ним лежали счетные таблицы, по всему полу валялись огромные листы бумаги, сплошь исписанные дробями.
- Сбейсног, судно обречено, - сказал он. - По существу, оно уже начало погружаться. Я могу это доказать. Может быть, потопление займет шесть месяцев, а может быть, и несколько лет, но если ничего не изменится, корабль неизбежно пойдет ко дну. Предотвратить это невозможно. Надо бежать.
В ту же ночь под покровом темноты, пока команда откачивала воду, мы с капитаном построили плот.
Никем не замеченные, мы свалили мачты, обрубили их до нужной длины, сложили крест-накрест и связали шнурками от ботинок. Затем молниеносно погрузили на плот пару ящиков с продовольствием и напитками, секстант, хронометр, газометр, велосипедный насос и еще кое-какие приборы. После этого, воспользовавшись моментом, когда корабль от качки сильно накренился, мы спустили плот на воду, спустились по веревке сами и под покровом непроглядной тропической ночи потихоньку отчалили от обреченного судна.
Утром следующего дня мы уже были крошечной, не больше, чем вот эта (.), точкой, затерявшейся в просторах Индийского океана.
Мы оделись, тщательно выбрились и вскрыли ящики с едой и напитками.
И только тут мы поняли весь ужас нашего положения.
В глубоком волнении следил я напряженным взглядом, как капитан одну за другой вынимает из ящика прямоугольные банки с консервированным мясом. Их было пятьдесят две. Обоим нам сверлила мозг одна и та же мысль. Наконец появилась последняя банка. Тут капитан вскочил на ноги и устремил в небо безумный взгляд.
- Консервный нож! - вырвалось у него. - О боже, консервный нож!
И он рухнул без чувств.
Тем временем я дрожащими руками вскрыл другой ящик. В нем были большие бутылки пива, плотно закупоренные патентованными пробками. Я вытащил их одну за другой. Когда появилась последняя, я взглянул в пустой ящик, вскрикнул: "Чем? Чем? О милосердный боже, чем их открыть?" - и замертво упал на капитана.
Наконец мы очнулись и увидели, что мы - все еще крошечная точка, затерянная среди океана. Нам даже показалось, что мы стали еще меньше.
Над нами простиралось сверкающее, медно-красное небо тропиков. Тяжелые свинцовые волны плескались у краев плота. А по всему плоту валялись банки с консервами и бутылки пива. То, что пришлось нам перенести в последующие дни, невозможно описать. Мы били и колотили по банкам кулаками. Мы дошли до того, что, рискуя вконец испортить банки, изо всей силы швыряли их о плот. Мы топтали их ногами, грызли зубами, осыпали проклятиями. Мы тянули и выкручивали пробки из бутылок, били горлышками о банки, примиряясь даже с тем, что можем разбить стекло и испортить бутылки.
Все было напрасно.
А потом мы целыми днями сидели молча, испытывая страшные муки голода. Нам нечего было читать, нечего курить, не о чем разговаривать.
На десятый день капитан нарушил молчание.
- Бросим жребий, Сбейсног, - сказал он. - Видно, дело идет к тому.
- Да, - мрачно отозвался я, - с каждым днем мы теряем в весе.
Перед нами вставала ужасная перспектива людоедства. Мы решили бросить жребий.
Я приготовил палочки и протянул их капитану. Ему досталась та, что подлиннее.
- Что она означает? - спросил он дрожащим голосом, колеблясь между надеждой и отчаянием. - Я выиграл?
- Нет, Трюм, - с грустью возразил я, - вы проиграли.
Не буду останавливаться на последовавших за этим днях - долгих безмятежных днях, проведенных на плоту. Силы мои, подорванные голодом и лишениями, понемногу восстанавливались. Это были, дорогой читатель, дни глубокого, безмятежного покоя, и все же, вспоминая о них, я не могу не пролить слез о том смельчаке, благодаря которому они были тем, чем были.
На пятый день удары плота о берег пробудили меня от крепкого сна. Я, видимо, слишком плотно поел и не заметил, как приблизился к земле.
Передо мною лежал круглый остров с низким песчаным берегом. Я сразу узнал его.
- Остров сокровищ! - воскликнул я. - Наконец-то я вознагражден за мой героизм!
Лихорадочно бросился я к середине острова. И что же я увидел? В песке зияла огромная свежевыкопанная яма, рядом валялся пустой кожаный чемодан, а на обломке доски, торчащей ребром, было написано: ""Покоритель пучин", октябрь 1867". Так! Значит, негодяи заделали пробоину в трюме, направились прямо к острову, о существовании которого они узнали благодаря карте, столь неосторожно оставленной нами на столе в каюте капитана, и лишили нас с беднягой Трюмом честно заслуженного сокровища.
От обиды на столь черную неблагодарность у меня помутилось в голове, и я медленно опустился на песок.
Я остался на острове.
Там я жил, кое-как перебиваясь с песка на гравий и прикрывая наготу листьями кактусов. Шли годы. Постоянное употребление в пищу песка и тины подорвало мое некогда крепкое здоровье. Вскоре я заболел, умер и похоронил себя.
Что, если бы и прочие авторы морских рассказов последовали моему примеру!
ИЗ СБОРНИКА
"ЗА ПРЕДЕЛАМИ ПРЕДЕЛА"
(1913)
МОЙ НЕЗНАКОМЫЙ ДРУГ
Он вошел в купе для курящих пульмановского вагона. Я сидел там один.
На нем было длинное пальто на меху, а в руках он держал пятидесятидолларовый чемоданчик.
Он поставил чемодан на сиденье и лишь после этого заметил меня.
- Ну и ну! - сказал он, и лицо его, словно солнечным лучом, осветилось отблеском какого-то воспоминания.
- Ну и ну! - повторил я.
- Боже милостивый, - сказал он, энергично пожимая мне руку, - ну, кто бы мог подумать, что мы встретимся?
"В самом деле, кто?" - подумал я про себя.
Он устремил на меня внимательный взгляд.
- Ты нисколько не изменился, - сказал он.
- И ты тоже, - живо отозвался я.
- Разве только немного пополнел, - продолжал он, критически разглядывая меня.
- Да, - согласился я, - немного есть. Но, пожалуй, и ты тоже не похудел.
Я сказал это, чтобы оправдать излишнюю полноту, в которой можно было бы меня упрекнуть.
- Впрочем, нет! - продолжал я решительным тоном. - Ты выглядишь почти точно так же, как прежде.
И все время я мучительно вспоминал, кто бы это мог быть. Я совершенно не помнил этого человека. Мне казалось, что я вижу его впервые в жизни. Я вовсе не хочу этим сказать, что у меня плохая память. Напротив, память у меня на редкость хорошая. Правда, я с трудом запоминаю имена. Частенько бывает также, что я не могу запомнить лицо, а иногда забываю, так сказать, внешний облик человека и, уж конечно, не замечаю, кто как одет. Но, помимо этих деталей, я никогда никого не забываю и горжусь этим. А если мне и случится иной раз забыть имя или лицо, я никогда не теряюсь. Я знаю, как себя держать в подобной ситуации. Нужно только обладать хладнокровием, находчивостью, и тогда все идет как по маслу.
Мой друг уселся.
- Давненько мы не видались, - сказал он.
- Давненько, - повторил я с ноткой грусти в голосе.
Мне хотелось, чтобы он почувствовал, что и меня тоже сильно тяготила эта разлука.
- Но время промелькнуло очень быстро.
- Как одно мгновение, - охотно согласился я.
- Удивительно, как быстро течет жизнь, - сказал он. - Мы теряем след наших друзей, и все вокруг становится совсем другим. Я часто думаю об этом. И по временам мне так хочется знать, куда же разбрелась вся наша старинная компания.
- Мне тоже, - сказал я.
И действительно, сейчас, в эту самую минуту, я как раз думал о том же самом. Я давно уже заметил, что при подобных обстоятельствах человек рано или поздно начинает вспоминать о "нашей старинной компании", "о наших мальчиках" или о "нашей шумной ватаге". Вот тут-то и представляется возможность выяснить, кто он такой.
- Случалось тебе за это время возвращаться на старое пепелище? спросил он.
- Ни разу, - отрезал я уверенно и твердо.
Такой ответ был совершенно необходим. Я почувствовал, что "старое пепелище" следует исключить из нашего разговора - во всяком случае, до тех пор, пока мне не удастся выяснить, где оно находится.
- Впрочем, - продолжал он, - я думаю, у тебя едва ли появлялось такое желание.
- Пока еще нет, - ответил я очень осторожно.
- Понимаю. И прошу извинить меня, - сказал он. Мы помолчали.
Итак, я выиграл первое очко. Я выяснил, что где-то у меня имелось "старое пепелище", посетить которое мне хотелось не так уже сильно. На этом фундаменте уже можно было построить какое-то здание.
Вскоре он заговорил снова.
- Время от времени, - сказал он, - я встречаю кое-кого из старых товарищей. Они вспоминают тебя и интересуются, что ты теперь поделываешь.
"Бедняги", - подумал я, но не сказал этого вслух.
Я понял, что настал момент нанести сокрушительный удар. И, применяя метод, которым всегда пользуюсь в подобных случаях, отважно ринулся на противника.
- Скажи, пожалуйста, - начал я с оживлением, - где сейчас Билли? Знаешь ты что-нибудь о Билли?
Право же, это надежный ход. В каждой старинной компании есть свой Билли.
- Конечно, - ответил мой друг. - Билли хозяйничает на ранчо в Монтане. Я видел его весной в Чикаго. Он весит около двухсот фунтов - ты бы ни за что не узнал его.
"Разумеется, не узнал бы", - пробормотал я про себя.
- А где Пит? - спросил я. Этот прием тоже был вполне надежен. Питы бывают повсюду.
- Ты имеешь в виду брата Билли? - спросил он.
- Вот, вот, брата Билли - Пита. Я частенько вспоминаю о нем.
- О, старина Пит уже не тот, что был, - ответил незнакомец. - Он остепенился... Словом, Пит теперь женатый человек.
И он начал хохотать.
Я тоже засмеялся. Ведь при известии о том, что кто-то женился, всегда принято смеяться. Предполагается, что сообщение о женитьбе старины Пита кто бы он ни был - должно вызвать гомерический хохот. Итак, я продолжал преспокойно посмеиваться, надеясь, что этого смеха мне хватит до самого конца. Мне оставалось проехать всего лишь пятьдесят миль. Не так уж трудно растянуть смех на пятьдесят миль - конечно, если делать это с умом.
Однако мой друг не успокоился на этом.
- Мне не раз хотелось написать тебе, - сказал он, конфиденциально понижая голос. - Особенно после того, как я услыхал о твоей потере.
Я промолчал. Что бы это я мог потерять? Деньги? Если да, то сколько? И каким образом я потерял их? Интересно было бы узнать, полностью разорила меня эта потеря или только частично.
- Человек никогда не может полностью оправиться после такой потери, мрачно изрек он.
Очевидно, мое разорение было окончательным. Но я ничего не сказал и, оставаясь под прикрытием, ждал, чтобы он выпустил свой заряд.
- Да. - продолжал незнакомец, - смерть всегда ужасна.
Смерть! Так речь шла о смерти. Я чуть не подпрыгнул от радости. Теперь все пойдет как по маслу. В таких случаях поддерживать разговор - проще простого. Нужно только сидеть спокойно и ждать, пока не выяснится, кто именно умер.
- Да, - прошептал я, - ужасна. Но бывает и так, что...
- Совершенно справедливо. Особенно в таком возрасте.
- Ты прав, в таком возрасте и после такой жизни.