— Ладно, садись, — смягчился Скилганнон. — Не так уж я страшен, как могу показаться.
— У тебя все время очень сердитый вид.
— Да, наверное. Но ты все равно посиди со мной. Я постараюсь на тебя не рычать.
Рабалин сел. Он не мог придумать, что бы такое сказать, но затянувшееся молчание почему-то не вызывало неловкости, и воин больше не внушал ему страха.
— Трудно это — быть монахом? — немного погодя спросил он.
— А мальчишкой быть трудно?
— Очень.
— Думаю, что любой человек, кем бы он ни был, ответил бы так же. Жизнь трудна сама по себе, но мне и в самом деле пришлось очень трудно. Учиться мне даже нравилось, но философскую доктрину я никак не мог постичь. Нам предписывалось любить то, что невозможно любить.
— Как же это исполнить?
— Ты не того спрашиваешь.
— У тебя кровь на шее, — заметил Рабалин.
— Один болван меня оцарапал. Пустяки.
— Что ты будешь делать в Мелликане?
Скилганнон посмотрел на Рабалина и улыбнулся:
— Уеду, как только смогу.
— А мне можно с тобой?
— А как же твои родители?
— Им нет до меня дела, да и не было никогда. Я сказал про них только для того, чтобы вы меня не бросили.
— Вот как? Очень умно — я и правда хотел тебя бросить.
— Чем ты будешь заниматься теперь, если перестал быть монахом?
— Ты полон вопросов, Рабалин. Разве ты не устал после целого дня в седле?
— Немножко, но хочу еще посидеть. Ну скажи, чем?
— Поеду на север, в сторону Шерака. Есть там один храм — возможно. Я, во всяком случае, намерен его поискать.
— А когда найдешь? Снова станешь монахом?
— Нет. Сделаю нечто еще более глупое.
— Что же это?
— Секрет. У человека должна быть хотя бы одна тайна. Когда-нибудь я, возможно, скажу тебе, а пока отправляйся спать. Мне надо подумать.
Рабалин вернулся к Брейгану, который тихо похрапывал, и лег, положив голову на руку.
Ему приснилось, что он скачет по облакам на золотом коне.
Скилганнон проводил паренька взглядом, и покой впервые за много недель снизошел на его растревоженную душу. Он не так уж сильно отличался от Рабалина. В юности он тоже был полон вопросов, которые некому было задать, поскольку отец бывал дома редко. Почему люди воюют? Почему одни люди богатые, а другие бедные? Если бог правда есть и он милостив, почему тогда существуют болезни? И зачем это нужно, чтобы люди умирали безвременно? Его мать умерла в родах, произведя на свет слабенькую девочку. Скилганнону тогда было семь. Младенец два дня спустя последовал за матерью, и их схоронили в одной могиле. Тогда Скилганнон не находил ответов на свои вопросы, не нашел он их и теперь.
Несмотря на усталость, он знал, что уснуть не сможет. Он растянулся на земле, заложив руки за голову. На небе светили звезды и тонкий месяц, похожий на серьгу, которую носил Гревис. Скилганнон улыбнулся, вспомнив этого грустного чудака и зимние вечера, когда тот, сидя у огня, играл на лире и пел баллады о славных минувших днях. Красивый звонкий голос Гревис сохранил с тех времен, когда играл на театре женские роли.
— А почему женщины сами не играют? — допытывался юный Скилганнон.
— Женщине неприлично представлять на публике, голубчик. И что сталось бы со мной, если бы они это делали?
— Ты ведь все равно больше уже не играешь.
— Меня сочли слишком старым для ролей юных героинь. Вот скажи, сколько мне лет, на твой взгляд?
— Ну, так сразу не скажешь.
— Мог бы я, по-твоему, сойти за двадцатипятилетнего?
— Если бы не глаза. Глаза у тебя старше.
— Верно говорят, что дети льстить не умеют, — вздохнул Гревис. — Как бы там ни было, я оставил подмостки.
Гревиса нанял Декадо, чтобы обучать Скилганнона танцам. Мальчик был в ужасе.
— Зачем это, отец? Я хочу быть воином, как и ты.
— Тогда научись танцевать, — непреклонно сказал Декадо в одну из своих редких побывок.
— Мои друзья надо мной смеются, — рассердился Скилганнон. — И над тобой тоже. Говорят, что ты взял в дом бабу в штанах. А когда мы идем с ним по улице, люди кричат нам разные гадости.
— Погоди-ка, мальчик. Давай по порядку, — помрачнел Декаде. — Сначала танцы. Тому, кто хочет владеть мечом, требуется равновесие и слаженность движений, а этому лучше всего обучаешься, когда танцуешь. Гревис — блестящий танцор и хороший учитель. Самый лучший, плохого я бы не нанял. Что касается твоих друзей, то какое нам с тобой до них дело?
— Мне есть дело.
— Это потому, что ты еще юн, а юным присуща глупая гордость. Гревис хороший, добрый человек. Он друг нашей семьи, и мы не можем допустить, чтобы его оскорбляли.
— Зачем тебе такой странный друг? Я стыжусь его.
— А я стыжусь тебя, слыша подобные вещи. Послушай меня, Олек. Есть люди, которые выбирают в друзья только нужных людей, полезных им в светском или политическом отношении. Они всегда советуют тебе остерегаться такого-то, поскольку он впал в немилость или происходит из бедной семьи. Или потому, что находят его образ жизни неподобающим. Но я солдат и сужу о своих людях по их способностям, по степени их отваги. А в друзьях мне важно одно: чтобы они были мне по душе. Так вот, Гревис мне по душе, и я надеюсь, что ты тоже его полюбишь. Если этого не произойдет, тем хуже, ведь танцам тебе все равно придется учиться. И я хотел бы, чтобы ты не давал его в обиду своим приятелям.
— Если он будет жить у нас, у меня их вообще не останется, — проворчал одиннадцатилетний Скилганнон.
— Значит, невелика потеря. Настоящие друзья останутся с тобой, несмотря на насмешки других, вот увидишь.
В последующие недели Скилганнону пришлось туго. В этом возрасте для мальчика мнение сверстников превыше всего. На дразнилки и насмешки он отвечал кулаками, и скоро в друзьях у него остался один Аскелус. Предмет его поклонения, тринадцатилетний Бораниус, пытался урезонить его.
— О человеке судят по людям, с которыми он водится, Олек, — сказал он Скилганнону в гимнастическом зале. — Тебя будут называть мальчиком для утех, а твоего отца мужелюбом. Не важно, правда это или нет. Ты должен решить, что для тебя главнее — уважение друзей или преданность наемного слуги.
Скилганнону очень не хотелось идти наперекор своим ровесникам, но главным человеком в его жизни был все-таки отец.
— Ты тоже перестанешь дружить со мной, Бораниус?
— Дружба — это ответственность, Олек. Обоюдная. Истинный друг не захочет подвергнуть меня всеобщему презрению. Если ты попросишь меня остаться твоим другом, то я, конечно, останусь.
Скилганнон не попросил и с тех пор избегал юного атлета. Темноглазый задумчивый Аскелус таких разговоров не заводил. Он заходил за Скилганноном, и они вместе шли в школу.
— Тебе не стыдно со мной ходить? — спросил однажды Скилганнон.
— С чего бы это?
— Всем остальным стыдно.
— Нужны они тебе очень, остальные-то, — сказал Аскелус, и Скилганнон вдруг понял, что это правда, если не считать потери Бораниуса. Отец тоже оказался прав: мало-помалу Скилганнон начал ценить и любить Гревиса, хотя тот во время уроков называл своего ученика «бегемотиком».
— Ни дать ни взять, Олек. У тебя что, обе ноги левые?
— Я стараюсь.
— Должен признать, что это так, увы. Я надеялся закончить наши занятия к лету, но теперь вижу, что влез в кабалу на всю жизнь.
Но Скилганнон и тут делал успехи, пусть небольшие. Упражнения, которые задавал ему Гревис, укрепили его ноги и торс. Он начал скакать и кружиться, не теряя равновесия. Он даже двигаться стал быстрее и дважды выиграл в школе состязания по бегу. Вторая победа доставила ему особенную радость, потому что отец был там и видел, как он обставил Бораниуса в полумильном забеге. Его восторг умаляло лишь то, что Бораниус на прошлой неделе повредил себе лодыжку и потому не мог считаться полноценным соперником.
В тот же вечер Декаде снова уехал на границу с Мата лешем. Скилганнон сидел в саду с Гревисом и слугами. Спериан и его жена Молаира жили в доме Декаде уже пять лет. Молаира, большая, с проседью в золотисто-рыжих волосах, неизменно добродушная, шумно радовалась цветам и птичкам. Спериан, ухаживавший за садом, хозяйским оком прикидывал, где надо подстричь, а где посадить новую поросль. Скилганнон любил эти вечера в тихом домашнем кругу.
— Как там у вас, сильные бегуны подобрались? — спросил Спериан.
— Бораниус побил бы меня, если б не нога.
— Красивая, — сказала Молаира, любуясь полученной им медалью. — И лента голубая, прелесть что такое.
— Лента для него дело десятое, голубушка, — заметил Гревис. — Теперь его имя напишут на доске в школе: Олек Скилганнон, победитель.
Скилганнон покраснел до ушей, и Спериан мягко сказал:
— Своими успехами гордиться не стыдно, только зазнаваться не надо.
— Я тоже как-то получил приз, десять лет назад, — сказал Гревис. — Играл Абрутению в «Леопарде и арфе». Отличная комедия, очень смешная.
— Я тоже как-то получил приз, десять лет назад, — сказал Гревис. — Играл Абрутению в «Леопарде и арфе». Отличная комедия, очень смешная.
— Мы ее видели, — вспомнила Молаира, — в прошлом году, в Пераполисе. И правда, смешно. Не помню только, кто играл Абрутению.
— Кастенполь, должно быть. Он ничего, только с репликами запаздывает. Я справился бы лучше.
— Абрутении по роли четырнадцать лет, — хмыкнул Спериан.
— И что же? — ощетинился Гревис.
— Да то, что тебе по меньшей мере сорок.
— Жестокий! Мне тридцать один год.
— Как скажешь.
— А меня ты на сцене видела? — спросил Гревис Молаиру.
— Как же! Помнишь, мы ходили к Таминусу, Спериан? Смотрели что-то про похищенную принцессу и юношу, который ее спасал, а он потом оказался королевским сыном.
— «Золотой шлем». Трудная роль, сплошное нытье и вопли. Мне по этому случаю сделали красивый парик. Сорок раз подряд играли и делали полные сборы. Сам старый король похвалил меня. Сказал, что лучшей героини еще не видывал.
— Неплохо для двухлетнего, — подмигнув Скилганнону, вставил Спериан. — Тому весной будет двадцать девять лет.
— Полно тебе дразнить его, — вступилась Молаира.
— Это я любя, Мо, — сказал Спериан, и Гревис, развеселившись, принес свою лиру.
Скилганнон часто вспоминал тот вечер. В теплом воздухе пахло жасмином, и он, с медалью победителя на шее, сидел в кругу любящих его людей. Приближался новый год, будущее казалось светлым и полным надежд. Усилия отца, успешно отражавшего атаки Матапеша и Пантии, обеспечивали Наашану мир, и все на свете было хорошо.
Теперь, оглядываясь назад взором умудренного жизнью человека, Скилганнон понимал, что вслед за радостью всегда приходит отчаяние.
Он пробирался по темному лесу, и его ноги отяжелели от усталости. Чувствуя, что опасность близко, он остановился. Что-то двигалось к нему через подлесок, и Скилганнон понял: это Белый Волк.
Его сердце. затрепетало от страха. В лесу было тихо, ни единого дуновения. Скилганнон явственно слышал зов мечей. Он сжал кулаки, перебарывая ужас, и крикнул:
— Я не стану обнажать мечи! Покажись!
Ощутив спиной горячее дыхание, он обернулся. Волк, мелькнув белой тенью, тут же скрылся, и Скилганнон осознал, что держит в руках Мечи Дня и Ночи. Он не помнил, как извлек их из ножен. Издалека донесся голос — голос мальчика, Рабалина.
— Эй, что с тобой?
Скилганнон, тяжело дыша, сел.
— Ничего.
— Плохой сон приснился?
— Вроде того. — Небо уже посветлело, одежда намокла от росы. Скилганнон встал и потянулся.
— А мне приснился хороший, — весело сообщил Рабалин. — Будто я еду по облакам на золотом коне.
— Перенеси его лучше под дерево, — сказал Скилганнон Брейгану, собиравшемуся развести костер. — Ветки будут рассеивать дым. И смотри, чтобы хворост сухой был.
— У нас еда почти вся вышла, — сказал Брейган. — Может, поищем какую-нибудь деревню? — Вид у послушника был усталый, голубая ряса стала грязной. На подбородке отросла щетина, но щеки остались гладкими.
— Вряд ли мы найдем что-то съестное так близко от театра военных действий. Придется тебе затянуть пояс, Брейган.
Скилганнон вытер своего серого мерина, взнуздал его и оседлал. Конь, почувствовав на себе седока, взбрыкнул пару раз. Рабалин засмеялся, а Брейган с тревогой спросил:
— Они все так делают?
— Лучше не наедайся, — посоветовал ему Скилганнон. — Я съезжу вперед, на разведку, и через час вернусь.
Ему, по правде говоря, хотелось побыть одному и не терпелось поскорее распрощаться с этими двумя насовсем. В миле от лагеря он спешился и взошел на высокий холм. По лесистой долине внизу змеилась дорога, а по ней двигались беженцы — некоторые с тачками, большинство с котомками за спиной. Мужчин мало, в основном женщины с детьми. До Мелликана все еще оставалось несколько дней пути.
Из-за гор тем временем пришли темные тучи. Сверкнула молния, и почти сразу же прокатился гром. Конь Скилганнона захрапел и привстал на дыбы.
— Ну тихо, тихо, — сказал Скилганнон, снова садясь в седло.
Пошел дождь, пока несильный. Скилганнон достал из-за седла плащ с капюшоном и надел, стараясь, чтобы он не вздулся и не напугал коня.
Обратно пришлось ехать другой дорогой. Дождь усилился, и склоны сделались скользкими. Когда он с запозданием приехал в лагерь, Брейган и Рабалин жались к утесу под выступом. Грозу надо было переждать — он не рискнул бы ехать с двумя неопытными всадниками по холмам, когда сверкает молния и гремит гром. Скилганнон привязал коня, присел под тем же выступом и за невозможностью разговора вздремнул. Час спустя гроза ушла на восток, из-за туч выглянуло солнце.
— Чего ты? — спросил Скилганнон Брейгана, видя, что тот совсем приуныл.
— Я промок насквозь, а тут еще на эту скотину залезать.
Скилганнон подавил вспышку раздражения.
— Мы будем в Мелликане через пару дней, и ты сможешь навсегда забыть о своем опыте наездника.
Эта мысль явно приободрила Брейгана, и он встал. Рабалин уже тащил седло, собираясь взвалить его на коня.
Два часа спустя они ехали по скрытой в лесу тропинке. Внизу нескончаемым потоком тянулись беженцы.
Скилганнон хотел уже спуститься, когда увидел приближающихся с востока кавалеристов.
— Это наши солдаты? — спросил Брейган. Скилганнон не ответил. Всадники пришпорили лошадей.
Их было пятеро — трое с пиками, двое с саблями. Беженцы при виде их начали разбегаться. Одна старушка упала, и пика тут же ударила ее в спину между лопатками.
— Праведное небо! — вскрикнул Брейган. — Что они делают?
Беженцы в ужасе устремились к лесу, но несколько детишек, потерянных в панике своими родителями, остались стоять на месте.
Скилганнон схватился за мечи, и тут из леса внизу показалась одетая в черное фигура — мужчина могучего сложения в кожаном колете с серебряными накладками на плечах. На голове черный шлем, тоже украшенный серебром, в руке боевой топор с двумя острыми лезвиями. Всадники заметили его, развернулись и атаковали. Воин, не пытаясь увернуться от нацеленной в него пики, бежал прямо на скачущего галопом коня. Вскинув руки, он заорал во всю глотку, и напуганный конь свернул в сторону. Топор обрушился на грудь всадника и вышиб его из седла. Воин отскочил от пики другого кавалериста и рубанул по шее его коня. Скакун бессознательно взвился на дыбы и упал, а окровавленный топор раздробил шлем и череп всадника.
— Вот это боец, клянусь небом! — произнес Скилганнон и направил своего коня вниз по склону. Воина теперь атаковали двое человек с саблями. Последний копейщик держался позади, выжидая, но дождаться своего случая ему так и не удалось. Услышав топот коня Скилганнона, он повернулся в ту сторону. Скилганнон проскакал слева от него, и золотой Меч Дня рассек солдату шею. Тот еще не успел упасть, а Скилганнон уже обрушился на двоих сабельщиков.
Воин, однако, не нуждался в его помощи. Один конь рухнул, а воин, перескочив через него, внезапно метнул свой топор в другого всадника. Стальные крылья лезвий вонзились в грудь и размозжили кости. В живых остался только солдат, которому упавший конь придавил левую ногу.
Воин, не обращая на него внимания, вытащил свое оружие из груди убитого и поднял глаза на Скилганнона. Обильные серебряные нити в его черной бороде доказывали, что он уже немолод, глаза цвета зимнего неба смотрели холодно. Он бросил взгляд на солдата, убитого Скилганноном, но ничего не сказал.
Последний кавалерист выбрался из-под коня и встал на ноги с саблей в руке.
— У тебя остался еще один враг, — заметил Скилганнон. Воин обернулся, и солдат, побледнев, сделал шаг назад.
— Уноси ноги, паренек, — низким холодным голосом молвил воин. — И вспомни про меня, когда тебе снова вздумается убивать женщин и детей.
Солдат недоверчиво заморгал, но воин уже отвернулся и пошел туда, где стояли, застыв в ужасе, четверо ребятишек. Топор лежал у него поперек плеч.
— Пошли-ка, — с неожиданной мягкостью сказал он, подхватил на руки маленькую девочку и направился к лесу. — Пошли, — повторил он, и трое детишек потянулись за ним.
Уцелевший кавалерист сел на оставшуюся без седока лошадь и рысью затрусил прочь.
Брейган и Рабалин съехали со склона.
— Глазам не верю, — сказал Рабалин. — Он убил четверых!
В это время из леса выбежали женщины с ножами в руках.
— Они нападают! — завопил Брейган, и его конь, всполошенный криком, заплясал. Послушник уцепился за седло.
— Они голодные, дурень, — сказал ему Скилганнон, успокоив коня. — И бегут за мясом.
— За мясом?
— Ну да, за кониной. Давайте свернем в лес, враг того и гляди вернется.
Проехав по лесу еще полмили, они сделали привал. Вокруг разводили свои костры беженцы. У женщин был изможденный вид, дети вели себя неестественно тихо. Скилганнон остановился немного в стороне от них. Брейган, покопавшись в мешке, извлек сухари, но Скилганнон сказал;