На шестой день они увидели сожженный дотла хутор. Воронье расклевывало пять лежащих на земле мертвых тел. Брейган увел Рабалина в сторону, Скилганнон подошел к мертвецам. Вороны, вспорхнув, уселись неподалеку и стали ждать.
Скилганнон осмотрел землю вокруг убитых — мужчины, двух женщин и двух маленьких девочек. Здесь топталось множество лошадей — не меньше двадцати. Поскольку тела лежали рядом, семью скорее всего вывели из дома и убили. Если бы они пытались бежать, то лежали бы вразброс. Одежда на женщинах осталась нетронутой, и непохоже было, чтобы их насиловали. Кавалерийский отряд разграбил усадьбу, перебил жителей и поджег дом. На расстоянии виднелись другие хутора — их огонь не затронул.
Путники, прошли через вспаханное поле к другому крестьянскому двору. Он оказался пустым.
— За что они убили ту семью? — спросил Брейган.
— Мало ли… Вероятнее всего, ради устрашения. Все прочие семьи в округе, увидев дым, а может быть, даже став свидетелями убийства соседей, в таких случаях сразу разбегаются. Думаю, они проделывают такие вещи в сельской местности, чтобы вынудить население бежать в Мелликан.
— Не понимаю.
— Лишние рты, Брейган. Войны выигрываются не только на ратном поле. Мелликан — это город-крепость. Если там прибавится жителей, припасы закончатся быстрее, а на голодный желудок много не навоюешь. Город сдастся, и надобность в продолжительной осаде отпадет.
Оставив двух других на пустом хуторе, Скилганнон пошел на разведку.
Из живности ему попалась на глаза только пара свиней да несколько кур. Овец и крупный скот угнали — по всей видимости, для прокормления армий, идущих на Мелликан.
Скилганнон вытащил из колодца ведро с водой и напился.
Сет говорил о наашанском войске, будто бы идущем на подмогу тантрийскому королю. Скилганнон знал, что оно придет, придет непременно, но с преднамеренным опозданием. Когда-то и Тантрия, и Датия, и Доспилис входили в Наашанскую империю. Теперь королева снова хочет подчинить эти страны себе. Наилучший способ — позволить им обескровить друг друга, а потом захватить одним махом все три.
Хорошо бы сейчас найти лошадь, думал Скилганнон, сидя на кромке колодца, и поехать на север, в Шерак. Если Храм Воскресителей существует, он найдет его и вернет к жизни женщину, которая вышла за него замуж.
— Мне жаль, что я любил тебя недостаточно сильно, — сказал он вслух. Закрыв глаза, он представил себе Дайну, ее золотую косу, заплетенную серебряной нитью, ее ослепительную улыбку. Внезапно ее сменила другая женщина, с длинными темными волосами, обрамляющими безупречно прекрасное лицо. Она смотрела в глаза Скилганнону, приоткрыв полные губы в улыбке, раздирающей ему сердце.
Скилганнон застонал и вскочил с каменной кромки. Даже теперь он не мог вообразить себе Дайну, не вызвав в памяти образ Джианы.
— Ты любишь меня, Олек? — спросила Дайна в их первую брачную ночь.
— Разве можно тебя не любить? О такой, как ты, мужчина может только мечтать.
— Любишь всем сердцем?
— Я постараюсь сделать тебя счастливой и не возьму себе других жен и наложниц. Это я тебе обещаю.
— Отец предостерегал меня против тебя. Олек. Он говорит, что ты был влюблен в королеву, что все мужчины об этом знают. Ты спал с ней?
Не спрашивай меня, Дайна. Прошлого больше нет, а будущее — наше. И эта ночь тоже наша. Слуги ушли, луна светит ярко, и ты самая прекрасная женщина на свете.
Его мысли прервал топот лошадиных копыт. С запада приближались три всадника, солдаты с белыми гребнями на шлемах. Скилганнон стоял спокойно, поджидая их. По маленьким круглым щитам без всякой эмблемы он не мог определить, к какой армии они принадлежат.
Головной всадник, с жидкой светлой бородкой, натянул поводья и молча уставился на Скилганнона холодными голубыми глазами. Двое остальных, поравнявшись с ним, ожидали приказаний.
— Ты из этой деревни? — спросил наконец кавалерист — негромко, с легким восточным акцентом. Возможно, он датианин, подумал Скилганнон.
— Нет, просто шел мимо.
— Беженец?
— Пока нет.
— Что это значит?
— Это значит, что я не вижу причин бежать и прятаться. Вы можете напоить лошадей, если требуется.
— Твоего разрешения никто не спрашивал. — В глазах всадника вспыхнул гнев.
— Это ваш отряд убил жителей того хутора? — спросил Скилганнон, указывая на сгоревший дом вдалеке.
Всадник откинулся назад, скрестив руки.
— Ты слишком дерзок для безоружного, прохожий.
— Зачем мне оружие? Мне хорошо. Солнце греет ласково, вода холодная. Я ни с кем не воюю.
— Весь мир сейчас воюет, — резко бросил другой солдат, молодой и безбородый, с черными волосами, заплетенными в две косицы.
— Тантрия — еще не весь мир.
— Мне убить его, командир? — спросил юноша, взглянув на белокурого. Тот, пристально посмотрев Скилганнону в глаза, ответил:
— Нет. Напоите коней. — Он спешился и ослабил подпругу.
Скилганнон, отойдя немного, присел на низкую изгородь. Командир, передав коня солдатам, подошел к нему.
— Откуда ты? — спросил командир.
— С юга.
— А идешь куда?
— В Мелликан.
— Город скоро падет.
— Полагаю, вы правы. Долго я там не задержусь.
Офицер, сев на изгородь рядом со Скилганноном, оглянулся на сожженный дом.
— Это не наша работа, хотя могла быть и наша. Что за дело у тебя в Мелликане?
— Я сопровождаю послушника, который хочет принести там монашеский обет, и мальчика, который ищет своих родителей.
— Значит, ты не наашанский гонец?
— Нет.
— На руке у тебя паук — разве это не наашанская татуировка?
— Наашанская. Некоторое время я служил королеве, но больше уже не служу.
— Ты понимаешь, что я обязан либо убить тебя, либо отвести в наш лагерь?
— Вас для этого слишком мало — а впрочем, я понимаю, конечно.
— Вот-вот, — улыбнулся офицер. — Как случилось, что столь выдающийся воин взял на себя такую мелкую задачу?
— Меня попросил об этом человек, у которого я в долгу.
— Понятно. Долги надо платить. Дело чести. Говорят, будто наашанская армия готовится выступить против нас. Как по-твоему, правда это?
— Вы сами знаете, что правда.
— Да, — печально подтвердил офицер. — Королева-колдунья одурачила нас всех. Вместе мы могли бы дать ей отпор, а теперь каждый десятый в наших рядах убит. И чего ради? Датия и Доспилис недостаточно сильны, чтобы удержать Тантрию. Как скоро, по-твоему, придут наашаниты?
— Как только падет Мелликан. Но это всего лишь догадка. Я не имею никакой связи с Наашаном.
Офицер надел свой шлем с лошадиным плюмажем, затянул ремешок и подал Скилганнону руку.
— Счастливо тебе добраться, наашанит.
Скилганнон слез с изгороди. Когда их ладони сомкнулись в пожатии, офицер завел левую руку за спину, и в ней сверкнул тонкий кинжал. Скилганнон, не пытаясь вырваться, лбом двинул офицера по носу, и кинжал, нацеленный в горло, лишь слегка оцарапал ему затылок. Крутнувшись влево, Скилганнон вывернул кавалеристу правую руку. Тот вскрикнул. Скилганнон отпустил его, отскочил назад и выхватил из ножен Мечи Дня и Ночи. Двое солдат тоже обнажили оружие.
— Ты отменный боец, наашанит, — сказал командир, — но ты ведь понимаешь, что я должен был попытаться. Мои люди донесли бы на меня, если б я отпустил тебя просто так. Ты уж не обижайся.
— Ты глуп. — Голос Скилганнона дрожал от сдерживаемой ярости. — Я не хотел тебя убивать. Ты мог бы жить, и твои люди тоже. — С этими словами он прыгнул вперед. Молодой солдат с черными косами сумел отразить удар золотого клинка, но серебряный вспорол ему горло. Второго Скилганнон насадил на меч, как на вертел, вытащил клинок и отступил, чтобы падающий труп не задел его.
Вытерев и спрятав мечи, он приблизился к офицеру. Тот, пятясь, вытащил свою кавалерийскую саблю.
— Я годы потратил на то, чтобы отвыкнуть от насилия, — сказал Скилганнон. — Молодчик вроде тебя не способен понять, как трудно мне приходилось.
— У меня жена и дети, — промолвил кавалерист. — Я не хочу умирать. Не здесь. Не так бесславно.
— Ладно, иди, — вздохнул Скилганнон. — Я заберу ваших лошадей. Когда ты пошлешь за нами погоню, мы будем уже далеко.
Он прошел мимо офицера к лошадям. Стоило ему повернуться спиной, тот бросился на него с поднятой саблей. Скилганнон обернулся, и металлический кружок с зазубренными краями рассек офицеру горло.
Кавалерист упал на колени, пытаясь зажать рану пальцами. Скилганнон подобрал стальной круг и опустился на колени рядом с умирающим. Тот, сотрясаемый дрожью, попытался еще раз глотнуть воздух и испустил дух.
Скилганнон вытер оружие о его рукав и пошел забирать лошадей.
— Ты что такой грустный? — спросил Рабалин, садясь за стол напротив Брейгана. Казалось, что пустой дом скучает по людям, в страхе покинувшим его.
— У меня сердце разрывается при виде всего этого, Рабалин. Здесь жили не солдаты, а мирные люди. Они растили свой урожай и любили друг друга. Не понимаю, как могут люди творить такое зло.
Рабалин промолчал. Он убил Тодхе, а убийство — злое дело. Он, однако, знал, как это начинается. Его толкнули на это ярость, горе и страх. Тодхе тоже был зол на него, потому и поджег его дом.
Рабалин задумался, а Брейган обвел взглядом комнату. Бревенчатые стены оштукатурены, на глиняном полу выдавлены узоры, присыпанные сверху для яркости красной толченой глиной. Все здесь носило следы любви и заботы. Видно, что доморощенный столяр, мастеривший мебель, очень старался. На спинке стула вырезана корявая роза, на другом стуле — нечто, напоминающее кукурузный початок. Кто-то обустраивал свой дом, как только мог.
— Мне думается, здесь жили хорошие люди, Рабалин, — сказал Брейган, разглядывая инициалы над очагом. — Надеюсь, что с ними не случилось ничего дурного.
Рабалин все так же молча кивнул. Он этих людей не знал, и их судьба, по правде сказать, не слишком его волновала. Он встал и начал шарить по дому в поисках съестного. В кладовке нашлись запечатанные горшки с медом. Рабалин окунул в горшок палец и жадно его облизал. Шелковистая сладость наполнила его блаженством. Тетя Атала использовала мед, когда пекла, но Рабалин больше всего любил простой черствый хлеб, поджаренный над огнем и намазанный медом. Вооружившись большой ложкой, он подсел к горшку и вскоре почувствовал, что объелся. Пришлось поскорее выйти во двор и достать воды из колодца.
Напившись, он увидел брата Лантерна. Тот ехал к дому верхом, ведя за собой еще двух лошадей.
Рабалин вышел навстречу. Лошади по сравнению с лохматыми пони, которых он видел в Скептии, показались ему огромными. Он посторонился, уступая им дорогу, и робко погладил бок одного коня. Под блестящей каштановой шкурой играли могучие мускулы.
Брат Лантерн, молча проехав мимо, привязал лошадей во дворе и вошел в дом. Рабалин последовал за ним.
— Ты снова видел убитых? — спросил Брейган.
— Нет, зато привел лошадей. Верхом ездить умеешь?
— Ездил когда-то на пони по двору.
— Тут речь не о пони. Это боевые кони, умные и хорошо вышколенные. От всадника они ожидают того же. Выходи-ка. Застревать здесь надолго небезопасно, но первый урок мы все-таки рискнем провести.
— Я уж лучше пешком пойду, — сказал Брейган.
— Там остались лежать трое мертвых датиан, и скоро их обнаружат. Либо верхом, либо вовсе никак. Пошли.
Выйдя, Лантерн тут же помог Рабалину сесть на гнедого мерина, которого тот только что гладил.
— Убери ноги от стремян, — приказал Лантерн и подогнал стремена ему по росту. — Теперь берись за повод, только осторожно. Запомни: губы у лошади нежные, поэтому никаких рывков и натягов. — Лантерн отвел коня в сторону от других. — Не дави его ногами. Сиди легко. Для начала просто пройдитесь шагом по кругу. — Лантерн отпустил повод и вернулся к Брейгану.
— Я им не нравлюсь, — пожаловался тот.
— А ты не стой там. Не пяль на них глаза. Поди сюда. Двигайся медленно и свободно. — Лантерн усадил послушника на коня, отладил ему стремена и дал тот же совет, что и Рабалину.
Усевшись сам на серо-стального мерина, он приступил к уроку.
— У лошади четыре аллюра: шаг, рысь, крупная рысь и галоп. Самое простое — это шаг. Ты сидишь в седле, вот как сейчас, и только. Рысь уже посложнее, потому что лошадь начинает двигаться в два темпа.
— Это еще что такое? — спросил Брейган.
— Она перескакивает с одной расположенной наискосок пары ног на другую. Сначала, скажем, правая передняя и левая задняя, потом наоборот. Из-за этого тебя будет толкать в зад, пока не поймаешь ритм. Тут лучше мешком не сидеть. Надо опираться на стремена.
Они провели час в поле за хутором. Рабалин учился быстро и даже проскакал немного размашистой рысью, но для Брейгана урок обернулся сущим мучением.
— Если б я привязал к седлу мертвеца, он и то бы двигался ритмичнее, — вздохнул воин. — Что с тобой такое?
— Я боюсь. Вдруг упаду?
— Вынь ноги из стремян и отпусти повод. — Брейган послушался, а Лантерн внезапно хлопнул в ладоши и громко крикнул. Конь Брейгана понесся вскачь, и послушник кувыркнулся из седла назад, на мягкую землю. — Ну, вот ты и упал. Ничего страшного, как видишь — у страха глаза велики.
— Я бы мог сломать себе шею!
— Да, мог бы. В верховой езде достоверно известно только одно: что когда-нибудь ты упадешь. Это так же верно, как и то, что когда-нибудь ты умрешь. Все мы умрем: кто в старости, кто в молодости, кто во сне, кто в муках. Мы не можем изменить этого, можем только оттянуть. А теперь пора двигаться. Я хочу добраться засветло вон до тех холмов, чтобы заночевать в лесу.
Глава 6
Рабалин не мог выразить, какое наслаждение доставила ему эта езда. Он знал, что всегда будет вспоминать этот день с нежностью. Хорошо бы дожить до старости, чтобы вспомнить время, изменившее всю его жизнь. Ему стоило труда не дать коню волю и не умчаться к далеким холмам. Мощь животного, на котором он сидел, наполняла его трепетом. По совету брата Лантерна он тихо разговаривал с конем, успокаивая его, а тот двигал ушами, как будто все понимал. Рабалин поглаживал его стройную шею. Однажды он придержал повод, дав другим опередить себя, а потом пустил коня вскачь. Он не испытывал больше никаких неприятных ощущений, потому что поймал ритм и восторгался этим. Он и конь слились в одно целое — быстрое и сильное целое. Теперь их никто не догонит.
Поравнявшись со своими спутниками, он хотел придержать коня, но тот уже разогнался и пронесся мимо, не слушаясь всадника. Рабалин даже и тогда не почувствовал страха — только дикое ликование.
— Эй, мальчик, стой! — кричал он, натягивая поводья, но конь, казалось, мчался еще быстрее. Брат Лантерн нагнал их на своем сером и крикнул:
— Не тяни так сильно, парень, ты сделаешь его тугоуздым. Поверни его — потихоньку вправо и при этом потяни немного, но тоже тихо.
Рабалин так и сделал. Конь, повернув, перешел на рысь, а после, повинуясь легкому натяжению поводьев, остановился совсем.
— Молодец, — сказал Лантерн, тоже остановившись. — Из тебя получится хороший наездник.
— Почему он так мчался? Испугался чего-то?
— Да, сам того не ведая. Пойми, Рабалин: лошадь на воле бежит быстро, лишь когда ей грозит опасность. Когда ты посылаешь коня в галоп, в нем пробуждается память его предков. Раз он бежит, значит, он в опасности. Лошадь легко впадает в панику, вот почему всадник никогда не должен терять власть над ней. А ты, пустив его в галоп, расслабился и дал ему свободу. Он оказался предоставлен сам себе, потому и запаниковал.
— Это было чудесно! Он так быстро летел — ему бы в скачках участвовать.
— Нет, — улыбнулся Лантерн, — это боевой конь, к тому же молодой, пугливый и беспокойный. На скачках вентрийский чистокровка обошел бы его, как мертвого. Зато в бою вентрийцу недостает гибкости, а его быстрота может быть даже опасна. Твой коняга — как раз то, что нужно горячему молодому всаднику в открытом поле.
— Можно я назову его как-нибудь, брат Лантерн?
— Меня зови Скилганнон, а его — как тебе угодно. Если он пробудет у тебя долго, то привыкнет к своему имени и будет на него откликаться.
Брейган нагнал их рысью, неуклюже подскакивая в седле.
— Некоторые люди просто не созданы для верховой езды, — тихо проронил Скилганнон. — Я начинаю испытывать жалость к его лошади.
К вечеру они оказались высоко в лесистых холмах. Сквозь промежутки между деревьями Рабалин видел внизу, на северо-западе, широкую равнину. По ней двигались колонны пеших людей и порой проезжали конные отряды. На таком расстоянии нельзя было разглядеть, свои это или враги. Да не все ли равно? У него есть конь, который скачет быстрее зимнего ветра.
Заночевали они у подножия утеса. Скилганнон не разрешил разводить костер, но ночь была теплая. В седельных сумках отыскались две скребницы, и Скилганнон научил Брейгана с Рабалином расседлывать и чистить коней. После этого он отвел лошадей туда, где трава росла погуще, спутал их веревками, взятыми из тех же сумок, и оставил пастись.
Брейган, пожаловавшись на стертые ляжки и отбитую задницу и не дождавшись от Скилганнона сочувствия, завернулся в одеяло и лег. Звезды светили ярко на ясном небе. Скилганнон сидел один в стороне от лагеря. В другой день Рабалин не стал бы его беспокоить, но сегодня воин впервые заговорил с ним по-дружески, и Рабалин почти без боязни подошел к нему. Тот встретил его прежним взглядом, холодным и отстраненным.
— Тебе нужно что-нибудь?
— Нет, — сказал Рабалин и хотел уйти.
— Ладно, садись, — смягчился Скилганнон. — Не так уж я страшен, как могу показаться.