- Да, - прошептал я, - ужасна. Но бывает и так, что...
- Совершенно справедливо. Особенно в таком возрасте.
- Ты прав, в таком возрасте и после такой жизни.
- В здравом уме и твердой памяти до последней минуты, не так ли? - с горячим сочувствием спросил он.
- Да, - сказал я, ощутив под собой твердую почву. - Сохранив способность сидеть в постели и курить почти до самых последних дней.
- Как? - спросил он с изумлением. - Разве твоя бабушка...
Бабушка? Ах, вот оно что!
- Прости, пожалуйста, - сказал я, раздраженный собственной глупостью. Когда я сказал курить, я имел в виду ее способность выносить табачный дым. Знаешь, она так любила, чтобы кто-нибудь потихоньку дымил возле нее, чтобы кто-нибудь сидел рядом и читал вслух. Только это и успокаивало ее.
Отвечая ему, я слышал, как поезд, с дребезжанием и грохотом промчавшись по стрелкам мимо семафоров, замедлил ход.
Мой друг поспешно выглянул из окна.
Лицо его было взволнованно.
- О господи! - сказал он. - Это узловая станция. Я проехал. Мне надо было сойти на предыдущей остановке... Эй, проводник! - крикнул он, высунувшись в коридор. - Сколько мы здесь стоим?
- Только две минуты, сэр, - отозвался проводник. - Поезд малость опоздал и теперь должен нагнать свое.
Мой друг стоял теперь возле своего чемодана и, вытащив связку ключей, лихорадочно тыкал то одним, то другим в замок, пытаясь открыть его.
- Придется дать телеграмму, что ли... Просто не знаю, как и быть, бормотал он. - Черт бы побрал этот замок! Все мои деньги в чемодане.
Теперь я больше всего боялся, что он не успеет сойти и на этой станции.
- Возьми, - сказал я, вынимая из кармана несколько монет. - Перестань возиться с замком. Вот деньги.
- Спасибо! - сказал он, сгребая с моей ладони все, что там было (он так волновался, что захватил все). Только бы успеть!
Он выскочил из вагона. Я видел из окна, как он шел к залу ожидания. Мне показалось, что он не так уж торопится. Я стал ждать.
Проводники закричали:
- По вагонам! По вагонам!
Дали третий звонок, паровоз запыхтел, и через секунду поезд отошел от станции.
"Вот идиот! - подумал я. - Опоздал! А ведь его пятидесятидолларовый чемодан остался здесь".
Я все еще ждал, глядя в окно, и думал, кто же он такой, этот человек.
И вдруг я снова услышал голос проводника. По-видимому, он вел кого-то по коридору.
- Я осмотрел весь вагон, сэр, - говорил он.
- Я оставил его вот в том купе, где сидела моя жена. Он стоял на диване, у нее за спиной, - сердито произнес чей-то незнакомый голос, и хорошо одетый господин заглянул в мое купе.
Лицо его озарилось радостной улыбкой. Но эта улыбка относилась не ко мне. Она относилась к пятидесятидолларовому чемодану.
- Вот он! - крикнул господин и, схватив чемодан, унес его.
Совершенно убитый, я откинулся на спинку дивана.
Старинная компания! Женитьба Пита! Смерть моей бабушки! Боже великий! А мои деньги! Теперь все стало ясно. Тот, другой, тоже "поддерживал разговор", но он-то делал это с определенной целью.
Каким же я был ослом!
Ну нет, если когда-нибудь мне еще раз доведется завязать беседу со случайным дорожным спутником, я больше не стану проявлять столь исключительную находчивость.
У ФОТОГРАФА
- Я хотел бы сфотографироваться, - сказал я.
Фотограф как будто обрадовался. Это был понурого вида мужчина в сером костюме, с отсутствующим взглядом естествоиспытателя. Впрочем, нет необходимости описывать его внешность. Всякий знает, как выглядит фотограф.
- Посидите здесь и обождите, - сказал он.
Прошел час. Я прочел "Спутник женщины" за 1912 год, "Журнал для молодых девушек" за 1902 год и "Детский журнал" за 1888 год. Я начал понимать, что совершил недопустимый промах, нарушив уединение этого жреца науки и помешав ему в его ученых изысканиях - особенно при наличии такого лица, как мое.
По истечении часа фотограф открыл внутреннюю дверь.
- Войдите, - сурово сказал он.
Я вошел в ателье.
- Сядьте, - сказал фотограф.
Я сел. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь плотную хлопчатобумажную простыню, прикрывавшую матовое стекло крыши, падал на меня сверху.
Фотограф выкатил свой аппарат на середину комнаты, встал сзади и прильнул к нему лицом.
Пробыв в таком положении не больше секунды - ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы бросить на меня беглый взгляд, - он отошел от аппарата, взял палку с крючком на конце, отдернул простыню на потолке и распахнул оконные рамы; должно быть, этот человек безумно стосковался по свежему воздуху и свету.
Затем он снова подошел к аппарату и накинул на себя небольшое черное покрывало. На этот раз он стоял совершенно неподвижно. Я догадался, что он молится, и сидел не шевелясь.
Когда наконец фотограф подошел ко мне, вид у него был весьма мрачный. Он покачал головой.
- Лицо никуда не годится, - сказал он.
- Знаю, - спокойно ответил я, - я всю жизнь знал это.
Он вздохнул.
- Полагаю, что оно получится лучше, - сказал он, - если снять его в три четверти.
- Ну конечно! - вскричал я с восторгом, обрадованный гуманностью фотографа. - Ваше тоже получилось бы лучше в три четверти... Сколько есть лиц, которые кажутся нам грубыми, ограниченными, тупыми, - продолжал я, - но стоит повернуть их в три четверти, и выражение становится широким, открытым, почти беспредельно...
Но фотограф уже не слушал меня. Он подошел ко мне вплотную и, схватив мою голову обеими руками, начал поворачивать ее вправо. Я подумал, что он хочет поцеловать меня, и закрыл глаза.
Но я ошибся.
Он повернул мою голову до отказа и теперь стоял, глядя на меня в упор.
Потом снова вздохнул.
- Не нравится мне ваша голова, - сказал он.
После этого он подошел к аппарату и опять взглянул на меня.
- Приоткройте рот, - сказал он.
Я раздвинул губы.
- Теперь - закройте, - торопливо добавил он.
И снова стал смотреть на меня.
- Уши не на месте, - сказал он. - Опустите их немного. Благодарю вас. Теперь глаза. Закатите их дальше под веки. Будьте любезны положить руки на колени и чуть-чуть поднять лицо кверху. Вот-вот, так уже лучше. А теперь расправьте плечи - так! И согните шею - так! Подожмите живот - так! Выгните бедро по направлению к локтю - вот так! Лицо ваше мне все еще не очень нравится, оно великовато, но...
Я перевернулся на своем табурете.
- Хватит! - воскликнул я с волнением, но, как мне кажется, и с достоинством. - Это лицо принадлежит мне. Оно не ваше, оно мое. Я прожил с ним сорок лет и знаю его недостатки. Я знаю, что его не назовешь классическим. Знаю, что оно не очень красит меня. Но все-таки это мое лицо, единственное, которое у меня есть...
Я почувствовал, что голос мой дрогнул, но все же продолжал:
- И каково бы оно ни было, это лицо, я привык к нему и полюбил его. Этот рот - мой, а не ваш. Эти уши - мои, и если ваши пластинки чересчур узки для них...
Тут я замолчал и хотел было встать со стула.
Фотограф дернул за шнурок. Что-то щелкнуло. Я видел, как аппарат еще вибрирует от сотрясения.
- Кажется, мне удалось схватить черты лица как раз в момент оживления, - сказал фотограф, растягивая губы в довольной усмешке.
- Ах, вот как! - сказал я, пытаясь съязвить. - Черты лица? Вы, должно быть, не думали, что я могу вдохнуть в них жизнь, а? Ну, ладно, дайте мне взглянуть на снимок.
- О, пока еще не на что смотреть, - ответил он. - Сначала надо проявить негатив. Приходите в субботу, и я покажу вам пробную карточку.
Я пришел в субботу.
Фотограф пригласил меня в ателье. Мне показалось, что на этот раз он был еще спокойнее и серьезнее, чем в день нашего знакомства. Мне даже показалось, что в его манере себя держать появилось нечто горделивое.
Он развернул передо мной большую пробную фотографию, и в течение нескольких минут мы оба молча смотрели на нее.
- Это я? - спросил я наконец.
- Да, - спокойно ответил он, - это вы!
И мы снова стали рассматривать фотографию.
- Глаза... - нерешительно сказал я. - Глаза не очень похожи на мои.
- Конечно, нет, - ответил он. - Я подретушировал их. Они получились великолепно, не правда ли?
- Прекрасно, - согласился я, - но брови... Разве у меня такие брови?
- Нет, - сказал фотограф, бросив беглый взгляд на мое лицо. - Ваши брови я убрал. У нас теперь есть такой препарат, знаете, дельфид, с помощью которого мы делаем новые брови. А вот здесь, вы можете проследить, где именно, я уничтожил волосы у вас на лбу. Мне не нравится, когда волосы на черепе растут слишком низко.
- Ах так, вам это не нравится? - повторил я.
- Нет, - сказал он, - они там не нужны. Я люблю начисто убирать волосы с гладких поверхностей и делать новую линию лба.
- А как насчет рта? - спросил я с горечью, которая, к сожалению, ускользнула от фотографа. - По-вашему, это мой рот?
- Рот немного подправлен, - ответил он. - У вас он расположен слишком низко. Я не мог его использовать.
- А вот уши, - сказал я, - уши, как это ни странно, очень похожи на мои. Да, они точь-в-точь как у меня.
- Рот немного подправлен, - ответил он. - У вас он расположен слишком низко. Я не мог его использовать.
- А вот уши, - сказал я, - уши, как это ни странно, очень похожи на мои. Да, они точь-в-точь как у меня.
- Это верно, - задумчиво произнес фотограф, - но при печатании карточек я легко могу изменить их. У нас теперь есть такое вещество - сульфид, при помощи которого уши полностью удаляются. Я посмотрю, нельзя ли будет...
- Послушайте, - перебил я его, вдохнув в свои "черты" максимум жизни и говоря с таким уничтожающим презрением, которое, кажется, способно было раздавить человека на месте. - Послушайте, я пришел сюда, чтобы получить фотографию, карточку, нечто такое, что походило бы на меня (каким бы нелепым вам ни казалось подобное желание). Я хотел иметь нечто такое, что являлось бы копией моего лица, того лица, которое даровала мне природа, как ни скромен ее дар. Я хотел иметь нечто такое, что мои друзья могли бы хранить после моей смерти и что могло бы послужить утешением в их горе. По-видимому, я ошибся. Мое желание не сбылось. Так делайте же свое черное дело. Берите свой негатив, или как там вы его называете, окунайте его в сульфид, бромид, оксид, ерундид - во что вам заблагорассудится, - удаляйте глаза, подправляйте рот, кромсайте лицо, реставрируйте губы, одухотворяйте галстук и перекраивайте жилет! Наведите на снимок глянец, отретушируйте его, украсьте позолотой - делайте все, пока вы, даже вы сами, не удостоверитесь, что работа кончена. А потом возьмите фотографию и сохраните для себя и для своих друзей. Быть может, они оценят ее. Мне же эта штука не нужна.
Тут я залился слезами и выбежал из ателье.
ИЗ СБОРНИКА
"ЕЩЕ НЕМНОЖКО ЧЕПУХИ"
(1916)
ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ МИСТЕРА ГРАНЧА
Из его личных наблюдений
I
МНЕНИЕ О ХОЗЯИНЕ
Дрянь человек. И заметьте, я говорю это без всякого предубеждения. Я не питаю к нему никаких дурных чувств. Просто он дрянь, и все. Мелкий человечишка - вот уж точно, иначе его не назовешь... Разумеется, мое жалованье тут ни при чем. Я считаю ниже своего достоинства упоминать здесь о всей этой истории, хотя, если уж на то пошло, когда после пятнадцати лет безупречной службы вы просите о прибавке каких-нибудь пятисот долларов в год, хозяин, казалось бы, должен с радостью пойти вам навстречу. Бог с ним, я не питаю к этому человеку дурных чувств. Отнюдь нет. Если бы он вдруг умер, никто не жалел бы о нем так искренне, как я. Уверяю вас, если бы он вдруг упал в реку и утонул, или провалился в канализационный люк и задохнулся, или поднес спичку к бензобаку и взорвался (мало ли что может с ним случиться), я был бы глубоко огорчен его преждевременной смертью.
Но что такое его мелочность по сравнению с его невежеством! Ведь он абсолютно пустое место. Конечно, я не собираюсь сообщать об этом каждому встречному и поперечному. Наоборот, я всегда решительно пресекаю кривотолки; все равно поголовно весь город знает ему цену. Просто ума не приложу, как этот человек мог добиться такого положения, какое он теперь занимает! Ведь он и держится на этом месте только благодаря тому, что вся контора на него работает. Иначе он не усидел бы и полдня.
Помилуйте! Письма, которые он пишет, пестрят ошибками (разумеется, это между нами!). Да, да! Орфографическими ошибками! Спросите хотя бы у его машинистки.
Я часто задаю себе вопрос: зачем я продолжаю у него работать? Десятки различных компаний были бы рады видеть меня в числе своих служащих. Вот совсем недавно (еще и десяти лет не прошло) мне предлагали - да, да, именно предлагали - отправиться в Японию продавать библии. Как я жалею теперь, что не согласился! Мне, конечно, понравились бы японцы. Они настоящие джентльмены, эти японцы! Они-то не стали бы отказывать в просьбе человеку, который вот уже целых пятнадцать лет трудится в поте лица своего.
Я не раз подумывал о том, чтобы заявить ему об уходе. Я так и сказал жене: пусть он лучше не доводит меня до крайности, не то как-нибудь войду к нему в кабинет, да и выложу все, что о нем думаю. Так меня и подмывает, так и подмывает! Часто, возвращаясь в трамвае с работы, я повторяю в уме все, что собираюсь ему сказать.
Советую ему быть со мной повежливее. Так-то!
II
ПАСТОР ЕГО ПРИХОДА
Тупой человек. Тупой - лучшего слова и не подберешь, - тупой и нудный. Не скажу, что он плохой человек. Может быть, даже хороший. Против этого я не спорю. Просто до сих пор его хорошие качества ни в чем не проявлялись. Впрочем, я взял себе за правило никогда не говорить ничего такого, что может испортить чью-либо репутацию.
А его проповеди! Не далее как в прошлое воскресенье он подарил нас проповедью об Исаве. Ну знаете, дальше некуда! Жаль, что вы не слышали! Невероятная чушь! Возвращаясь из церкви, я сказал жене и шедшим с нами знакомым, что уж не знаю, чем он только думал, когда сочинял эту проповедь. Заметьте, я принципиально против критики, когда дело касается проповеди. Я всегда считал своим священным долгом воздерживаться в этом вопросе от всякой критики, и если говорю, что он нес околесицу, то не для того, чтобы критиковать проповедь, - я просто констатирую факт. Подумайте только, ведь мы платим ему тысячу восемьсот долларов в год! И при этом он не вылезает из долгов! Интересно, куда он девает деньги? Расходов у него никаких. Семья небольшая - всего четверо детей. Просто транжирит. И вечно его где-то носит: в прошлом году ездил в Нью-Йорк на собрание синода (отсутствовал целых четыре дня!), три года назад укатил в Бостон на какой-то семинар по священному писанию и провел там чуть ли не целую неделю, да еще взял с собой жену.
Поверьте, если человек вот так попусту тратит время, мотаясь по всей стране, - сегодня здесь, завтра там, - где уж ему заниматься делами прихода.
Я - человек религиозный. Во всяком случае, считаю себя таковым. И чем старше я становлюсь, тем все больше верю, что грешников в загробной жизни ждут вечные муки. Посмотришь вокруг и видишь, что это совершенно необходимо. Да, я считаю себя религиозным человеком, но когда приходят с подписным листом и пытаются вытянуть из меня пятьдесят долларов единственно для того, чтобы этот человек смог выпутаться из долгов, я говорю - "нет". Истинная религия выше денег. Таково, во всяком случае, мое мнение.
III
ПАРТНЕР ПО БРИДЖУ
Осел. Форменный осел. Не понимаю, как у такого человека хватает духу садиться за карты. Я бы ничего не сказал, если бы у него было хоть какое-нибудь - пусть самое смутное - представление о том, как надо играть. Но он ровным счетом ничего в этом не смыслит. Три раза я подавал ему знак передать мне ход, но он и ухом не повел. Ведь я понимал, что, если он не передаст мне хода, ускользнет последний шанс. Но разве этот осел способен что-нибудь сообразить? А потому него еще хватило нахальства спросить меня, о чем я думал, идя с червей, когда он ясно дал мне понять, что у него их нет. Тут я не выдержал и как можно вежливее осведомился, почему, собственно, он игнорировал мой сигнал сбросить пики. Вместо ответа он имел наглость спросить меня, на каком основании я пренебрег его сигналом сбросить трефы при второй сдаче, то есть в тот самый момент, когда я трижды подавал ему знак передать мне игру. Я не мог этого так оставить и перед тем, как уйти домой, специально подошел к нему и сказал тоном, полным самой едкой иронии, которую только осел не сумел бы уловить, что мне не часто выпадало удовольствие проводить столь приятный вечер за карточным столом.
Ну, где ему понять иронию! Он ничего не почувствовал! Ни о чем не догадываясь, он самым дружеским образом стал уверять меня, что не пройдет и года, как я научусь превосходно играть в бридж. Это я-то! Научусь превосходно играть в бридж! Этого я не мог так оставить! Уходя, я подарил его презрительным взглядом! Одним только взглядом!.. Жаль, что он разговаривал с кем-то из гостей и, кажется, ничего не заметил.
IV
ХОЗЯЙКА ДОМА, КУДА ЕГО ПРИГЛАСИЛИ ОБЕДАТЬ
Просто уму непостижимо, по какому принципу эта женщина выбирает людей, приглашая гостей к обеду. Признаться, я люблю ходить на обеды. По-моему, это лучшая форма общения с людьми. Но я люблю встречаться с теми, кто способен поддержать за столом интересную беседу, а не с каким-то тупоголовым сбродом. Мне нравится, когда за столом ведется разговор о предметах значительных. Но чего можно ожидать от сборища идиотов? Казалось бы, светские люди должны интересоваться серьезными вопросами или, по крайней мере, должны хотя бы делать вид, что им это интересно. Ничего подобного. Не успел я открыть рот, чтобы сообщить о новом курсе немецкой марки в связи с падением курса стерлинга - уж о чем, о чем, но об этом-то каждому интересно послушать, как вдруг вся компания повернулась ко мне спиной и уставилась на этого несносного осла англичанина (забыл, как его зовут). Ну неужели только потому, что человек побывал во Фландрии и носит руку на перевязи (из-за чего дворецкому пришлось разрезать ему бифштекс), неужели только поэтому целый стол внимал ему, как оракулу? В особенности женщины: знаете, как они иногда слушают какого-нибудь болвана, опершись локтями о стол, - просто смотреть противно.