К концу дня я окончательно вымотался и замерз в своих штиблетах. В школе отопление еще не дали, и в классах, а особенно в спортзале, шныряли злые и холодные сквозняки. Напоминание, что вечером дискотека, а я на ней — блюститель порядка, меня не обрадовало.
За пятнадцать минут столовая преобразилась. Откуда-то появились прожекторы, динамики, и даже микрофон. Стыдливые перетаптывания под виниловые пластинки времен моего детства остались в прошлом. Забегали декольтированные девицы и заслонялись парни со скучающими, всепознавшими лицами.
Удовольствие оказалось небесплатным. У входа восседала школьный психолог Вера Ивановна и пополняла школьную казну. С мальчиков — 25 рублей, с девочек — 20. Я до сих пор смутно представлял себе обязанности Верочки и первый раз увидел ее в деле. Надеюсь, она не уволится, и я не буду вынужден исполнять ее обязанности. Заиграла визгливая попса, разноцветные прожекторы заметались по залу. Назревал вертеп. И мне это не нравилось.
Я проверил туалеты на всех этажах. Все было пристойно: никто не пил водку, не забивал косячок. У учительской мне попался Ильич, он тащил какой-то большой пакет, был хмур и бормотнул, проходя мимо:
— Заскочи ко мне потом, слышь?
Чем там его еще осенило? Мне на сегодня трудовых подвигов уже хватало.
На первом этаже группа парней кого-то лениво пинала. Среди них я заметил Брецова и в два прыжка очутился рядом. Они не стали ждать, пока я им покажу, что умею, и разлетелись в стороны с проворностью рассыпанного гороха. На полу, пыльный и несчастный, сидел мой новенький Славик Бобров. Я за шиворот поставил его на ноги, развернул к выходу и устало сказал:
— Иди домой. Рано тебе еще мероприятия посещать.
Он подслеповато и жалобно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но не решился. Мне стало почему-то жаль его, и вдогонку я крикнул:
— Ты приходи на занятия. Теперь по субботам, в семь, секция каратэ. Бесплатная.
Он засиял глазенками и проорал:
— Вы только маме не говорите!
Чего не говорить? Что его побили? Или, что отныне он будет заниматься каратэ под моим руководством в бесплатной секции, о существовании которой я пять минут назад даже не подозревал? Я вздохнул тяжело и поплелся в директорский кабинет.
Ильич пил водку. Водки было много. Одну бутылку он уже допивал, остальные шесть, пока еще целые, стояли в ряд на его директорском столе.
— Петька, садись.
Я стоял ошарашенный. Ни в чем таком до сих пор Ильич замечен не был. Взятки брал, но чтобы пить, да еще с таким размахом, да на рабочем месте…
— Петька, твою мать, садись. Это конфискация. У десятиклассников. Половину Маргарита Георгиевна забрала, половину я. Думаешь, чего они сегодня такие трезвые пляшут? Конфискация. Вот. Ну, давай.
Он достал огромную кружку с изображением доллара и до краев наполнил ее «Флагманом». Такое количество пойла без закуски могло свалить кого угодно и я аккуратненько намекнул:
— А за рулем кто?
Ильича я каждый день отвозил на «аудюхе» домой, а утром привозил в школу. Только последние дни он сам разъезжал на RAVе, пока я ковырялся с «ауди».
— А за рулем я, Петька. Я поеду. А как же я пойду?
— Нет уж, лучше я. Машинка больно хороша, — подмазался я.
Ильич вдруг сник, закивал и выпил залпом поллитровую кружку водки, предназначенную мне.
— Ты, Петька, не знаешь, что такое деньги. Ты плохо знаешь, что такое хорошие деньги.
Что-то у меня в глазах мелькнуло такое, что он осекся.
— Петька, правда, довезешь меня до дома? А то я ни петь, ни рисовать. Главное, закусь они, суки, не носят. Только водку. Хорошо еще, что дорогая. И где они деньги берут? А в ментовке пару раз травились конфискованной водкой. Маргаритка рассказывала. Выпили и…ц! Лечились. А я говно не пью. И мало не беру. — Он заржал. — Знаешь какой плакатик висит в кабинете у нашего начальника ГАИ? «Мало денег не берем». Ты, Петька, не знаешь, что такое деньги.
Монолог затянулся, и роль благодарного зрителя меня достала. Я сгреб целые бутылки в пакет, взял в охапку Ильича и покинул школу через черный вход. Еще гремела музыка, дискотека была в разгаре, но на пути нам никто не попался. Я решил доставить Ильича прямо к его холостяцкому дивану, чтобы никто не застукал его в таком виде.
— Петька, гад, ты за что сидел? — вдруг брякнул он.
Я опешил. Хорошего же он обо мне мнения.
— Я алиментщик.
— Я так и думал, — сострил Владимир Ильич.
Машинка шла как надо. Движок шептал, а руль вертелся пальцем. Я включил радио на всю катушку, потому что слушать, не бренчит ли что в подвеске, было ни к чему. Я первый раз сидел за рулем этого RAVа и он мне нравился. Хотя я бы предпочел что-нибудь другое, например, Патрол. Но ведь, Петька, ты не знаешь, что такое деньги. Ильич всхрапнул на заднем сиденье, а я подумал, не дать ли мне кружок по загородной трассе, просто так, для кайфа.
И я вдавил педаль газа. Мы с моим новым дружком просто лопали асфальт кусками на скорости 120 км. Всякие там выбоины и ямки обозначались лишь легкими толчками. В салоне орал Лед Зепелин и после дискотечного репертуара это был бальзам на мои уши. Я гнал и думал, что если бы не мое темное прошлое, я был бы вполне довольным жизнью человеком. Особенно, если бы эта тачка была моей. Особенно, если бы рядом была она. А дома дед. А в гараже Мишка. Так мало надо. И так много. И так невозможно собрать все эти мелкие кусочки в одно целое. Я гнал и думал, что, наверное, это нормально, когда хочешь больше, чем можешь. Вот и Ильич пересел на тачку, стоимость которой перекроет пять школьных ремонтов.
Я поздно их заметил. Сначала удивился, что кто-то идет с моей скоростью. Потом удивился, что это всего лишь Жигули. И решил, что парни хотят поиграть в догонялки. Я прибавил газу, но они не отстали. Меня это не насторожило, а раззадорило. Я влепил под 150, но они поравнялись и почти бортанули меня.
За долю секунды до выстрела, я понял, что это произойдет. Игрушки с депутатом Грачом сделали меня очень проницательным. И виртуозным. Я отработал рулем так, что когда пуля разнесла боковое стекло, она прошла по касательной, царапнула мне плечо и ушла назад, в салон. Хорошо, что Ильич, пьяный в стельку, мог держать только горизонтальное положение. Это его спасло. Я все же не удержал машину на дороге, слишком большая была скорость. Мы вылетели с шоссе, пару раз красиво перевернувшись в воздухе, и приземлились на крышу. «Перевертыш. Зато стойки целы» — почему-то подумал я под громкий рев тяжелого рока.
— Ильич, жив? — крикнул я из очень неудобного положения. Сзади замычали. Я выбрался через разбитое боковое окно и помог выбраться Троцкому.
— …ть! — вполне трезво выругался он. — В нас стреляли.
Я думал, он будет убиваться по машине, но он, видимо, свою жизнь оценил дороже. Его подтрясывало, он был бледен, и с большим кровоподтеком на лбу. Я порадовался, что не одел куртку: во-первых, она осталась цела, рубашку залила кровь, во-вторых, я бы так просто не выбрался в окно в толстенном одеянии.
— Это покушение, — мрачно заявил Ильич.
Интересно, на кого. Погоня со стрельбой никак не вписывалась в размеренную жизнь школьного учителя. Хорошо, что стреляли не из Калаша, иначе шансов было бы гораздо меньше.
— А как мы тут оказались? — Ильич растерянно огляделся. Мы стояли в чистом поле, припорошенном снегом, метрах в ста от трассы. Из салона по прежнему гремела музыка.
— Так вы же меня попросили машину прогнать, посмотреть на скорости, — соврал я.
— А… — он все-таки был в шоке и плохо соображал.
И тут случилось то, чего я меньше всего хотел. Нас с трассы заметила патрульная машина, хотя было темно. Все-таки, первым делом нужно было вырубить приемник и фары, которые чудом выдержали такой перелет. А, может, кто-то увидел нашу мертвую петлю и вызвал гаишников по мобильному.
Милицейский газик с надписью ДПС включил сирену и довольно лихо по бездорожью подлетел к месту нашего приземления.
— Пострадавшие есть? — вывалился из двери усатый капитан. Кроме него и водителя, в машине маячил какой-то юнец без формы. Теперь моя судьба зависела от того, захочет ли Ильич признать себя пострадавшим.
— Нет! — заорал он. — Все целы, командир! Подрезал козел один. — Ильич быстро зашарил по карманам. Я старался держаться вне света фар.
— Алкоголь? — грозно рявкнул усатый. Его можно было понять. Наша машина лежала на крыше, словно подстреленный жеребец вверх копытами. Музыка орала во всю мощь навороченной сабвуфером системы, а запах водки не перебивал даже легкий сибирский морозец.
— Вот жопа. Всю водку разбили. Шесть бутылок! У дочки свадьба, — пожаловался бездетный Ильич. Он, наконец, нашел, что искал и протянул капитану ассигнации таких достоинств, что усы у того поползли резко вверх, и автоматически включился задний ход. У него пропала охота осматривать место проишествия и составлять протокол.
— Вот жопа. Всю водку разбили. Шесть бутылок! У дочки свадьба, — пожаловался бездетный Ильич. Он, наконец, нашел, что искал и протянул капитану ассигнации таких достоинств, что усы у того поползли резко вверх, и автоматически включился задний ход. У него пропала охота осматривать место проишествия и составлять протокол.
— Батяня, — заботливо спросил он уже из Газика, — тебе точно «скорую» не вызвать?
— Не, — Ильич жестом царька отпустил законника. — Вот жопа. Всю водку разбил. Шесть бутылок.
— Давай тачку перевернем, на трассу вытащим, — заботился капитан из своей машины.
— Хер с ней, с тачкой. Ты ее не видел. Не видел?
Газик аж затрясся, так они с водилой замотали отрицательно головами. Только юнец не дернулся в угодливом экстазе.
— Тогда давай перевернем и вытащим, — распорядился Ильич.
Полная луна осветила трогательную картинку. Менты перевернули нашу тачку, нашли у себя трос и отбуксировали нас до трассы. Я всегда говорил, что прочная веревка — самая главная запчасть для любой машины. Отчалили менты очень довольные.
Я повернул ключ зажигания и с удивлением обнаружил, что наш RAV завелся. Несмотря на выбитые стекла и крышу блином, можно, пригнувшись, доехать своим ходом. О чем я и сообщил Ильичу. Мы поехали тихонечко, что-то скрежетало в подвеске, бренчало, руль било, зато фары светили как прежде. Как назло, посыпалась мелкая снежная крупа, и мне припомнилась нетленка Елизара Мальцева:
Не самые плохие стихи. Когда прочувствуешь.
— Мне не понравился этот тип на заднем сиденье, — сообщил я Ильичу.
— Петя! — с пьяной назидательностью откликнулся Ильич, — Я им дал столько, что хватит всем. Всем.
На том и порешили. Дома я помог Ильичу раздеться и уложил на диван. Я обработал его рану на лбу, видимо, у него все-таки был хороший сотряс, потому что его затошнило, и он попросил тазик. Я осмотрел свою царапину на плече, она оказалась ерундовой, но крови было много, она залила рубашку и штаны, поэтому я быстро постирал одежду и сообщил Ильичу, что остаюсь у него ночевать. Тот, держась за голову, повторил мучавший его весь день вопрос:
— Петька, а ты за что сидел?
— Я еще не сидел, — честно признался я.
— Значит, я думал о тебе гораздо лучше.
* * *Утром Ильич сильно матерился. У него болела голова, его тошнило, и даже поднялась температура. Но о врачах он и слышать не хотел. Видимо, этот сюжет со стрельбой его не очень удивил. Он не хотел придавать это никакой огласке, даже на уровне просто набитой шишки на лбу. Знает кошка, чье мясо съела. Опасная нынче работа у директоров школ. Впрочем, на данном этапе наши интересы совпадали. Но у меня-то бурное прошлое. А кому помешал Ильич? Плохо с кем-то делится, или не делится совсем? Нужно, чтобы освободил хлебное место директора средней школы? И как нас вычислили? Ведь я в последний момент решил погонять на новой машине и изменил привычный маршрут. Получается, за нами следили, но не знали, что за рулем синего джипа на этот раз я, а не он. Значит, идея пострелять пришла недавно, с тех пор, как Ильич купил новую машину и сам сел за руль. Где-то Троцкий хорошо хапанул — сразу и много. И не удержался — начал тратить. Вряд ли это поборы с школьных дискотек или добровольные пожертвования родителей на ремонт. Ильич тоже немного «депутат Грач» со своими «турникетами». А когда ты хоть немного «депутат Грач», я не дал бы и ломаного гроша за твою жизнь. Даже если их две. Каким я стал философом!
На языке вертелось много вопросов, но не задавать же их человеку, который мне не задал ни одного, а просто дал работу и кров.
Я ополовинил запасы кофе у Ильича, выпив его столько, что сердце забухало, а в ушах зашумело. В еде главное не качество, а количество. Я выхлебал стаканов восемь. Потом нашел пельмени в морозилке и пожарил их. Жарить пельмени меня научил Сазон. Чисто холостяцкий прибамбас.
Ильич на еду смотреть не мог, и я позавтракал в одиночестве. Одежда моя высохла, и теперь меня беспокоило, как бы поскорее покормить и погулять Рона. Он впервые провел ночь без меня.
— Петька, — простонал Ильич, — как ты думаешь, мой джип можно реанимировать? Хотя бы для продажи? Поездим пока на «ауди».
— Кузовного недели на две, плюс запчасти. Справлюсь. Только гараж нужен, не во дворе же ковыряться.
— Под гараж займешь мастерскую на первом этаже, там и въезд есть. Петька, я тут думал, — он схватился за голову, — ты мне, кажется, жизнь спас. Они думали — я за рулем. Стекла-то тонированные. А, может, это вообще шальная пуля? А?
— Ага. На точной траектории нашего полета. С преследованием. Такое бывает. Но редко.
— Редко. Но бывает. Петька, а ты же можешь побыть моим… телохранителем? А? Я тебе пятьсот рублей накину. Больше пока не могу.
— Вы будете первым директором школы, у которого есть телохранитель.
— Это ты будешь первым телохранителем у директора школы, — буркнул он.
— Идет. Героика наших дней.
— Чего?
— Да это я о личном.
— Скажешь в школе, что я приболел.
— Ага, приехав на вашей приплюснутой тачке.
— Тьфу. Давай своим ходом пока. Ночером перегонишь, поставишь в мастерскую, сообщишь всем, что сам перевернул, сам и делаешь. Наши бабы в этом ни бум-бум.
Я нашел нитку, иголку и зашил дыру на рубашке большими стежками. Получилось грубо, но надежно.
В моем сарае меня поджидал сюрприз. На лежаке, в длинной, широкой юбке сидела Татьяна. На электрической плитке стояла железная кастрюля и варился геркулес. Рон валялся у порога и при виде меня так высоко подпрыгнул, что описался, не успев приземлиться.
— Петр Петрович, вы не ночевали дома, — блестя темными, грустными глазами сказала она. — Я принесла вам пирог. С грибами. Было уже поздно, а щеночек так рыдал за дверью. Я открыла дверь — ничего? Моя бабушка в деревне тоже всегда прятала ключ под порог. Я собачку погуляла, накормила кашей. Ничего? — она одернула трикотажный свитерок на невразумительной груди и расправила плечи. Я бы дал ей титул «Мисс неуклюжесть».
— Ничего? — заладила она.
— Спасибо большое, Танечка!
Я почувствовал себя неуютно. Еще немного, и я, как честный человек, обязан буду на ней жениться. Я ем ее пироги. Я сплю под одолженным у нее одеялом. Я ее утешаю, когда она плачет. Я говорю с ней об искусстве. И наконец — о, ужас — она знает, где лежит ключ от моей каморки. Только моя собака от нее воет.
— Петр Петрович, а пирог-то?! — она всплеснула худыми руками. — С грибами. Вы любите грибы?
— Люблю.
Смотря какие. Она кинулась к тарелке, прикрытой полотенцем. Под полотенцем оказалось пусто. Последовала немая сцена с гневным взором на собаку. Рон завилял роскошным хвостом. Надеюсь, грибочки были хорошие, и собака отделается просто поносом. Рон ел, как слон и грозил вымахать огромной кавказской овчаркой.
В школе я появился вместе с Татьяной под перекрестным огнем внимательных взглядов не только учителей, но и учеников. Школьные будни меня так засосали, что к середине дня я и думать забыл о вчерашней пальбе, о разбитой машине, о больном Ильиче. Я с трудом помнил, кто такой Грач и кто такой я сам. Каратэ, ОБЖ, история отечества, снова каратэ. Где-то я читал, что лучший способ отдохнуть — менять занятия. Я их так менял, что все равно устал. Когда нашел минутку, чтобы забежать в школьную столовую, там уже не осталось даже манной каши. Я же готов был слопать хоть пирог с мухоморами. И даже жениться.
К действительности меня вернула Лиля. Вся в женственно-розовом, белокурая, она явно рассчитывала на успех и помахала перед моим носом газетой.
— Видел?
Лиля была большой любительницей бульварной прессы и частенько, на уроках труда, загрузив девочек шитьем фартуков, упивалась грязненькими историями, читая желтые газеты.
— Видел? Смотри! Вон, видишь? — она потыкала запиленным ноготком в фотографию плохого качества. — Это ты, Петь? Я тебя узнала!
Я посмотрел. И подумал, что бедная баба всю ночь проспала на бигудях, а мне нет до этого никакого дела. Я молча забрал у нее газету и пошел в мужской туалет. Я затылком чувствовал, как она моргала мне вслед крашенными круглыми глазами, призванными соблазнять.
— Ты куда?
— В филармонию.
— Там есть бумага.
В туалете я развернул газету. На этом поганом снимке очень плохо, но все же различимо, виднелась перевернутая машина и я рядом с ней. В полупрофиль, в бейсболке. С некоторых пор я постоянно таскаю бейсболку с длинным козырьком, скрывающим лицо. Теперь я понял, что узнаваемым меня делает именно эта бейсболка. Ильича на снимке не было. Не менее гадким был и текст под фотографией:
"Эта авария не попала в сводки дорожных происшествий. Почему? В этом наш корреспондент, ставший случайным свидетелем, еще будет разбираться. Вчера вечером джип RAV4 на огромной скорости вылетел с шоссе и, перевернувшись, рухнул на крышу далеко от дороги. По невероятной случайности водитель и пассажир оказались живы и отказались от медицинской помощи. От них обоих разило алкоголем, но они объяснили это разбитыми в салоне бутылками водки. Один из них еще мог как-то разговаривать, другой — молодой, здоровый парень — вообще лыка не вязал и постоянно прятался от света фар. Нашему корреспонденту чудом удалось сделать эту фотографию из салона патрульной машины ДПС, куда он сел как пассажир, чтобы добраться до города. От него не ускользнуло и то, что характер ранения у парня, скрывающего лицо, сильно напоминал огнестрельное, а машина ДПС с такой скоростью покинула место происшествия, что можно предполагать о большой сумме вознаграждения за умолчание об этом происшествии. Кстати, чтобы доехать на патрульной машине до города, нужно заплатить всего лишь 50 рублей. Это дешевле, чем на такси. Мы будем держать вас в курсе, читайте рубрику «Наши расследования».