Чезаре Павезе Первая любовь{1}
До того, как познакомиться с Нино, я совершенно не замечал, что ребята, с которыми я горланил и бегал по дорогам, были грязны и в одежде с заплатами. Более того, я даже им завидовал, так как все они бегали босяком, а некоторые из них могли даже запросто ступить ногой на стерню. Мои же ноги, изнеженные ноги горожанина, корчились от боли при одной лишь только попытке ступить на мостовую.
Из того, чему я научился у них, Нино заинтересовало только несколько ругательств. Нино жил в небольшом доме с садиком на окраине деревни и имел много старших сестер, перед которыми я страшно робел. Обычно я останавливался у ограды дома и смотрел сквозь прутья ограды в надежде увидеть Нино, уже спускающимся в сад по ступенькам. Если же он запаздывал, я начинал тихо посвистывать на подобии змеи, постепенно усиливая звук. И продолжал это делать до тех пор, пока не принималась лаять собака. Тогда Нино выбегал из дома стремглав, так как он, как и я, боялся их собаки.
Было безнадежным делом предлагать Нино разуться или же поиграть с ребятами. Хотя я с ним никогда и не говорил о них, но уже после нескольких встреч, я заметил, что в его компании, я стал стыдиться моих старых друзей. Но самым удивительным было то, что из его слов, как бы случайно обронённых, выходило так, что он уже знает каждого из них, в том числе, их игры и беседы. Короче говоря, он был как бы одним из нас, за исключением разве лишь того, что носил рубашку и штанишки еще более чистые, чем мои, и любил бродить, засунув руки в карманы, по глухим улочкам. Ему нравилось прятаться в траве или стоять у себя в доме за окнами, откуда он смотрел вслед прохожим, строя им время от времени гримасы.
Нам было по тринадцати, возможно, по четырнадцати лет, и, должен признаться, что я тем летом неожиданно почувствовал, что уже не восхищаюсь этими оборванцами. Если они были одного с нами возраста, то были слишком ленивыми и глупыми, а, если они были сообразительными и шустрыми как мы, то им уже было по восемнадцати лет и у нас с ними не могло быть ничего общего.
О чём мы говорили с Нино в первые дни нашего знакомства, отчетливо не помню. Помню, что я однажды поинтересовался у Нино, сколько у него было сестёр. «Ни одной!» — ответил он мне. — «Как же так: а все эти женщины? Разве они не твои сестры? — удивился я. „Все они мне вроде мамы“, — ответил он и тут же отвернулся в сторону, в привычной для него манере. „Я не могу сказать, что они мне настоящие сестры“.
Как-то я ему рассказал, что мне довелось быть на охоте с одним солдатом, приезжавшим в наши места отпуск, Причем, об этом я ему рассказывал во всех подробностях столько раз, что в один прекрасный день он не выдержал и сказал — „Довольно!“ — „В чем дело?“ — спросил я его. — „Я тоже хочу пойти на охоту; А, что, разве, это невозможно?“
Я как-то попытался было отвести его на плотину, где некоторые из моих друзей, все промокшие с ног и до головы, и, забрызганные грязью, по утрам ловили корзинами рыбу. Но Нино всегда держался от нас в стороне, и безразлично улыбался, когда я, находясь в воде, старался поймать его взгляд или хотя бы знак одобрения. А однажды, когда сын кузнеца бросил в него мокрую корзину и крикнул, чтобы тот ловил её, он отклонился в сторону, даже не притронувшись к ней. Тогда же мои друзья дали ему кличку „ходячий мертвец“. Я попытался было объяснить им его поступок тем, что у него был новый костюм, но Нино тут же нагрубил ребятам, и, поскольку те начали кидаться в него грязью, пригрозил им, что он еще поставит их на свое место.
Утренние часы Нино обычно проводил у себя дома, расхаживая по комнатам. В первый раз, когда я пришел за ним, и вытянул шею в направлении его окна, в саду появилась рослая, красивая женщина, которая посмотрела в мою сторону и дала мне знак приблизиться. Но я притворился, что ничего не заметил и тут же исчез. Я боялся, что Нино затем будет расспрашивать меня об этом случае, но этого не произошло.
С этого дня я как бы поделил свое время. По утрам я со своими старыми друзьями тайком отправлялся на пастбище, где паслись козы, и ошеломлял их своими городскими историями о необычайных происшествиях в трамваях и внутри лифтов, что стало потихоньку как бы моим основным занятием. Временами я всё же прерывал свою болтовню, и, как и другие, мчался вдогонку за какой-нибудь козой, выбившейся из стада, занимая своё время тем, что строгал какую-нибудь ветку или же тем, что отправлялся на сеновал или же посещал хлев. Теперь я стал постоянно заходить за Нино. И, хотя мне казалось, что я только теряю у него впустую время и скучаю, я, тем не менее, каждый день был у него. А, когда мы возвращались с ним после трудного восхождения на крышу церкви или после прогулки по близлежащим полям, мне сильно хотелось войти вместе с ним в сад, присесть в одно из кресел, сплетённых из ивовых веток, и, расставленных в саду, и умереть от божественных чар его сестёр. Но, когда Нино в первый раз пригласил меня к себе, я, тем не менее, не осмелился принять его приглашение.
* * *Возвращаясь, после происшествия на плотине, я посоветовал Нино не впутывать родителей никоим образом в наши дела. Нино усмехнулся сквозь зубы и сказал мне, что, если я боюсь, что его женщины узнают о моих друзьях-оборванцах, то я могу быть совершенно спокойным на этот счет. Тем более, что у него уже был один друг.
Это он дал мне понять как-то в полдень, проходя, смеясь, возле склада у лавки по продаже удобрений. Там на улочке стоял небольшой автомобиль, который я ранее уже где-то видел. Из-за приоткрытой двери долетал приглушенный многоголосый шум и чей-то уверенный смех, доминирующий над всеми голосами, за которым следовал другой, более глухой. Вокруг стоял жуткий запах серы и удобрений. Нино подался вперед и сказал мне: — Он сейчас выйдет. — Вышел старик-поденщик, который узнал нас и дружески подмигнул нам. Затем он распахнул дверь и крикнул: — Кидай.
Тут же полетел из лавки туго набитый мешок, который старик ловко подхватил на лету и положил в автомобиль. Затем последовали другие мешки.
— А ну-ка помоги нам, синьорино, — попросил рабочий, выставив на показ свои дёсна. Нино прошмыгнул в дверь и исчез. Я остался у машины, пытаясь разглядеть тени, которые двигались там внутри.
Когда машина была почти нагружена, и я принялся помогать старику, приводить в порядок мешки, уложенные в автомобиле, на пороге лавки появился какой-то кудрявый мужчина, с платочком, повязанным на шее, в штанах, с красным ремнем и в сапогах. Рукава рубахи у него были засучены, а его тело занимало почти всю дверь. Нино едва доходил ему до локтя.
Бодрым голосом он спросил у меня и у Нино: — Никак вы друзья, а? — Подмигнув мне, он взял меня за руку. Между тем, я пытался высвободиться. Он раза два-три согнул с силой мне руку в локте и заметил: — Нино, смотри, не вздумай драться с ним, он сильнее тебя. — Затем он выпрямился, посмотрел вокруг и спросил: — Ну, что, готово?
Вытащил сигарету и закурил. После чего запрыгнул в машину, сказал нам: „Привет!“ — и уехал.
В тот вечер Нино был в ударе и разговаривал со мной с особым воодушевлением. Он не мог спокойно усидеть на заборе, куда мы забрались, и глаза его были необычно спокойны. От моих расспросов он весь так и сиял.
Бруно, с которым меня познакомил Нино, работал шофёром и был его самым большим другом. В день их приезда на отдых в деревню, он приезжал за ними на станцию и на протяжении всей дороги, ведущей к вилле, и, кружившей вокруг холмов, он говорил практически только с ним, объясняя ему каждую мелочь, и, отвечая в самой краткой форме на вопросы его матери и сестёр. И даже сейчас он, нет да нет, а периодически спрашивал у него, как поживают его сёстры-коровки, понимая под коровками „глупые как коровы“. Одна лишь только вещь занимала Бруно в сёстрах: американские сигареты, которые он просил Нино приносить ему при каждом удобном случае, причем, обязательно с коробкой, так как самый большой эффект на людях производила именно сама коробка.
Нино в тот вечер говорил обо всём; о домашней ванне, запах которой был приятнее запаха лугов, и, в которую ему хотелось как-нибудь сводить Бруно, чтобы тот смог смыть свой дурной запах взрослого мужчины, хотя и весьма опрятного в жизни. Но особенно ему хотелось как-нибудь отправиться с Бруно и со мною на машине в путешествие по деревням, раскинувшимся на холмах, развлекаясь и обучаясь вождению машиной.
Бруно уже пообещал ему это, но все не представлялось подходящего случая. Бруно нравилось подтрунивать над всеми, и, в частности, он развлекался тем, что говорил каждый раз Нино, что все те ребята, с которыми он дружил, были сильнее его. В результате, всё закончилось тем, что Нино как-то неожиданно ущипнул меня, да так сильно, что содрал мне кожу, и тут же отпрыгнул назад. — „А, вот, давай посмотрим, правда ли, что ты сильнее меня!“ — крикнул он со злостью и поднял с земли камень.
„Почему ты так поступаешь?“ — спросил бы я у Нино, если бы это был один из тех моментов, когда мы, перед тем, как расстаться, останавливались в молчании у забора виллы. Но даже и в этом случае, он вряд ли смог объяснить мне причину своего поступка. Я совершенно не понимал, какая нужда была у Нино прерывать столь приятную беседу, и всего лишь для того, чтобы сказать мне какую-нибудь гадость. Хотя я и не мылся в такой прекрасной ванне, как это делал он, но мне все равно было как-то неприятно, что я был сильнее его. — „Он всегда говорит всем, что они сильнее меня“, — сказал Нино, отбросив камень в сторону, и, приближаясь ко мне с плутовским выражением на лице.
Я не решился ответить ему такой же улыбкой.
— И тебе тоже нравится Бруно, а? — продолжил Нино. — Будь осторожен! Имей в виду, что ему нравятся эти коровки. То есть мои сестры.
— Все сразу? — удивился я.
— Да, все, — спокойно ответил Нино.
— Но ведь мужчины выбирают себе только одну, — возразил я.
— Какой же ты глупый», — сказал Нино. — Он может на них вовсе и не жениться.
— Но разве ты не говорил, что он всю дорогу разговаривал только с тобой?
— Это оттого, что они не знают, что и ответить ему. Ведь они глупые.
Я вернулся домой в подавленном состоянии духа, и мне было стыдно не только от вида усов моего отца, но и от клеенки, на которой мы ужинали, и, которая была перепачкана вином. Моя сестрица все время пронзительно кричала. Я никогда ранее не путешествовал на машине, и уже предвкушал, насколько было бы прекрасно отправиться на ней с Нино и Бруно. Но то, что сёстры Нино были глупые, а он — таким хитрый и умным, меня оскорбляло. К счастью, я ему не признался, что однажды ночью они даже приснились мне во сне.
На следующий день я посчитал за позор отправиться на пастбище со своими друзьями и решил провести время на манер Нино, т. е. позавтракать, вымыться и погулять по дому.
В общем, выйти из дому, как и он, в полдень. Но уже в десять часов я был во дворе и не знал чем мне заняться ещё.
Низкорослые яблони в глубине, сбоку от дома, я знал наизусть. Я покрутился под портиком, где лежала груда хвороста еще с прошлого года. В это время мимо прошла жена испольщика с ведром. Ее седые волосы были повязаны желтым платком, а руки — засучены. Теперь я понимал, почему Нино мог обходиться все утро без игр. В его саду постоянно появлялись сёстры и, должно быть, было действительно очень здорово жить с ними, если они нравились даже шофёру. Я же знал только свою мать и служанку, которые хлопотали по хозяйству также как и крестьяне; а мой отец возвращался домой только вечером.
Неожиданно жена испольщика побежала в хлев. Я услышал, как там громко замычала корова, словно плача. Тогда я подошел к двери. Но женщина тут же подбежала ко мне недовольная. — «А, ну, уходи, уходи отсюда», — приказала она мне, став передо мной, и, закрыв от меня проход. — «Сюда нельзя заглядывать. Иди и позови Пьетро; скажи ему, что уже пора. Ты меня понял? — Пьетро полол в глубине поля, за домом. Я вернулся с ним, но он вначале прошел на кухню, чтобы глотнуть немного воды из бутыли; только затем мы направились в хлев. Старуха вновь решительно отпихнула меня в сторону. Пьетро обернулся и проворчал: „Иди к матери, и, скажи ей, что мы принимаем телёночка“.
Я продолжал бродить по двору, вздрагивая в страхе при каждом мычании животного, которое взрывом отдавалось в свежем воздухе, переходя в слабое продолжительное клокотанье. Затем послышались возбужденные голоса; жена испольщика что-то прокричала, и, наконец, послышался шум воды и звякнула цепь. Я подумал о бесформенном животе коровы, который мне довелось увидеть днём ранее.
Вдруг мне на ум пришел Нино, и я бросился со всех ног, чтобы поспеть во время, и сообщить ему новость. Я очутился у виллы как раз в тот момент, когда из нее выходила одна из его сестёр, блондинка, тело которой было исключительной белизны, и, на которую я буквально заглядывался, когда она проезжала мимо на велосипеде. Она положила руку мне на голову и спросила в чем дело. Я ответил, что ищу Нино. „А зачем?“ — требовательно она спросила у меня. „Родился телёнок“, — пробормотал я, покраснев. Женщина внимательно посмотрела на меня, подняла руку с моей головы и громко рассмеялась.
— Он хорошенький? — поинтересовалась она. Я не знал, что ей ответить. Она же вновь рассмеялась, обернулась и позвала: „Нино!“. Кто-то ответил. Тогда она подала мне знак рукой, бегло взглянула на меня и тут же удалилась, раскрыв зонтик.
Когда появился Нино — между тем их собака все это время лаяла и бегала взад и вперед, позванивая цепью — я уже потерял желание отвести его в хлев. Мне снова стало стыдно за наш грязный двор перед домом. В результате, я всего лишь спросил его: „Ты как, хочешь выйти?“.
Тот день мы завершили на плотине, где мыли своё бельё прачки. Мы оба молчали. „Ты видел когда-нибудь, как родится теленок?“ — неожиданно спросил я Нино. — „Я видел сегодня утром, как родился один. Было невероятно страшно“.
Нино заинтересовался: „Он что, кричал?“
— Нет, кричала его мама, — ответил я, — то есть корова.
— Почему же ты меня не позвал?»
Я притворился обиженным, как и днем ранее.
— Глупый, — сказал Нино возбужденно, — мы могли бы, таким образом, узнать, как родятся дети. Так ты на самом деле видел, как это происходит?.
— Разве, ты никогда не видел, как родится ребенок? — спросил я его важно.
Нино смолк и уставился в землю. Между тем, прачки продолжали бить бельё о камни. Среди них особенно выделялась одна толстушка, с рукавами, засученными до плеч, которая стирала, сильно шлёпая бельем, выставив на показ свою подмышечную ямочку и, пересмеиваясь со своей подругой. Все её тело буквально содрогалось от ударов, погружаясь то и дело в подол юбки.
— Это подобно тому, как испражняется лошадь, — продолжил я неуверенным голосом. — Только ребенок — выглядит больше.
— Ты это что, видел на самом деле?
— Конечно, — ответил я.
— И ты тоже родился таким образом, — заметил Нино раздраженно.
— Да, и я тоже, — ответил я спокойно.
Тогда Нино стукнул себя кулаком по лбу и повалился на землю. Я стоял подле него и смотрел на него, ничего не понимая. Я присел, и собирался было сказать ему правду, как он неожиданно принялся смеяться.
Однако, смех его был злым. — Вот что, если ты хочешь поехать с нами на машине, то скажи мне, как это происходит.
Я внимательно посмотрел на Нино: глаза и губы у него пылали. Затем он пробормотал тихо: «Может быть, ты видел и роды своей мамы?»
Я посмотрел на него изумленно и сказал: «Ты что, с ума сошел?!»
— Тогда скажи мне, кого ты видел?
— Я видел, только то, как родится теленок.
— Значит, ты не знаешь, как рожают женщины?
— Нет, — ответил я и уставился в землю.
Вдруг голос Нино раздался подле моего уха: — Стало быть, ты не знаешь, как появляются на свет дети?!
Нино перевернулся на земле и вскочил на ноги. «А я знаю, как это происходит», — сказал он уверенно. — «Ребенок выходит с кровью, и они должны оторвать его от пуповины».
— Кровь не всегда бывает.
— Нет, кровь всегда бывает, потому-то женщины и кричат!
— Нет, — возразил я, — послушай, — и я поведал ему, что видел однажды корову, после того как та родила теленка и, что при этом не было никакой крови, лишь только теленок был немного мокренький.
— А у женщин бывает кровь, — настаивал Нино. — Ты просто ничего не знаешь.
Он объяснил мне хриплым голосом, как рожают женщины. Я его не перебивал и продолжал смотреть, уставившись в землю.
— И твои сёстры тоже так рожают? — наконец, я спросил его.
— А как же! — ответил Нино.
В полдень неожиданно в деревню прибыл Бруно и взял нас с собой, так как он должен был отвезти на станцию только оплетенную бутыль и в машине было полно свободного места. Нас он посадил на заднее сиденье, чтобы мы поддерживали бутыль, и мы тронулись. Во время всей поездки у меня ужасно колотилось сердце, и, мне казалось, что я лечу, вместе с пролетавшими мимо деревьями, каменными столбиками и прохожими. Я часто щурил глаза от нестерпимо ярких лучей солнца и мог видеть неподвижный затылок.
Бруно, повязанный красным платочком, а также руку, лежащую на баранке, и то и дело подрыгивающую вверх и вниз. Я страшно боялся, что при резкой остановке бутыль может упасть.
Но все завершилось благополучно, и, наоборот, это я, весь вспотевший, зашатался на ногах из стороны в сторону, когда ступил на землю. Бруно тут же, громко покрикивая, перенёс бутыль на склад, а затем отвел нас в остерию вокзала. Я робко сел в прохладную полутень и старался копировать во всем Нино, который разглядывал присутствовавших, шутил с Бруно, заглядывая то и дело ему в лицо.
Бруно попросил себе вина, а Нино захотел прохладительный напиток со льдом.
Мы едва успели с Бруно промочить горло, как Нино, опорожнив свой стакан, обратился ко мне с коварным вопросом: — Берто, а ну расскажи Бруно, как появляется на свет ребенок!