Самое простое было – взять инструмент и снова начать упрямо играть упражнения и гаммы. Она погладила футляр. Интересно, как она выглядит, когда играет на скрипке? У некоторых скрипачек просто зверское выражение лица от усилий. А какое лицо у нее? Богдан видел ее на сцене. Но ничего не сказал. Совсем ничего. Значит ли это, что она ему категорически не понравилась в роли новоиспеченной Ванессы Мей? Или все дело в его полном неприятии классической музыки?
Телефон пискнул – пришла SMS. Маша схватила телефон – а вдруг?! Ведь бывает – ты подумала о человеке… Вот так подумала, а он на том краю земли в чужом городе, в другой стране тоже вспомнил о тебе. И прислал весточку. Кто сказал, что чудес на свете не бывает?
Номер Богдана Лесюка она помнила наизусть. Но на дисплее телефона высветился совсем другой номер. Маша даже не поняла сначала, кто это. Потом увидела подпись «Илья». Это мог быть только Илья Шагарин, четырнадцатилетний сын Петра Петровича, у которого работал отец. Чудной такой, неуклюжий, но, впрочем, весьма забавный толстый мальчишка, с которым она познакомилась в прошлом году и который часто присылал ей по электронной почте из Лондона, из Женевы, а потом из Праги смешные письма и разные приколы. Он еще не вышел из детства. Когда вам уже девятнадцать лет, все четырнадцатилетние кажутся сущими младенцами… Хоббитами-невысокликами.
Маша бегло прочла SMS, не понимая его смысла. Потом прочла снова, и еще раз снова. Илья Шагарин написал: «Отец умер. А теперь он жив. Помоги. Мне очень страшно».
Глава 9 «КАРПАТСКАЯ СКАЗКА»
Полет прошел относительно нормально. Что называется, в штатном режиме. Сергей Мещерский готовился к худшему, а все совершилось быстро, цивильно и даже без привычной российской суеты и бестолочи, сопровождающей всякие сборы. Самолет, ожидавший их на аэродроме в Мельнике, оказался новеньким евроджетом класса люкс, точной копией бизнес-лайнера, на котором по миру путешествовал председатель Евросоюза, – до умопомрачения комфортабельным внутри. В полночь из Праги на аэродром прибыла вереница машин – специально заказанная по такому случаю «перевозка» и два лимузина представительского класса. Елену Андреевну и Илью сопровождали Павел Шерлинг и водитель Анджей, остальные – человек семь – были нанятая в клинике медицинская обслуга. Профессор Самойлов на аэродром не приехал, остался в Праге. Санитары выкатили из «перевозки» инвалидное кресло и по специальному трапу подняли его на борт. В кресле сидел прикрытый клетчатым пледом Петр Петрович Шагарин. В свете ночных прожекторов он (Мещерский и Кравченко наблюдали посадку уже из самолета) выглядел обычным больным.
Шагарина разместили в салоне рядом с кабиной пилота. Вход в салон закрывали пластиковые раздвижные двери.
– Ребята, огромное спасибо. – Елена Андреевна, удовлетворенная тем, как все было подготовлено на аэродроме, обратилась к Кравченко и Мещерскому уже вполне по-свойски, без церемоний. – Илюшу возьмите в свою компанию, – она подтолкнула к ним сына. – Пусть с вами сидит здесь, а я буду там с Петром Петровичем.
Илья сел в кресло возле иллюминатора. Он не сводил напряженного взгляда с пластиковых дверей, скрывавших инвалидное кресло и отца, окруженного санитарами и медсестрами.
Взревели двигатели. Самолет пошел на взлет.
– Через полчаса будем уже на границе, – объявил Павел Шерлинг. Он читал «Форбс», но поверх него тоже все время смотрел на закрытые двери салона.
– Ты чего такой? – спросил Кравченко Илью. – Тебя, часом, не укачивает?
– Нет, я привык летать, – мальчик опустил глаза.
– Всякое, Илья, в жизни бывает, – Кравченко вздохнул. – Готовить себя к разному надо. Вон на войне, рассказывают, случаи были. Похожие.
– Похожие?
– Ну да, контузило бойца, посчитали его мертвым. Хоронить уж хотели. А он очнулся. Глаза открыл. А некоторых вообще в морг отправляли. Они там уже, в общем, просыпались, очухавшись. А бывает проще, напьется какой-нибудь до посинения…
– Вадим, ты это… ты про это потом как-нибудь расскажешь, после, – оборвал его Мещерский, заметив, как действует эта неуклюжая сага на Шагарина-младшего. – Илюш, налить тебе минералки?
– Сережа, дайте, пожалуйста, нам сюда минеральной воды. – Из салона, отодвинув створку двери, высунулась Елена Андреевна. – Тут у нас с газом, а Пете сейчас с газом нельзя.
Застигнутый врасплох Мещерский поднялся с кресла, забрал бутылку. Двери салона Елена Андреевна оставила открытыми, надо было войти туда.
– Ну что же вы, Сережа, смелее.
– Вот, пожалуйста, Елена Андреевна, – он отдал бутылку. А смотрел мимо нее на ее мужа, сидевшего в инвалидном кресле – спиной к иллюминатору, лицом к дверям. Петр Петрович Шагарин был от него на расстоянии вытянутой руки. Мещерский снова почувствовал противную дрожь внутри. Этот человек… Он и правда жив. Он жив! И там, в том подвале, он тоже был жив. Только спал летаргическим сном. А сейчас он не спит, хоть глаза его и закрыты. Он дышит – грудь его вздымается под клетчатым пледом. Руки покоятся на подлокотниках кресла. Лысина блестит. Щеки небриты. Он еще не успел побриться после…
– Простите… молодой человек… я напугал вас.
Мещерский вздрогнул. Голос Шагарина прежде он слышал только по телевизору. Шагарин давал интервью в оные времена часто, но делать этого красиво не умел – говорил сбивчиво, шепеляво, порой с излишней горячностью. Он слишком торопился высказаться, и голос его то и дело срывался этакой свистящей фистулой. Но сейчас голос его был другим.
– Я не хотел… никого пугать… простите.
Темные запавшие глаза. Расширенные зрачки (от лекарств, возможно?). Мещерский попятился из салона.
– Ничего, я сам виноват, – пробормотал он.
Стюардесса (в евроджете класса люкс была и она – прекрасная и невозмутимая) на ломаном русском попросила всех вернуться на свои места и пристегнуть ремни. Самолет уже шел на посадку.
Высадка, выгрузка прошла споро и деловито. Прямо на аэродром (маленький, частный, всего в две взлетные полосы) подогнали машины – два черных внедорожника. Елена Андреевна разместилась вместе с мужем, двумя санитарами и медсестрой в «Мерседесе», Шерлинг с остальной обслугой сел в другой «Мерседес». Кравченко, Мещерский и Илья сели в джип. За руль сел водитель Анджей.
– Я здешней дороги не знаю, панове, – признался он.
Но дорога со словацкого приграничного аэродрома к словацко-украинской границе была только одна – в ночи мелькнули огни какого-то городишки, потом начался подъем в гору. Проехали не более десяти километров, и в свете прожекторов замаячил погранично-пропускной пункт.
– Это что за место, Вадик? – спросил Мещерский.
– Кажется, Перечин, как и раньше планировалось, на момент похорон. – Кравченко выпрыгнул из джипа. – Глянь, сколько автобусов и машин с той стороны. Утра бедолаги дожидаются. Ночью их здесь в Европы не пропускают.
– А нас-то пропустят?
– А мы, Серега, из Европ назад домой пилим. Через незалежную нах хаус. Готовь паспорта.
Надеялись пройти паспортный контроль быстро, но граница есть граница. Пришлось прилично подождать. Со словацкими пограничниками все дела вел Павел Шерлинг. Снова куда-то звонил по спутниковому телефону, заметно нервничая.
– Сейчас возьмут они и тормознут Шагарина по запросу Интерпола, – шепнул приятелю Мещерский. – А что, думаешь, этим словакам слабо?
Кравченко только плечами пожал, что, наверное, означало – Шагарин с воза, кобыле легче. Полетим в Прагу назад, а оттуда в Москву. Но насчет Интерпола вопросов не возникло. Паспорта вернули, все снова рассредоточились по машинам, поднялся полосатый шлагбаум, и кортеж тронулся. Проехали десять метров – стоп. Украинская граница.
– Здоровеньки булы. – Кравченко снова вышел из джипа.
– Опять готовить паспорта? – спросил Мещерский.
– Лена, Леночка! Елена Андревна! Любiнька моя! С приiздом! Я здесь, я вас давно жду. Как долетели? Пал Арсеньич, и ты тут? – из темноты, ватным одеялом окутывающей украинский пограничный пункт, в свет фонарей выскочил грузный здоровяк в синем костюме явно от «Черрутти». Он нелепо размахивал руками – было видно, адски волновался. На вид ему было лет под шестьдесят. У него были седые волосы ежиком, пухлые щеки, коричневый загар – «мальдивский», как хвалился он всем с гордостью, толстая золотая цепь на шее и роскошный золотой «Ролекс», носимый по новой, явно московской, а не киевской моде на правом запястье. Вещал он басом, гулко, как из бочки. Обычно с друзьями, гостями, компаньонами или посторонними вел он себя солидно и вальяжно, сообразно возрасту и занимаемому положению, но сейчас от вальяжности и солидности не осталось и следа – все поглотило лихорадочное волнение. Таким Кравченко и Мещерский впервые и увидели Андрея Богдановича Лесюка – того самого, про которого было столько разговоров.
Он тяжелой рысью подбежал к Елене Андреевне – санитары начали уже выгружать из «Мерседеса» инвалидное кресло Шагарина.
– Петя, Петр, ты?! Живой?! Хосссподи боже, какое счастье! Хосссподи, благодарю тебя, вседержитель милостивый, что не дал уйти от нас такому человеку… такому человеку, хосссподи!! – под изумленными взглядами украинских стражей границы Лесюк перекрестился истово, по-православному. – Я как узнал сначала, сам чуть не умер. Места не находил с горя. Потом эта весть… как обухом по голове. Ну, врачи, ну, подлецы, негодяи, мерзавцы – это ж надо – живого человека и в покойники! Лена, ты просто молодец. Дай я тебя рассцелую… от всех нас рассцелую, за то, что мужа отстояла, не дала угробить!
– Андрей Богданыч, дорогой, погоди, я с ног валюсь. – Елена Андреевна, смятая его могучим напором, только отмахивалась. – Мы тут еще погранконтроль не прошли.
– Да тут один момент. – Лесюк нетерпеливо кивнул пограничникам. – Хлопцы, поживей, поживей поворачивайтесь, нам еще ехать далеко, а тут – видите, человек больной.
Со своими земляками-пограничниками говорил он как совершеннейший барин и к тому же по-русски. И всех подгонял, торопил:
– Сколько народу-то с тобой, Лена. Ничего, всех разместим. Отель у меня первоклассный, венским не уступит, Павел вон видел, не даст соврать, довольны останетесь. Ну, готово? Бумаги в порядке? Тогда по машинам. Петя, я тебе такие новости дорогой расскажу, – он согнулся над креслом Шагарина, гудя ему прямо в ухо. – На последнем заседании Рады-то Верховной эти-то, ну, ты себе просто не представляешь…
– Андрей Богданович, потом со всеми новостями, хорошо? – взмолилась Елена Андреевна.
– Все, все, уразумел, молчок, – Лесюк всплеснул руками. – Сначала отдых, эта, как ее… релаксация по полной. Ничего, Петя, не из таких передряг с тобой, дорогой, выходили. Отдохнешь, здоровье поправишь, воздухом нашим карпатским подышишь. А потом мы всем с тобой еще покажем, как Хрущ говаривал, кузькину мамашу. Да, забыл сказать – мои-то все уж тут как тут. Как узнали, что все с тобой обошлось, что все благополучно, все и приехали – и Олеся моя, и Злата. И Богдан примчался. Возмужал он очень за этот год. Женить надо, а то совсем избалуется, от рук отобьется. А что-то я Илюшку вашего не вижу, он-то где?
– Он в другой машине, с охранниками, которых нам Чугунов Василий Васильевич прислал, – сказала Елена Андреевна.
Сели и поехали. Мещерский смотрел в темноту. Ночь. Она еще не закончилась, а они уже и в Карпатах. Рядом сидел Кравченко – сидел тихо, боясь пошевелиться лишний раз. На его плече, доверчиво привалившись, спал Илья Шагарин. Спал, совсем по-детски сладко посапывая. А прежде, между прочим, ничего такого он, Мещерский, за приятелем не замечал, никакой такой особой приязни к деткам-конфеткам, к подрастающему поколению. Мещерский подумал о Кате. Что бы, интересно, сказала она, увидев своего мужа вот таким? Из Вадьки когда-нибудь выйдет отличный отец. Наверное. Возможно…
Машина Лесюка – черный сияющий «Лендкрузер» – замыкала их кортеж, мчавшийся на большой скорости по шоссе. Потом дорога круто свернула на юг и пошла в гору. Скорость пришлось сбросить. Внезапно справа в темноте где-то далеко внизу мелькнули огни – тот самый пограничный пункт, над которым они поднялись по горному серпантину.
Водитель Анджей сквозь зубы ругался по-польски – впереди во тьме было не видно ни зги, мигали только алые габариты идущих впереди «Мерседесов».
Темнота угнетала – в незнакомом месте в глухой ночной час свет самого плохонького дорожного фонаря был необходим, как маяк в открытом море. Внезапно в свете фар под колесами метнулась какая-то тень, уши резанул придушенный визг. Анджей резко испуганно крутанул руль, нажал на тормоз.
– Кажется, зайца расплющили, – похоронно констатировал Кравченко. – Хладнокровнее, пан Анджей, а то так и в пропасть улетим всей компашкой.
– Заяц на пути – худая примета, – заметил Анджей после долгой паузы. – С детства я знать, у нас на хуторе все так говорить. Очень худая, к беде.
И внезапно – это было точно во сне – из тьмы возникли, ослепив, разноцветные огни. Мигающая неоновая реклама.
– Что это было, Вадик? – воскликнул Мещерский.
– Всего-навсего придорожный ресторан.
– Ресторан? Здесь?!
– Чего ты орешь, парень спит. А почему бы здесь не быть ресторану? Называется, насколько я успел прочесть, «Карпатская сказка» или что-то вроде того. Язык надо здешний малость подучить. – Кравченко повел шеей, которая от неподвижной позы затекла. – Что с тобой, Серега? Очнись. Мы ж не в Папуа-Новой Гвинее. Мы ж на горном карпатском курорте как-никак.
Мещерский снова прилип к окну – секунду назад там, за стеклом джипа, был ресторан, и снова тьма, тьма, тьма. Ни луны, ни звезд, ни электрического освещения. Неужели такие черные ночи здесь, в горах, всегда? Черные ночи, как черные очи… Он закрыл глаза. Куда нас несет, мама миа? Зачем? Куда мы мчимся по этому нескончаемому горному серпантину?
Сон снизошел нежданно и тихо. Спал Мещерский совсем недолго, а когда открыл глаза, уже светало. Темноту растворил, разбавил мглистый зеленоватый сумрак, в котором уже можно было различить и ленту узкой дороги, и горный склон, поросший лесом, и покосившийся дорожный указатель, и бензоколонку – там, впереди.
Проплыла мимо деревенька – серые хатки на горе под черепичными крышами. Пирамидальные тополя. На верхушке высокого сухого дерева – гнездо аиста, точно копна. Потом дорога снова взяла круто вверх, горы расступились, и Мещерский увидел небо – оно было серо-зеленым. На востоке уже розовым, как неспелый арбуз.
– Смотри, по-моему, нам туда, – шепнул Кравченко.
Водитель Анджей сбавил скорость – дорога снова поползла круто вверх, опустил в джипе стекла – в салон ворвался прохладный утренний ветерок. Мещерский высунулся в окно. Впереди на вершине горы он увидел нагромождение каких-то строений. На фоне мглистого сумрака смутно вырисовывались толстые, вросшие в горную породу стены – уступами в несколько ярусов, а за ними, точнее, над ними нависала, господствуя над горной вершиной, крепость, увенчанная тяжеловесной сторожевой башней. Мещерский понял, что видит знаменитый Нивецкий замок, тот самый, о котором прежде только читал в путеводителях по Закарпатской Украине.
Они подъезжали к замку южной дорогой. Вереница черных иномарок со стороны смотрелась странно и нелепо на фоне спящих гор и этих древних стен.
– Вообще-то смахивает на тюрьму, – простодушно поделился своим первым впечатлением Кравченко.
– А тут когда-то и была австро-венгерская тюрьма. – Мещерский хранил в своей памяти кое-какие почерпнутые из путеводителя сведения про Нивецкий замок. – А еще раньше все эти фортификации служили боевой крепостью.
Неожиданно впереди на дороге из сумрака точно призраки возникли две машины – бело-синяя патрульная украинской ГИБДД и грузовая полуторка.
– Авария, что ли, в такую рань? – удивился Мещерский.
– Нет, вроде не похоже. – Кравченко смотрел на стоявших на обочине украинских гаишников, фуражки которых украшали разлапистые кокарды, сиявшие в первых лучах утренней зари, занимавшейся над Нивецким замком. Гаишники молча провожали их кортеж взглядами, не останавливая, не задавая вопросов – видимо, «Лендкрузер» Лесюка, замыкавший процессию, в этих местах был всем им хорошо знаком.
Водитель грузовика что-то горячо доказывал гаишникам, то и дело тыча рукой куда-то в сторону. Мещерский по рассеянности (все его внимание поглощал замок) ничего толком разглядеть не успел. А более зоркий Кравченко заметил на асфальте возле колес грузовика что-то темное – вроде какие-то птичьи перья. Они уже проехали, как вдруг… Он высунулся из окна джипа – это там, на дороге… Распластанные на дорожном асфальте, окровавленные крылья. Оторванные крылья какой-то крупной птицы – вороны или галки, только сейчас он осознал то, что увидел минутой раньше.
Глава 10 УЖИН ПРИ СВЕЧАХ
Солнышко взошло высоко, сумрак рассеялся, и бывшая австро-венгерская тюрьма оказалась милейшим музейным комплексом. Более того, осматривая территорию Нивецкого замка после горячего душа, краткого отдыха и обильного завтрака, Сергей Мещерский был вконец очарован и самой крепостью, и потрясающими видами, открывавшимися с ее стен.
Нивецкий замок бурно, вдохновенно реставрировался. И средства на реставрацию давал не кто иной, как Андрей Богданович Лесюк. По всему замку шли строительные работы, что не мешало приему туристов и экскурсантов, прибывавших целыми автобусами. Экскурсии начинались с одиннадцати часов и продолжались до четырех. Строительные рабочие уходили в шесть. А все остальное время Нивецкий замок был предоставлен сам себе и его VIP-обитателям, гостям Андрея Богдановича. Насколько успел заметить Мещерский, гости с туристами, музейными работниками и обслугой (в замке имелись повара, горничные, официанты, слесари, садовники, охранники – дюжие ребята из местных, директор-хранитель, почтенный старичок, носивший под клетчатым пиджаком вышитую украинскую сорочку, и старушки-билетерши – все сплошь с седыми косами, уложенными короной на гладко причесанных головках «а-ля Тимошенко») контактировали мало, лишь по мере необходимости. Лесюк разместил Петра Петровича Шагарина и приехавшую с ним свиту в так называемом Верхнем замке, где под сурдинку реставрации были оборудованы фешенебельные апартаменты – просторные спальни, гостиные, лифты, открытая терраса, увитая густым диким виноградом, превращенная в столовую, каменная галерея, на которой в жаркие часы было весьма комфортно загорать, ванны-джакузи, а также комнаты попроще для прибывшего вместе с гостями обслуживающего персонала.