– Ой… – Йоля почувствовала, как волна жара заливает щеки. Хорошо, что в темноте не видно. Какая ж она дура, в самом деле… – Я прощения попрошу, когда вернемся. У Луши попрошу, да и у Ористиды тоже.
– М-да. Хорошо бы вернуться.
Йоля отыскала в темноте его ладонь и сжала пальцами. Хотелось плакать. От счастья. Раз так… раз уж вот так вот всё… значит, она может остаться с Игнашом, нет у него жены, нет семьи. А теперь все будет хорошо. И никто не сможет им помешать – ни дикари, ни оружейники, ни бандиты, убившие Графа, ни вся пустыня. И даже вся Пустошь помешать не сможет. Теперь все будет хорошо.
Луна выползла в небо, черная пустыня расцветилась серебристыми бликами.
– Пора, – сказал Игнаш. – Сделаешь, как скажу?
Наверное, впервые он просил, а не приказывал. И Йоля снова подумала, что все теперь будет хорошо.
– Ты токо скажи, я все-все сделаю! Вот увидишь.
– Это будет трудно.
– Да ты скажи, чего нужно!
– Момент нужно выбрать. На сендере нельзя туда – мотор услышат, всполошатся. Пойду налегке, один.
– Нельзя одному, ты что!
Игнаш в свою очередь осторожно сжал Йолины пальцы:
– Боишься одна оставаться? Я же говорил: будет трудно. Но лучшего не придумалось. Сделай, как прошу, выжди, пока пора будет, а как будет пора – мчи прямо на огни, ничего не бойся, не сворачивай, лети. Увидишь меня – тормози, но не резко, плавно. Сендер на резком тормозе перекинуть нельзя, тогда пропадем. Притормози чуток, чтобы я смог запрыгнуть, ну и если живой кто из оружейников – тоже. Не глуши мотор, гляди, чтоб работал… Ну, вроде все я сказал.
Йоля коротко вздохнула, представляя, как будет сидеть в темноте и ждать.
– А как я узнаю, что пора?
– Узнаешь.
В темной кабине Йоля не видела лица Мажуги, но по голосу слышала, что он улыбается.
– Вот об этом не тревожься. Когда я начну, ты поймешь враз, не ошибешься… Э, да что ж я? На вот, держи.
– Чёй-то? Трубочка… А, прицел!
– Молодец, знаешь!
– Я ж с Харькова… Игнаш, ты уж как-то там… это. Ну, бережно чтобы, осторожно, а?
Мажуга выпустил ее ладонь, протянул руку и погладил слипшиеся грязные пряди, спадающие на щеку из-под дареного платка.
– Ну, едем.
Сендер преодолел несколько песчаных перекатов. Здесь повсюду были холмы – похоже, в этом краю ветер дул постоянно и намел вот такие длинные груды, как волны из песка, только застывшие. Когда переваливали последний бугор, Мажуга остановил сендер и указал:
– Гляди!
Вдалеке виднелись красноватые сполохи. Совсем не яркие, но в темной пустыне было заметно издали. Йоля приложила к глазу оптический прицел. Она различила костры, между огней мелькали тени – много людей, десятка два, даже больше.
Пока она любовалась, Мажуга спрыгнул на песок и захлопнул дверцу.
– Я пошел. – Отойдя на несколько шагов, обернулся и бросил напоследок: – Из сендера не выходи! У тебя кохара нету, так сиди уж.
И больше не оглянулся ни разу.
Сперва Йоля следила в оптический прицел, как он пробирается между холмами. Потом потеряла его из виду.
Мажуга крался, держась теневой стороны. Вся пустыня была поделена на черное и серебристое. Серебристое – там, где луна освещает, а он держался черных участков. По мере того как приближался к стойбищу дикарей, отчетливей звучали ритмичные удары в барабанчик и завывания. Мажуга прикинул: где-то они должны были караульных выставить, не иначе. Хотя, с другой стороны, кто их разберет? Ведь праздник же, вон как орут и стучат. Он еще убавил шаг, теперь продвигался совсем медленно, по-прежнему держась теневой стороны.
Потом услышал – по другую сторону бархана, на освещенном луной склоне, кто-то тихонько подпевает и выстукивает такт по мягкому. Может, по коленке себя колотит. Значит, есть караульный. Мажуга, стараясь двигаться бесшумно, подкрался к тому месту, где тихое пение звучало разборчивее, и рванул через гребень.
Караульный сидел и напевал, подтягивая племени, веселящемуся у костров. Когда над головой заскрипел под сапогами Игнаша песок, он вскочил, поднимая копье, но крикнуть не успел или не сообразил. Ржавый обрушился на дикаря сверху, вцепился одной рукой в древко копья, на лету отклоняя острие в сторону; другая рука отыскала чужое горло, сдавила, ломая хрящи гортани. Все вышло само собой, уж это дело оказалось Игнашу знакомо, здесь ни к чему знание пустыни… Хрясь – и с тихим хрипом тело под ним обмякло. Дикарь был тощий, словно высушенный жарким солнцем, кожа да кости. Мажуга склонился над ним, сорвал с шеи кохар и перевернул тело, перетаскивая под склон, потом обрушил массу песка на труп – теперь его было не видно. Огляделся и крадучись двинулся к огням.
Здесь вой и удары барабанов были слышны очень отчетливо. Еще один холм, совсем низкий. Мажуга прилег у самого гребня и осторожно выглянул. Перед ним был лагерь людоедов – растянутые на ребрах какого-то гигантского зверя высохшие шкуры, костры. В центре стойбища лежал гигантский череп, скалился клыкастым ртом. Какому животному принадлежали кости, Игнаш не знал, но зверюга была громадная, череп шагов шесть длиной. Позади растянутых шкур, которые, видимо, служили дневным укрытием от жары, виднелась колючая изгородь. Туда, похоже, манисов на ночь загоняют.
Разглядел он и харьковчан – Самоха и еще один каратель; кажется, стрелок с мотоциклетки. Оба были живы, шевелились. Их связали и бросили подле гигантского черепа. Вокруг горели костры, образуя кольцо. Десятка три дикарей, мужчин и женщин, шагали вдоль этого кольца, снаружи от огней. Они подвывали и низко склонялись при каждом шаге, сильно сгибая колени. Трое лупили в небольшие барабанчики. Было в этом движении что-то гипнотическое. Мажуга помотал головой. Даже в глазах зарябило, заворожил танец. Может, они и сами уже того – окосели от песни и пляски? Вроде бы несет от костров дурман-травой. Откуда у этих пустынников дурман? У карателей в поклаже нашли? Каратели частенько этим делом баловались.
Ритм дроби сменился, стал жестче, дикари обернулись лицом к центру круга. Рядом с черепом возник Уголек. Его было не узнать – на плечах полосатая шкура, широкий пояс с подвешенными детскими черепами, на шее ожерелье из клыков.
В косички вплетены кожаные ленты, на которых тоже болтаются какие-то острые штуки, то ли клыки, то ли когти. На голове – что-то вроде короны из связанных костей, кости сходятся к вершине, украшенной небольшим черепом. Выступал парень важно, с каждым шагом ударял в песок копьем. За ним следовали двое стариков с седыми космами, перетянутыми кожаными шнурками; эта парочка тоже украсила себя когтями и зубами. Все трое были разрисованы свежей кровью, влажные узоры светились в огне костров.
Дикари дружно повалились на колени, барабаны смолкли. Двое стариков, явившихся с мальцом, подскочили к карателю, схватили его, подняли, опрокинули спиной на звериный череп. Парень заорал, вращая глазами. Мажуга вытянул кольт и приготовился. Вот сейчас… Но он не успел вмешаться. Племя в один голос завыло:
– Улла-Халгу! Улла-Халгу!
Уголек, который, видимо, и звался по-настоящему Улла-Халгу, подскочил к карателю и вонзил ему в грудь копье. Оружейник захрипел, выгнулся, на губах возникли кровавые пузыри, лопнули, красная струйка хлынула по подбородку вниз… Каратель уронил голову и поник.
– Улла-Халгу! – взвыли дикари.
Сейчас они пожирали глазами сцену убийства, а в сторону Мажуги никто не глядел, и он бросился к кострам. Тем временем старики отволокли заколотого карателя от черепа и схватили Самоху. Игнаш, подбегая, заметил, что толстяка сильно избили – кровь из рассеченного лба заливала глаза, Самоха почти ничего не видел, но понял, что сейчас произойдет, и задергался в путах. Ему удалось освободить ноги, и он пнул одного из стариков в живот. Дикарь сложился пополам и отлетел, племя завыло. Второй старик с Угольком потащили пленника к черепу. Самоха упирался, пытался ударить то плечом, то ногой. Из круга выскочили двое мужчин и поспешили на помощь палачам.
Мажуга уже подбегал к кругу костров – одуревшие от дурман-травы и крови дикари не оборачивались, они не сводили глаз с окровавленного копья Улла-Халгу, ждали нового удара, но Самоху никак не удавалось повалить. Двое помощников ухватили управленца, придавили к лобным костям гигантского черепа. Теперь Уголек отпустил жертву и отступил на шаг, занося оружие. Игнаш вскинул кольт и на бегу дважды выстрелил. Оба дикаря, державших оружейника, рухнули, обливаясь кровью, Самоха вырвался и, согнувшись, бросился на Уголька, врезал головой мальцу в живот; тот уже не смог сдержать руку с копьем, занесенную для удара – наконечник врезался в широкую белую кость. Уголек повалился на спину, корона слетела с его головы и покатилась по песку. Самоха рухнул сверху и ударил дикаря лбом в лицо. Подскочил старый шаман, с размаху огрел оружейника здоровенной костью, Самоха зарычал и скатился с Уголька.
Ржавый прорвался сквозь круг людоедов, на ходу ударив рукоятью кольта в висок того, что подвернулся под руку. Теперь его заметили. Несколько тощих черных фигур бросились за ним, Игнаш отмахнулся, свалив сразу двоих. Подскочил к Самохе, ухватил за воротник и резким рывком поставил на ноги. Другой рукой вскинул кольт и выстрелил дважды – из несущейся на него толпы дикарей вывалились двое, еще несколько замешкались, на них брызнула кровь. Один вырвался вперед – Мажуга свалил его прямым ударом в челюсть. Другой вцепился в связанного оружейника и повалил. Игнаш отшвырнул его ногой, Самоха завозился в песке, но встать ему никак не удавалось.
Ржавый прорвался сквозь круг людоедов, на ходу ударив рукоятью кольта в висок того, что подвернулся под руку. Теперь его заметили. Несколько тощих черных фигур бросились за ним, Игнаш отмахнулся, свалив сразу двоих. Подскочил к Самохе, ухватил за воротник и резким рывком поставил на ноги. Другой рукой вскинул кольт и выстрелил дважды – из несущейся на него толпы дикарей вывалились двое, еще несколько замешкались, на них брызнула кровь. Один вырвался вперед – Мажуга свалил его прямым ударом в челюсть. Другой вцепился в связанного оружейника и повалил. Игнаш отшвырнул его ногой, Самоха завозился в песке, но встать ему никак не удавалось.
Дикари медленно сходились со всех сторон, тянули руки, выли. Мажуга повел кольтом по кругу, вдоль перекошенных морд. Это дикарей не напугало, они надвигались и выли так, что заглушали звук мотора сендера. Йоля влетела в круг, разметав по пути костер, бампером сшибла двух дикарей, затормозила возле Мажуги и, вскинув «беретту», стала палить. На расстоянии в десяток шагов она не мазала. Дикари бросились в стороны, Ржавый выпустил две последние пули из кольта и снова зацепил Самоху за воротник. Тот барахтался, скреб ногами… а дикари – и раненые, и невредимые – бежали врассыпную.
Игнаш поднял вконец обеспамятевшего Самоху и поволок к сендеру, рванул дверцу. Дикари сновали на границе освещенного круга, не решаясь приблизиться. Из темноты вылетело копье, ударило Мажугу в спину, он пошатнулся, наконечник попал в панцирную пластину и застрял. Йоля дважды выстрелила. Из ночи, разорванной сполохами костров, отозвались пронзительным воем.
Игнаш впихнул управленца на заднее сиденье, и Йоля проворно переползла с водительского места. Ржавый прыгнул за руль. В песок, там, где он только что стоял, вонзилось копье, другое проскрежетало по дверце сендера. На громадном черепе выпрямился Уголек, с трудом поднял длинное ружье Аршака. Его роскошный наряд был изодран, лицо разбито в кровь. Ноги дикаря дрожали, и ствол ходил ходуном. Мажуга врубил газ, Уголек выстрелил. Сендер рванул с места, процарапал бортом по кости. Уголек, опрокинутый отдачей, свалился с черепа. Самоха, рядом с которым ударила пуля, вскрикнул. Сендер проломился сквозь навес из шкур, вспыхнули фары, лучи света запрыгали, вырывая из ночи то груды песка, то убегающего дикаря, то пронзительно шипящего маниса. Ящеры, напуганные стрельбой и светом, проломили загородку и метались по стойбищу, увеличивая общую неразбериху.
– Пистолет! – крикнул Мажуга. – Йоля! Заряди! Пистолет!
Она, сопя, склонилась на сиденье, сендер трясло, патроны никак не входили на место… Беглецы уже покинули окрестности стойбища и теперь мчались по пустыне, взмывали на барханы – тогда в фары летели тучи пыли, – потом скатывались вниз, сендер буксовал, обрушивая со склона пласты песка… Самоха возился на заднем сиденье, он все никак не мог освободить руки, но не решался позвать Мажугу и попросить, чтобы развязал. Толстяку хотелось, чтобы его умчали подальше от стойбища.
Игнаш сбавил скорость, сендер покатил осторожнее, теперь они не мчались напролом, а объезжали препятствия. Самоха сел ровнее и оглянулся. Пустыня, серебристая в лунном свете, шевелилась – на барханах возникали и пропадали дергающиеся силуэты.
– Погоня! – крикнул управленец. – На ящерах скачут!
Мажуга обернулся, тоже заметил движение позади.
– Ах ты ж, некрозное семя…
Йоля вогнала магазин в гнездо и взобралась коленями на сиденье.
– Дядька Самоха, ляг, что ли, – деловито потребовала она. – Мешаешь!
Оружейник рухнул и вжался в пыльную обивку. Наездники мчались за удаляющимся светом фар и никак не отставали, но и сближаться вроде не спешили. Скорей всего, они просто не хотели терять сендер из виду и выжидали подходящий момент.
– Нож дайте, что ли, – попросил Самоха, снова усаживаясь.
Прямо по ходу песок раздался, стал осыпаться, перед капотом взметнулось толстое щупальце, будто из земли выросшее. Оружейник охнул и опять сполз вниз. Сендер тряхнуло. Йоля увидела, как позади почва идет трещинами, пыль и песок струятся в них, а из-под земли одно за другим высовываются щупальца, машут в воздухе. Раздались крики – дикари, завидев опасность, осаживали манисов и разворачивались.
– Сейчас, – прохрипел Мажуга, – оторвемся…
И втопил педаль газа.
Когда подземное чудище и погоня остались далеко позади, Ржавый сбавил скорость. За багажником клубилась пыль, серебристая в лунном свете. Сендер катил не спеша… потом встал.
– Развязывайте, что ли, – подал голос с заднего сиденья Самоха.
Йоля открыла дверцу, чтобы перейти назад и освободить оружейника. Мажуга придержал ее за локоть, протянул кохар:
– Надень сперва.
– Откуда?
– Караульный был. Потом уже не до того стало, а этого я спокойно сделал, успел кохар с него снять… Вот теперь порядок, теперь ступай. Да, возьми вот нож, веревки разрежь.
– Ну Мажуга, ну девка! – Самоха потер затекшие, онемевшие руки. – Ну я прям не знаю, что сказать… Я уже думал: всё, конец мне. Уголек этот, некроз его возьми… Я уж с жизнью распрощался, а тут вы…
– Мне, Самоха, без тебя возвращаться нельзя, – объяснил Игнаш. – Как бы я после цеховым объяснил? Увел колонну, вернулся сам. Так что тебя я беречь буду.
– Хочешь сказать, из-за этого меня спасал? – Пушкарь криво улыбнулся. – Врешь ты.
– Ну и вру. – Игнаш потянулся за кисетом, встряхнул его. – Эх, табак заканчивается…
– Но этот, как его, который Уголек! В засаду же завел, а? Такой смирный вроде, казалось, все подпрыгивал, подпрыгивал…
– Кто его разберет, что у них с Аршаком промеж себя было. – Ржавый чиркнул зажигалкой, затянулся. – Но старика малец, похоже, сам и прикончил. Башку отхватил.
– Я видел, когда нас в стойбище волокли. Слушай, а у тебя оружие какое найдется? А то я без ствола как голый прям.
– Дробовик есть. Сейчас докурю, полезу искать. – Мажуга поднял руку с самокруткой – пальцы дрожали. – Сейчас…
А на Самоху накатил приступ болтливости – сказывался пережитый страх. Он стал описывать, как их тащили в стойбище, как они пытались вырваться, как возвратился из погони Уголек и дикари стали орать, скакать вокруг него.
– …И стволы отобрали, всё с собой унесли, и то, что в сендере было, в багажнике, тоже забрали. Игнаш, зачем им стволы? Они ж ими не пользуются?
– Может, думали научиться. Щенок-то стрелял в нас – значит, умеет. А еще верней – на продажу. Сменяли бы на что. Самоха, ты как? За руль сядешь?
– Можно. Только куда править?
– Сам не знаю. Солнце взойдет – оглядимся.
Когда взошло солнце, вокруг была пустыня – и ни намека на дорогу. Песок, черный в тени и серебристый под луной, сделался серым, потом розовым, потом, как только солнце поднялось над барханами, снова серым. Прикинув, где восток, Мажуга решил держать путь на север – к Мосту так, может, и не выехать, но берег в той стороне, то есть край пустыни. За руль сел Самоха, Йоля перебралась назад.
К полудню бак опустел, Мажуга перелил запас из канистры, сменил за рулем пушкаря, и они поехали дальше. Вокруг расстилались пески, и не было заметно ни малейших признаков жизни. Днем все живое зарывалось поглубже в ил. Сендер катил на север, а пейзаж не менялся, как будто они стояли на месте. Ни примет, ни движения – только серые пески. Потом Мажуга забеспокоился: горючее убывает, а края Донной пустыни не видать. Он остановил сендер и взобрался на капот. Долго крутился, оглядывая горизонт – то так, из-под руки, то в оптический прицел. Йоля с Самохой ждали.
– Вон там, – указал наконец Игнаш рукой. – Далеко, некроз его возьми, но все-таки уже видать.
– Мост? – с надеждой спросил Самоха.
– Берег. От дороги к Мосту мы далеко отклонились, пока бегали то за дикарями, то от дикарей. Я сейчас уже не соображу, в какой он стороне, по правую или по левую руку.
– Дай поглядеть. – Йоля тоже вскарабкалась на капот.
Мажуга дал ей прицел и, взяв за плечи, легонько развернул в нужную сторону. Сперва она ничего не рассмотрела, только однообразные серые пески, уходящие к горизонту. Потом сообразила: берег – это темная полоса, тянущаяся на севере. Смотреть на темную полосу стало неинтересно, девчонка принялась вертеться, грохоча пятками по капоту, таращилась в разные стороны… Потом ойкнула и быстренько спрыгнула на песок.
– Что?
– Уголек, Улла-Халгу этот… он прямо на меня глядел!
– Он далеко? Он тебя увидал?
– Не знаю, я повернулась, а он прямо на меня пялится. И еще там не меньше десятка, на ящерах.
– Вот тварь! – в сердцах выругался Игнаш. – Другой бы отстал от нас! Мы ж сколько его народу положили, на кой ему еще своих терять? И так племя захудалое… Ладно, погнали отсюда. Самоха, ты там поглядывай назад.
Сендер покатил на север. Темную стену вскоре уже можно было различить и без оптики, но потом сколько ни ехали, она никак не желала приближаться, так и оставалась узкой полоской над серыми песками. Просто полоской, без подробностей, без формы, без деталей. Оптический прицел теперь был у Самохи, тот время от времени смотрел назад. Пару раз жаловался, что серая иловая взвесь мешает разглядеть, но вроде бы кто-то пылит следом, не упуская из виду.