– Они и мертвого своим воем поднимут. – Шагарин смачно, с хрустом разломил клешню омара (даже щипцы не потребовались). – Господа, знаете, я что-то совсем перестал спать по ночам, а вот днем меня все что-то клонит, клонит…
– Это бывает, потом пройдет. А может, к перемене погоды? – неуверенно откликнулась Олеся Михайловна Лесюк, кинувшая после появления Шагарина тревожный предупредительный взгляд мужу.
Внизу «пан мертвец» тем временем поймал в свои объятия толстую туристку-немку. «О майн готт!» – только и сумела крикнуть она. «Пан» облапил ее и наградил поцелуем, попутно вымазав в муке. Картофельные вампирские зубы у него при этом упали. С новой силой грянула музыка. На скрипках, казалось, вот-вот лопнут все струны. Факелы догорали, дымились.
Глава 23 БЕЗУМНАЯ, БЕЗУМНАЯ НОЧЬ
Шшш-шшш! Зашипели факелы и наконец погасли совсем. Но заснуть в эту ночь в Нивецком замке мало кому было суждено. Растаяли толпы туристов, охрана выпроводила ряженых, пьяных, загулявших – веселиться за ворота на ярмарочное поле, где под открытым небом загремела дискотека. Уехали и пожарные машины. Время близилось к двум часам. Как вдруг…
Сергей Мещерский, только-только устало прильнувший к вожделенной подушке, был разбужен адским грохотом, ворвавшимся в открытое настежь по причине духоты окно.
Грохот металла о камни. Истошный, полный ужаса вопль – снизу, из двора.
Кравченко, откинув одеяло, вскочил с кровати, бросился к двери. Новый козлиный вопль всполошил всех.
– Шо еще сталося? Хто кричал?
– Дрюсик, я только что снотворное приняла, что здесь у нас творится?!!
– Олесинька, не волнуйся, зараз разберемся. Эй, хто там? Осадченко, Павлюк, шо ж это робится тут у нас посреди ночи?!
Лесюк, Олеся Михайловна и Олег Гиз вышли на галерею кто в чем, поднятые с постели. Появилась и Елена Андреевна, судя по ее виду, она еще не легла, только собиралась. Выскочил из своей комнаты и Илья. Он был в спортивном костюме.
– Ма, кто там так орал?
– Зараз разберемся. Тiльки не волнуйтеся вы за ради бога. Эй, Павлюк, у чем еще справа?! – гаркнул Андрей Богданович Лесюк на подоспевших сонных охранников.
– Та ж то Омельченко опять блажит, – сообщил один из охранников. – Совсем дурной стал. Тележку с посудой, что на кухню вез, опрокинул, опять все разгрохал.
– Омельченко, официант? Опять все побил? – разозлился Лесюк. – Уволить завтра же к чертовой матери!
– Блажной он. Это… Андрей Богданыч, он вроде не в себе, божится, что видел его только что, – тихо, однако так, что всем собравшимся на галерее было это слышно, сообщил второй охранник.
– Кого «его»? Кого это еще его он видел? – повысил голос Лесюк. – Совсем с ума посходили? Он шо, пьяный?
– Ни, трезвый он, да вы сами его зпытайте. Испугался он, с испугу и посуду-то всю бросил.
– Чтоб завтра ж духу его тут не было! – заорал Лесюк. – Вы шо стоите, примерзли? Не слышали, шо я сказал?!
– Может, позвать его сюда, Омельченко-то? – тихо спросил кто-то из охранников. – Пусть расскажет, что там было и как?
Лесюк побагровел от злости, хотел – было видно по его лицу – послать охранников куда подальше, но…
– Андрей Богданович, не мешало бы узнать, что привиделось парню в темноте, – сказал Гиз. – Я спущусь, переговорю с ним.
– Мы тоже, если позволите, – сказал Кравченко.
– Да-да, надо разобраться. Это все результат нынешнего варварского зрелища и повального пьянства, – подхватила Олеся Михайловна. – Официант нетрезв.
Гиз спустился во двор, Кравченко и увлекаемый им Мещерский последовали за ним. После карнавала во дворе замка было полно мусора – уборщики должны были приступить к своей работе только утром. Возле дверей кухни валялась опрокинутая металлическая тележка на колесиках, кругом была раскидана посуда – подносы, кастрюли, сковороды, судки. Мещерский едва не споткнулся о противень для жаркого. У стены они заметили какое-то белое пятно. Это и был официант Омельченко – тот самый паренек, что принес им приглашение на ужин, а сутками раньше совершил непростительную оплошность во время банкета. Сейчас он стоял над покореженной тележкой. Подойдя ближе, Кравченко и Мещерский заметили, что в руках он судорожно сжимает кухонный нож. На рукаве его крахмальной официантской куртки были какие-то пятна, очень похожие на кровь.
– Кто здесь? Не подходите ко мне! – закричал он. – Можете не верить, но я его видел! Только что! Своими собственными глазами!
– Убери нож, парень, – сказал Кравченко. – Ты что, офонарел?
– Не подходите ко мне!
– Успокойся, – Гиз, не колеблясь, шагнул к официанту. – Тут никого, кроме нас, нет.
– Он был, я его видел, – паренек всхлипнул, руки его тряслись.
Кравченко отнял у него нож.
– В чем у тебя куртка? Ты что, поранился, что ли? Эй, что молчишь, ты поранился? – спросил он.
– Я его видел. – Официант закрыл лицо ладонями. – Боже мой, он смотрел на меня, какой же он… господи…
– О ком ты? – спросил его Мещерский.
– О ком? Да о нем же, о нем ! О ком тут все шепчутся по углам. – У официанта начиналась истерика. – Кто птиц калечит. Кто два года назад Мигулаша с автозаправки убил, горло ему перегрыз, кровь выпил!
Кравченко посмотрел на Гиза.
– Это старая история. Тут один местный пошел на охоту и пропал. Потом нашли его, вернее, то, что от него осталось, – ответил тот. – Труп в лесу пролежал несколько дней, вроде животные его повредили. Так потом милиция сказала.
– Все это брехня, он его прикончил! Зачем вы врете, вы людей вон спросите, все тут знают, что это сделал он! – крикнул официант.
– Какая причина смерти была у пропавшего? – спросил Мещерский.
Гиз только пожал плечами. Осторожно взял официанта за руку.
– Тише, успокойся. Где ты его видел?
– Там, – тот ткнул в темноту.
– Возле гаража, что ли? – хмыкнул Кравченко.
– Он был там. Жуткие глаза у него… и харя, какая же харя… вся сгнившая, мертвая… Я не выдержал, закричал.
– А призрак трансглюкировался, – Кравченко хмыкнул. – Пошли глянем.
Оставив официанта, они пересекли двор. Странное чувство владело Мещерским. Всего два часа назад тут было столпотворение. Музыка оглушала, в глазах было пестро от красок. И это чудо в перьях «пан мертвец» – здешняя карнавальная фишка тут бегала, ловила зазевавшихся… Интересно, кто из местных в него нарядился? Теперь небось пляшет на дискотеке или отрывается в «Карпатской сказке», мешая пиво с горилкой, рассказывая о том, как хлопцы несли его одетого в саван в гробу. С зубами – вот такими, нет, даже во-от такими! С лицом, вымазанным мукой, белым как смерть…
Запертые ворота гаража. Каменная глухая стена. Дальше – вход в туннель у дозорной башни.
– Никого тут нет. – Кравченко нагнулся и поднял пустую бутылку из-под кока-колы.
Гиз дотронулся до камня. Лицо его стало сосредоточенным, он словно прислушивался к чему-то.
– Никого тут нет и быть не могло, – громко повторил Кравченко.
– А это что за дверь? – Мещерский прошел вдоль стены.
– Эта дверь ведет в подвал, обычно она закрыта, – ответил Гиз.
– А сейчас открыта. – Мещерский потянул дверь на себя. Та со скрипом подалась.
Тьма. И вроде какие-то ступеньки.
– Эта дверь обычно закрыта, – повторил Гиз.
– Ну, вы-то откуда это знаете? Так говорите, словно каждый день по здешним подвалам шастаете. – Кравченко грубо оттер его плечом. – Вы же вроде не хозяин в замке, а гость.
– Эта дверь всегда закрыта, – упрямо повторил Гиз.
Кравченко прошел вперед, оттолкнул и Мещерского. Рывком распахнул дверь пошире. Шагнул бесстрашно во тьму. Нашарил выключатель. Щелк – да будет свет!
Мещерский вздохнул – самый обычный подвал. Стены оштукатурены, причем совсем недавно, крутые ступени вниз.
Следом за Кравченко туда спустились Мещерский и Гиз. Подвал был пуст. В нем пахло сыростью и известкой. В боковой нише виднелась низкая железная дверь. С виду – монолит. Кравченко дернул ее на себя. И она открылась – легко, словно открывалась до этого бессчетное количество раз.
За дверью было темно, хоть глаз коли. Выложенный кирпичом коридор уводил куда-то.
– Это что – подземный ход, тот самый? – спросил Мещерский. Голос у него отчего-то осип.
– Кажется, да. – Гиз переступил через порог. – Похоже, что да.
– А говорили, он давно замурован. Это Богдан утверждал. – Кравченко осматривал низкий кирпичный свод.
– Мало ли что болтает Богдан, – Гиз усмехнулся. Помедлив, шагнул в темноту. – Без фонаря мы здесь заблудимся. Ход ведет далеко, глубоко под землю.
– Нечего нам туда вообще соваться. – Мещерский потянул Кравченко за рукав. – Пойдем, хватит. Одному что-то там померещилось, а мы по подвалам лазай. Хорошенькое дело. Я и так со всем этим вашим карнавалом с ног валюсь. Вадик!
– Что?
– Пошли, я сказал, идем скорей отсюда!
– Что?
– Пошли, я сказал, идем скорей отсюда!
И вот небывалое дело – Кравченко подчинился. Они вышли на воздух, поднялись на галерею. Гиз… он остался во дворе с официантом. Что-то у него спрашивал, они не вникали. Хватит вникать во все это!
– Ну, что там такое? – спросила их Олеся Михайловна. На галерее никто и не думал расходиться по спальням. Среди них Мещерский заметил и Павла Шерлинга в халате.
– Да ничего особенного, – ответил Кравченко. – Ваш официант по оплошности разбил посуду и устроил спектакль, боясь взбучки.
– Но я слышал, как он кричал, что кого-то видел. Кого он видел? – подозрительно спросил Шерлинг.
– Естественно, привидение, – ответил Кравченко. – А что он еще мог придумать в такой ситуации? Привидение – это ж классика.
– Уволить сволочугу завтра же. – Лесюк стукнул кулаком по каменной ограде галереи. – Колобродничаем тут из-за него полночи!
– Вадим, Сергей, можно я у вас немного побуду? С вами? – спросил Илья, когда они шли к себе.
– Конечно, – Мещерский не стал спрашивать у мальчика, почему он не идет к себе. – Хочешь, телевизор включим? Должен быть тут какой-нибудь ночной развлекательный канал.
В комнате включили телевизор. Кравченко нашел спутниковый «Плейбой», но Мещерский, отняв пульт, тут же переключил на другое – думать надо, что несовершеннолетнему показывать!
Кравченко только хмыкнул. Но казалось, Илья даже и не заметил, что его лишили «клубнички». Нейтральный выбор Мещерского пал на ночные новости. Показывали президента Украины в Верховной Раде, потом нового премьера. Потом пикет «голубых» на улицах Киева и в противовес пикет «оранжевых». То ли за вступление в НАТО, то ли против вступления, следом пошли кадры пресс-конференции Юлии Тимошенко. Потом корреспондент из Америки бойко начал сообщать новости о процессе над бывшим премьером Лазаренко.
– Его тоже по экстрадиции выдали, – сказал Илья. – И отца моего могут выдать.
– Неужели? – Кравченко словно впервые это слышал.
– Лучше бы его выдали, скорей бы уж. – Илья смотрел на экран.
– Илья, что бы там ни было с твоим отцом, тебе, сыну, так о нем говорить не пристало, – строго заметил Мещерский.
– Нам с матерью без него было бы лучше. – Илья поднялся.
– Что, уже уходишь? – спросил его Кравченко.
– Да.
– Хотел ведь побыть тут.
– Я пойду спать.
Но спать в эту ночь не пришлось.
Шум, крики. Крики, шум за дверью.
– Негодяй! Подонок!
– Папа, не надо! Папа, мы любим друг друга!
– Боже, Вадик, что опять?!! – Мещерский нашарил на столике рядом с лампой часы: четыре утра. За окнами – мгла. Снова туман в горах?
– Подонок, скотина! И это в дни, когда ее мать мертва! Я убью тебя! Пустите меня, я его прикончу!
Вопли за дверью. Мужской истерический голос – со слезами, с яростью, с надрывом. «Неужели это Шерлинг так?» – испугался Мещерский. Кравченко судорожно натягивал джинсы – не выскакивать же снова голяком?
Шум, крики. Крики, шум за дверью.
На этот раз не на галерее, не там, где был прежний ночной «сбор всех частей», а в просторной гостиной, где, несмотря на глухой предрассветный час, были зажжены все люстры, первым встретился Мещерскому и Кравченко Олег Гиз. Без черного с серебряным шитьем камзола, без ботфортов, в простыне, обмотанной вокруг бедер. Он пытался удержать вырывавшуюся из его рук растрепанную полуголую Злату.
– Пусссти меня!
– Злата, дорогая, пожалуйста, не надо!
– А я говорю, пусссти, дурак!
– Будет только хуже!
– Убери от меня руки, это ты во всем виноват. Ты и ее матери помогал мужа у живой жены отбивать, а теперь этой маленькой шлюхе потворствуешь! – Злата рванулась и, оставив в руках Гиза клок шелкового розового пеньюара, устремилась туда, откуда неслись взбешенные крики.
Спросонья Мещерский не сразу понял, что весь этот содом творится в спальне Маши Шерлинг. Дверь спальни была распахнута. Свет горел, как и в гостиной. В дверях Мещерский увидел Илью – мальчишка снова не спал, находился в гуще событий. Цеплялся за косяк, смотрел, словно боялся упустить малейшую деталь. В спальне были Павел Шерлинг, Олеся Михайловна и ее муж. В углу смятой постели, прикрывшись до подбородка простыней, скорчилась всхлипывающая Маша. Тут же был и Богдан. На голове его все еще был золотой лавровый венок триумфатора – и ничего, кроме венка. Богдан стыдливо закрывался подушкой, пытался дотянуться до трусов, брошенных на ковер. Но Шерлинг наступил на его трусы ногой. А самого Богдана с силой толкал в голую загорелую грудь.
– Подонок! Грязная гадина! И это все, когда ее мать мертва, еще даже не предана земле!
– Папа, не смей его оскорблять, я его люблю! – крикнула Маша.
– Молчи, я с тобой еще потом поговорю! – Павел Шерлинг с размаха наградил дочь звонкой пощечиной. – Проститутка!
– Выбирайте выражения, дорогой! – крикнула Олеся Михайловна. – Что вы тут цирк нам среди ночи устраиваете?
– Цирк? Мою дочь изнасиловал, обесчестил этот вот подонок, ваш дражайший сынок!
– Я изнасиловал?! Да вы что, белены, что ли, объелись? – завопил Богдан. – Машка, скажи им, как дело было! Ну!
– Как же, скажет она вам правду! Эта девка, эта потаскуха, подзаборная дрянь! – В общий гневный хор вступила Злата Михайловна, ворвавшаяся в спальню как фурия-мстительница.
– Не смей так говорить о моей дочери! – рявкнул Шерлинг.
– Сам же только что ее проституткой назвал! – Злата сжала кулаки.
– Заткнись, думаешь, я не знаю, по какой причине ты племянничка защищаешь?
– Я его не защищаю. Но твоя дочь, Пашка, она тоже хороша, стерва развратная!
– Да прекратите вы! Замолчите! – старался перекричать их Андрей Богданович Лесюк.
– Илья, немедленно вон отсюда!
Мещерский и Кравченко увидели Елену Андреевну – шум разбудил и ее. Она тщетно пыталась выдворить Илью из спальни. Он упирался.
– Вон, без разговоров, рано еще тебе на такие вещи смотреть!
– Мне рано? – Илья грубо, зло оттолкнул мать. – Да они трахались тут! И раньше трахались!
– А тебе бы только шпионить за мной, придурок недоразвитый! – гневно крикнула Маша. – Ну, что вы все на меня уставились? Да, он был со мной, здесь. – Она схватила Богдана за плечо, развернула к себе. – Да, мы любовью занимались. Да, трахались, когда моя мать еще не похоронена. А что – нельзя? Где это написано, в каком законе?
Павел Шерлинг замахнулся на нее, но ударить не смог – Гиз удержал его руку.
– Я люблю его, больше жизни люблю. И мне не стыдно, поняли? Мне совсем не стыдно. Мне очень даже хорошо сейчас. Гораздо лучше, чем было. Это и есть жизнь. Она такая, – надрывалась Маша. – Надо жить, пока живется, пока мы все еще теплые, ходим, дышим. Пока мы еще живые, а не мертвые, как моя мать, которую вы все ненавидели, которую вы и убили!
– Девочка, опомнись, что ты такое несешь? Мы убили твою мать? – Олеся шагнула к постели.
Маша рванулась к Богдану – только с ним она хотела делить свое горе и свой позор, – оплела его как плющ и зарыдала, уткнувшись лицом в его голую грудь. Венок триумфатора тускло блестел в его темных кудрявых волосах.
– Богдан, помнишь наш разговор? – спросила Олеся Михайловна.
– Но, мама, я…
– Ты женишься, сынок.
– Мама, нет!.. Ну ладно, конечно, раз уж…
– Мой сын женится на твоей дочери, Павлик, – устало подытожила Олеся Михайловна. – Сразу же после похорон Лиды они распишутся и обвенчаются в церкви.
– Как ты смеешь за него решать такие вещи? – воскликнула Злата.
– Он мой сын, я могу за него решать все. А ты лучше помолчи.
– Он не женится на ней!
– Кто ж ему помешает, уж не ты ли, сестра? – Олеся Михайловна оглядела Злату с ног до головы, потом отстранила Павла Шерлинга, все еще яростного, растерянного, в сторону, нагнулась, подняла с ковра трусы и королевским жестом протянула их сыну.
– А ты что воды в рот набрал? – прошипела Злата Андрею Богдановичу. – У тебя и голоса своего уже нет?
– А что говорить? Мы порядочные люди, не какие-нибудь там. У нашей семьи репутация. Раз такое дело… раз уж так случилось… нехай женятся, – Лесюк вздохнул. – Авось Богдашка остепенится, опомнится, а то и так весь уже истаскался по клубам ночным, да по б… своим.
– Андрий!
– Что Андрий? Ты-то уж помолчи, корова, – Лесюк отмахнулся от золовки. – Ладно, хватит, второй раз за ночь гопака вприсядку пляшем. Давайте расходиться. Богдан, геть отсюда, к себе. Натворил дел, бисово отродье! И вы тоже, давайте, давайте! Она теперь не кто-нибудь, она невеста нареченна моего сына, нечего на нее глаза пялить. Павел, Павлуша, пойдем поговорим, – он обнял Шерлинга за плечи. – Ну шо це такэ? Ну, мало ли шо по молодости бывает? А мы их, сволочат, женим!
– Сумасшедший дом, этот ваш Нивецкий замок, – констатировал Мещерский, когда они вернулись к себе. – Бедлам в натуре, это еще не считая «пана мертвеца» и глюков официанта. Вадим, а ты заметил, как у них у всех рожи перекосились, когда эта девчонка крикнула, что они ее мать убили?