Сразу по приезде Елена Андреевна с частью этого самого персонала рассталась. С ней и Шагариным по ее желанию остались шофер Анджей и пожилая медсестра-чешка. Прочие санитары и медсестры получили расчет. Миссия Кравченко и Мещерского тоже, по логике вещей, после переправы Шагарина через украинскую границу была окончена. Но…
– Я думаю, Василий Васильевич Чугунов не будет против, если вы, Вадим, и ваш напарник задержитесь тут еще на пару дней, – объявила Елена Андреевна Кравченко. – Вы мне оба очень помогли. Тут мы, конечно, у наших друзей, но все равно я бы хотела, чтобы вы остались. Я убедилась, что могу положиться на вас. А знаете, как бывает – в трудный момент таких людей как раз и не хватает.
Кравченко не очень понял, что она, собственно, имела в виду. Мещерский предположил, что Шагарина все еще не до конца пришла в себя после перенесенного стресса.
– Мы были с ней там, на вилле, мы все это видели и пережили вместе. И в этом смысле мы для нее сейчас главная эмоциональная подпорка, – сказал он. – А охранять ее и мальчика здесь, кажется, уж точно не от кого. Этот Лесюк, и его семья, и Шерлинги – они же все старые знакомые Шагариных, люди их круга, близкие им.
И действительно, уже утром во время завтрака стало ясно, что Шагарина в Нивецком замке ждет и встречает не один только Андрей Богданович Лесюк. Поглядеть на «воскресшего из мертвых» прибыло все лесюковское семейство – жена, сестра жены и двадцатипятилетний красавец-сын. Жену Лесюка звали Олеся Михайловна, ее младшую сестру Злата Михайловна. У скромняги Мещерского дух захватило, когда он увидел на лестнице двух этих роскошных блондинок. С первого взгляда он даже затруднился определить их возраст – так они были хороши, так сияли на их загорелых прекрасных лицах белозубые голливудские улыбки.
– Жене лет сорок пять, а сестрице ее на пяток меньше, – хмыкнул на восторженные восклицания Мещерского «Какие женщины, Вадик!» Кравченко. – Остальное хитрости косметологов и укольчики ботокса. У Олеси Михайловны видал сынуля какой вымахал? Ну, отсюда и считай их бабьи годы.
Сын Олеси Михайловны Богдан походил скорее на ее молодого любовника. Он был выше на голову своей прекрасной матери, да и обращался с ней несколько свысока, с этаким насмешливым покровительственным почтением. Впрочем, утром Кравченко и Мещерский Богдана рассмотрели плохо – он сразу куда-то исчез и появился только к ужину.
Лесюки разместились здесь же, в Верхнем замке, в апартаментах как раз над музейной экспозицией, выставленной в Рыцарском зале. Было странно сознавать, что в тот момент, когда в Рыцарском зале шла экскурсия для туристов с Полтавщины, наверху, над всей этой средневековой кунсткамерой – арбалетами и бердышами, закрепленными на стенах, источенными молью чучелами кабанов, волков и оленей, старинными венгерскими шпалерами, немецкими гравюрами и мраморным бюстом эрц-герцога Леопольда, прекрасная блондинка Злата, точно карпатская русалка, плещется в шипучей ароматной воде джакузи. В Нивецком замке, ставшем волею судьбы первым в Закарпатье музейным памятником, функционировавшим за счет богатого спонсора, протечек не боялись. И с канализацией (отремонтированной по европейским стандартам) тут все тоже было впервые за многие столетия нормально.
Но вот кто прибыл в Нивецкий замок нежданно-негаданно, так сказать, полным экспромтом – так это домашние Павла Арсеньевича Шерлинга: его жена Лидия Антоновна и дочка Маша. Как выяснилось, они прилетели ночью. Наблюдательный Мещерский заметил, что для самого Павла Шерлинга это оказалось весьма неприятным сюрпризом. По крайней мере нечаянная радость встречи с женой была выражена им весьма фальшивым и натянуто-бодрым возгласом: «Лида, и ты здесь, оказывается!» Взгляд же его при этом восклицании выдавал раздражение, смятение и тревогу. Мещерский заметил и еще одну деталь – не только Павла Шерлинга, но и Елену Андреевну Шагарину встреча с Лидией Антоновной не обрадовала.
Самому же Мещерскому Лидия Антоновна опять же, как и Илья, скорее понравилась, чем не понравилась. Нет, она не была такой бьющей по натянутым мужским нервам красоткой, как Олеся и Злата, язык бы не повернулся назвать ее и секс-бомбой, но… Не заметить ее было трудно. Пройти мимо, не оглянуться практически невозможно. Созерцая Лидию Антоновну в профиль и анфас, Мещерский вспомнил все, что читал про «бальзаковский возраст». Это зрелое совершенство – мягкость линий, округлость форм, роскошные пепельные волосы, матовая кожа, сплав европейского лоска и безупречных манер, женственности и стиля. Отчего-то представилась вдруг Царевна-Лебедь с картины Врубеля, женские портреты Серебряного века. Лидия Антоновна – эта сорокалетняя дама, имеющая взрослую дочь, казалась гостьей из того канувшего в небытие мира. Ее белый льняной брючный костюм выглядел намного эффектнее, чем английское дорожное манто рыжей, измочаленной переживаниями Елены Андреевны и потертые джинсы и леопардовые топы от «Дольче Габанна» прекрасных охотниц-амазонок Олеси и Златы Михайловны.
Лидия Антоновна встретила их кортеж в рассветный час во дворе замка (охотницы появились на авансцене только во время завтрака). Мещерский там, во дворе, стал свидетелем короткого разговора, происшедшего между Лидией Антоновной и Еленой Андреевной.
– Как он? – пылко спросила Лидия Антоновна.
Вот так, сразу в лоб, никаких там чисто женских «С приездом, дорогая, рада тебя видеть, душечка».
– Жив, как видишь.
Ответ Елены Андреевны был краток и сух. И тоже никаких там «Привет, Лидочка».
– Ты, наверное, устала?
– Я с ног валюсь, но это ничего не значит.
– Я могу тебя сменить.
– Нет.
– Но я хочу помочь, – голос Лидии Антоновны дрогнул.
– Кому?
– Тебе и ему.
– Его оставь в покое.
Это было процежено Еленой Андреевной сквозь зубы. И тут же она громко окликнула помогавшего вытаскивать из джипа вещи Кравченко: «Вадим, там Илюшин велосипед, пожалуйста, проследите, чтобы его не повредили, пусть его отнесут наверх!»
Дочь Шерлингов Машу Мещерский увидел позже. Девчонка в общем-то славная, но до матери ей пока далеко. Надо подрасти. Глазастенькая, с веснушками на носу, волосы, правда, красивые – мамины, а так, по большому счету, рядовой товарищ. На фоне же ослепительных амазонок она в своих брючках-капри цвета хаки и пятнистой маечке вообще терялась, линяла.
Шерлинги тоже разместились в Верхнем замке. Мещерский, помня, что дорогой шел разговор про какой-то отель на территории замка, поинтересовался – где ж такой здесь? Ему указали на трехэтажный желтый дом, сильно смахивающий на казарму, в левом крыле замкового комплекса. Перед домом был разбит роскошный цветник. Это был так называемый «дом варты» – караульная казарма при бывшей австро-венгерской тюрьме, а ныне уютнейший, хотя пока еще и не до конца оборудованный отель класса люкс.
Пройдя вдоль его фасада, Мещерский попал в небольшой замковый сад, состоявший сплошь из столетних лип и фруктовых деревьев – в основном черешен и груш, куртин, цветников. Зеленый оазис внутри каменной крепости радовал глаз. Но еще больше обрадовала глаз Мещерского смотровая площадка на западной стене замка. Сад примыкал вплотную к стене, возведенной над самым крутым, почти отвесным склоном Замковой горы. Вниз уступами шли остатки других, более древних стен, оборонительных валов и прочих фортификационных сооружений. Отсюда открывался вид на горы, на речку Латорицу, текущую в узкой долине, как на ладони были видны все окрестные поселки, оба шоссе, новая канатная дорога и подъемник – достопримечательности горнолыжного рая, создаваемого неугомонным Лесюком на склонах соседней Галич-горы.
Было только одно неудобство – часть каменной ограды смотровой площадки, размытая дождями, подточенная непогодой и ветрами, обвалилась. Как позже узнал Мещерский, по странному стечению обстоятельств это произошло после сильнейшего ливня буквально накануне приезда в замок гостей Андрея Богдановича Лесюка. В каменной кладке образовалась солидная полутораметровая брешь. Опасное место было обозначено яркой пластиковой лентой украинских национальных сине-желтых цветов. Брешь загородили еще и хрупким, наскоро сколоченным заборчиком. Туристов-экскурсантов на западную стену замка и в сад-цветник не допускали (в музее имелись еще две специально оборудованные смотровые площадки), поэтому пока все ремонтные работы здесь были отложены на потом.
Вернувшись к входу в музей, Мещерский прочел трогательную аннотацию по-английски (по-украински он читать не мог, а русского текста не было) о том, что «Нивецкая крепость – наиболее оригинальное фортификационное сооружение Центральной Европы XIII—XVII веков, сочетающее монументальность стиля с красотой и утонченностью архитектуры». Возле входа в «дом варты» он увидел Кравченко, беседовавшего с охранником. Охранник был хлопец медлительного и меланхоличного вида.
Вернувшись к входу в музей, Мещерский прочел трогательную аннотацию по-английски (по-украински он читать не мог, а русского текста не было) о том, что «Нивецкая крепость – наиболее оригинальное фортификационное сооружение Центральной Европы XIII—XVII веков, сочетающее монументальность стиля с красотой и утонченностью архитектуры». Возле входа в «дом варты» он увидел Кравченко, беседовавшего с охранником. Охранник был хлопец медлительного и меланхоличного вида.
– Значит, с Москвы ты сам-то, – гудел он, щурясь на Кравченко. – Ну и що ж нового у вас у Москве?
– Да ничего, все как было вроде, – в тон ему отвечал Кравченко.
– А що ж на Украину не iдешь, прiзвище-то, фамилия-то у тебя вон наша.
– Так я ж уже на Украине, Тарас.
– Тю, то не в счет. Ты давай навовсе переезжай. Скоро у нас тут знаешь як будэ?
– Как в Польше?
– Як у нiмцев – порядок, – Тарас мечтательно вздохнул. – Киев вот только все воду мутит и эти, як их, регионы. А то мы бы тут давно свой порядок зробили, полноправными членами бы стали.
– Чего полноправными?
– Евросоюза.
– На Украине говорят, – Кравченко хмыкнул, – коня куют, а жаба лапу подставляет.
– Это у вас, москалей, так говорят. Омоскалился ты, друже, – Тарас снова вздохнул беззлобно. – Ниче, ниче, поживешь тут, попривыкнешь. Этот твой-то – шишка он, по телевизору его видел, у нас тут чешские программы хорошо принимаются.
– Шишка он, да только не моя. Мы с корешем скоро уедем. – Кравченко увидел Мещерского. – Тарас, а что утром тут у вас на дороге было? Мы мимо ехали, я не понял, авария?
На румяное лицо Тараса легла тень. Он нахмурился, махнул рукой.
– О чем ты его спрашивал? – поинтересовался Мещерский, когда, оставив охранника, они мимо «дома варты» направились к Верхнему замку.
– Так, утром вроде показалось что-то. Смотри, а вон и мальки, – Кравченко показал на сидевших на скамейке под липой Илью и дочь Шерлинга Машу. – А крупной рыбы не видно.
Маша что-то тихо говорила мальчику. На лице ее было написано сочувствие. Она словно утешала его, уговаривала. Протянула руку, хотела, видимо, потрепать как младшего брата по затылку, но он внезапно резко отвернул голову и клюквенно покраснел. По сравнению с ее тоненькой фигуркой он казался особенно неповоротливым, толстым, почти квадратным.
– Похудеть пацану надо срочно, – резюмировал Кравченко. – А то годика через два трудно ему придется.
– С такими деньгами, как у его отца и какие потом ему достанутся, трудно ему не будет, Вадик.
Внезапно Илья резко поднялся со скамейки. Кравченко и Мещерский, увидев, куда направлен его взгляд, тоже застыли от неожиданности.
Дубовая дверь, ведущая в холл и на парадную лестницу замка, открылась, и на пороге возник Петр Петрович Шагарин. Одной рукой он держался за косяк, другую поднес к глазам – дневной свет слепил его. На нем все еще была больничная пижама, та, в которой он и проделал весь путь в самолете из Праги. Сверху был наброшен халат в черно-желтую полоску. В этом халате он был похож на огромного шмеля.
– Явление шестнадцатое, – тихо свистнул Кравченко. – Не только ожил, но и уже самостоятельно бродит. Ну, силен мужик!
Шагарин пошатнулся. Кравченко бросился к нему. Мещерский хотел было последовать за другом, но… не смог. Краем глаза он увидел, что и Илья тоже не двинулся с места, не сделал и шага, чтобы помочь отцу.
– Выйти вот… решил, – Шагарин говорил с паузами. – Спасибо. Вы кто?
– Вадим Кравченко. Меня Чугунов к вам прислал. Вам Елена Андреевна про нас с напарником говорила. – Кравченко крепко держал Шагарина.
– Да, она говорила… А это какая птица? – Шагарин вдруг вытянул руку, указывая куда-то в кусты.
– Я не знаю, Петр Петрович.
– Я лежал… окно открыто… птица поет… лето. – Шагарин обвел глазами залитый солнцем двор замка (полуденное солнце как раз стояло над шпилем сторожевой башни). Взгляд его остановился на сыне. Илья по-прежнему не трогался с места.
– Илья, подойди сюда! – громко скомандовал Кравченко.
Тот не двигался. Маша Шерлинг тоже поднялась со скамейки.
– Подойди к отцу, – повторил Кравченко. – Помоги мне, ну быстрее же!
– Да иди, чего ты, – Маша подтолкнула мальчика в спину.
Тот медленно, нехотя подошел.
– Здравствуй, папа. – Он смотрел на носки своих кроссовок.
– Эта какая птица? – спросил и его Шагарин.
– Где?
– Там. – Шагарин тяжело оперся на руку Кравченко. – Я хочу вон туда.
– Пойдемте. Только… можно ли вам ходить? Врачи разрешили?
Шагарин не ответил. С помощью Кравченко он медленно дошел до скамьи. Постоял. Потом повернул назад. Мещерский подумал, что инвалидное кресло с наворотами, возможно, больше ему и не понадобится. Илья плелся следом за ним. Он не прикасался к отцу, шел на расстоянии, словно боясь, что отец сам возьмет и дотронется до него.
– Дышится легко… здесь, – Шагарин через силу улыбнулся. – Солнце… лето… Какой сегодня день?
– Восемнадцатое июня, Петр Петрович, – ответил Кравченко.
– Петя, да ты поднялся?! Ай, молодец! Но не рано ли? – с каменной галереи Верхнего замка их окликнул взволнованный Лесюк. Он курил сигарету и едва не выронил ее, увидев медленно шествующую по двору процессию. – Сейчас я к тебе спущусь, любый ты мой! А Лена-то где?
– Лена? Какая Лена? – прошелестел Шагарин.
– Ваша жена Елена Андреевна, – сказал Кравченко.
Грузный Лесюк скрылся с глаз, и не прошло и пары минут, как он уже спустился к ним.
– Петя, голова не кружится? Если что, я постоянную смену врачей здесь при тебе круглосуточно дежурить найму. А впрочем, якие такие лiкаря при таких делах… Такие дела знаешь что лечит? Горилка с перцем. Якую еще деды наши пили. И плевать на всех врачей и их рекомендации. – Лесюк заглядывал в лицо Шагарину. – Я думал, ты неделю в постели проваляешься, а ты прилететь не успел – и уже… Молодец, так и надо. Некоторые в шестьдесят пять детей вон делают девкам своим и жинкам молодым. А тут в твои-то годы, да чтобы с какой-то там поганой летаргией не справиться…
– С летаргией? – переспросил Шагарин (Кравченко по-прежнему вел его).
– Ну да, у тебя ж летаргия была, вроде обморока, забытья. Ты нас всех так напугал, Петя. Мы уж думали, все, хана. А тут такие дела пошли. Миколайчук звонил из Киева и Миклашенко, прямо на части меня, подлецы, рвали. На днях у них в Верховной Раде пленарное будет, потом комитет. Кворум никак не соберут. «Наша Украина» свою линию гнет, Москва свою, Киев свою, а ты…
– Это какая птица? – тихо спросил Шагарин.
– Где? – прерванный на полуслове Лесюк опешил.
– Вон там, – Шагарин указал на старую липу.
На ветке ее сидела черная птица с хохолком.
– Дрозд, кажется, певчий дрозд, – Лесюк тревожно заглянул в лицо Шагарину. – Петя, это… ты к себе вернуться не хочешь, прилечь?
– Да, я устал. Немного. Но здесь хорошо. Очень.
Кравченко медленно повел его к дверям.
– На лифте, на лифте поднимайтесь! – крикнул вслед Лесюк.
Мещерский что-то хотел сказать Илье, но того уже и след простыл.
– А вы с Петром Петровичем приехали? – спросила его Маша Шерлинг.
– Да, мы Елене Андреевне с переездом помогали.
– А что было с Петром Петровичем? – тревожно спросила девушка. – Илюшка какой-то бред болтал, я не знаю, что и думать. А мама моя… Мама сказала только, что он болел.
– Он болел. Маша, вы Илью возьмите под свою опеку, ладно? Вы, кажется, с ним дружите?
– Мы переписывались по Интернету.
– Ему сейчас трудно, Маша, но это пройдет. Вы его, пожалуйста, не бросайте одного, внимание ему уделяйте хоть немного.
– Хорошо.
– Вы здесь впервые?
– Да.
– Ну и как вам тут, нравится?
– Это мама захотела сюда приехать. Но здесь ничего. Ну ладно, мне заниматься пора, я пошла.
– К экзаменам готовитесь?
– Почти что, – девушка улыбнулась.
Она ушла. И через какое-то время в одной из гостиных Верхнего замка зазвучала ее скрипка. То, что эта девчушка, дочка богатых родителей, – вполне профессиональная музыкантша, стало для Мещерского новой неожиданностью.
До ужина они с Кравченко просто коротали время, валяя дурака. Сон (несмотря на сумбурную ночь перелета и перехода границы) как-то не шел к ним. Шляться по окрестностям, по всем этим горам и долам, тоже что-то не тянуло, все же сказывалась усталость. Комната, где их разместили, была просторной, но малость мрачноватой – толстые средневековые своды, хоть и прикрытые евроремонтом, подавляли тяжеловесностью. Потолок украшала кованая люстра – новая, но, видимо, сделанная по старым чертежам. Окно, больше похожее на бойницу, смотрело на запад. Как раз туда, где уже занимался закат. Кравченко курил, сидя на подоконнике. Было видно, что общение с Петром Петровичем Шагариным не прошло для него бесследно.
– Проводил его? – спросил Мещерский.
– Довел. Апартаменты у него что надо. Между прочим, он там один. У его жены своя спальня и гостиная. Елена наша свет Андреевна с мужем своим не спит.