Шпагу князю Оболенскому ! - Гусев Валерий Борисович 6 стр.


- Знаешь, о чем я думаю? - Он смотрел в потолок и жмурил один глаз, морщась от дыма папиросы. - Мы забываем, что у нас две взаимосвязанные задачи, не считая деталей: найти преступника и объяснить, каким образом он и Самохин попали в номер, так? Так. Вот мы и шли по этому пути, в такой именно последовательности. А если взяться с другого конца? Ведь обстоятельства убийства очень странные, необычные, и именно это дает нам серьезный шанс. Что, если попытаться решить вторую часть задачи? Пойти, так сказать, назад. Не приведет ли нас эта дорожка к главной цели?

Я молча слушал, не понимая, к чему он клонит.

- Вот смотри, по нашей схеме все время, пока Самохин находился в номере - живой или мертвый, - комната была заперта и окно было закрыто изнутри; или же - в нем были люди: почтенные старушки, Саша с Олей по очереди.

- Ну?

- Ну-ну. - Яков приподнялся, едва успев подхватить пепельницу. - Как ты не можешь понять! Самохина ударили ножом именно в то время, когда в номере были люди. Улавливаешь? Постарайся понять разницу: Самохина ударили, когда в номере были люди, или - когда в номере были люди. Дошло?

- Нет, - честно признался я. - Что-то уж слишком сложно.

- Напротив - очень просто. Самохина ударили в то же время, но в другом месте. Убийца и не был в номере. Самохин попал туда уже раненный, смертельно.

- Да, - насмешливо кивнул я. - Его любезно подвезли на "скорой помощи", раз уж ему непременно хотелось умереть в моем номере.

Яков оставил без внимания мой выпад.

- Нет, он добрался туда сам. Если бы там был убийца, что помешало бы добить Самохина? Ведь в номере никого не было и он был заперт.

- Пожалуй, ты прав, - согласился я. - Может, оранжерея?

- Может. Вход в нее должен быть из подвала музея. И ведет она прямо к флигелю, если судить по галерее.

- Посмотрим.

- Я тебе посмотрю!

- А что? Мне кажется...

- А мне кажется, что тебе надо быть поскромнее, чтобы вновь заслужить мое расположение, как выразился бы Староверцев.

- И все-таки: мне кажется, что оба происшествия - убийство и попытка ограбить музей - связаны между собой.

- Безусловно. У меня уже что-то складывается. Вот что, Серега...

- Яков, - взмолился я. - Посмотри на часы. Я уже с ног валюсь.

- Черт с тобой, - сжалился Яков. - Отдыхай, а я тут смотаюсь неподалеку на полчасика.

Я выждал некоторое время, потому что Яков имел скверную привычку возвращаться с полдороги, потом отыскал в его письменном столе фонарик и вышел на улицу. Предостережение Якова "не зарываться" вылетело из головы другая мысль не давала мне покоя, мысль об этой чертовой "галдарее".

Когда я подошел к музею, было совсем темно. Как в ту ночь, когда мне показалось, что я видел свет в его окне.

Пробраться в музей мне было нетрудно: кое-какой опыт, которым время от времени делились со мной мои "подопечные" во время работы в розыске, сослужил-таки мне добрую службу.

Свет я, конечно, зажигать не стал, только включил фонарик и, минуя зал с манекенами, спустился в подвал.

Довольно долго, спотыкаясь и поругиваясь, я лазил по подвалу, пока не нашел дверь. В самом дальнем углу. Похоже, что раньше она действительно была завалена, но не так давно кто-то старательно разобрал проход к ней.

Дверь оказалась запертой большим висячим замком. Я подергал его петли держались крепко. Кроме того дверь была забита поперек толстыми досками. Но не может она быть заперта!..

Внимательно ее осмотрев, я заметил на полу возле нее горелые спички. Были они свеженькие, будто только что из коробки. "Сто лет не пользовались", - вспомнил я. В косяке торчал большой гвоздь, загнутый кольцом. Я сначала осторожно, потом сильнее потянул за него: косяк вместе с забитой дверью повернулся с тихим скрипом на невидимых петлях. Ловко!

Из черного отверстия дохнуло холодом. Я шагнул в темный проход. Луч фонаря не доставал до его конца - казалось, он тянулся бесконечно. Под ногами ватным слоем лежали пыль и мусор, по сторонам грудились, отбрасывая причудливые тени, разодранные корзины, набитые чем-то мешки, ящики. Но идти можно было довольно свободно, иногда только приходилось нагибаться. Луч фонаря вырывал из темноты то перевернутое кресло с надетой на ножку рваной шляпой, то пружины, торчащие из лопнувшего дивана...

Было до жути тихо, только гулко стучало мое сердце. Я невольно ускорил шаги.

И вдруг кто-то схватил меня сзади за руку. Я с силой дернулся, что-то загрохотало у меня за спиной, с треском порвался рукав куртки, и плечо стало мокрым и горячим. "Нож!" - мелькнула мысль.

Я отпрыгнул, как смог, в сторону, чтобы не получить второй удар, наткнулся на ящики и выронил фонарь. Он упал очень удачно - стеклом вниз, прямо в пыль.

В темноте я слышал рядом чье-то хриплое, тяжелое дыхание и на всякий случай присел. И стал тихонько шарить по полу. Левая рука горела.

Наконец я нащупал фонарик и резко повернул его. Мелькнула какая-то тень. Никого. Только хриплое, тяжелое дыхание: мое. А в проходе лежит здоровенный ящик. За торчащий в нем гвоздь зацепился рукав моей куртки. С досады я пнул ящик ногой и вдобавок ушиб палец.

Дальше я шел осторожнее, приложив платок к глубокой царапине на плече и держа фонарик в левой руке. Но идти пришлось недолго: обойдя водруженную на бочку тяжелую раму от зеркала или картины, я оказался в тупике. Вернее, опять перед массивной дверью - без ручки и даже без замка. Ручка - черт с ней, хорошо, что замка нет.

В ярком луче фонаря у двери я увидел ботинок. На правую ногу. Самохина?

Я взялся за дверь. К моему удивлению, она легко подалась, когда, вцепившись в крайнюю доску ногтями, я потянул ее на себя. Она широко раскрылась, и я чуть не засмеялся от неожиданности: за дверью была стена. Самая обычная, деревянная, из вертикальных досок, плотно подогнанных и чуть сыроватых. Мне показалось, что подобное я уже где-то видел, и не так давно. То ли в кино, то ли во сне.

Старенькая батарейка уже садилась, но все-таки в слабом свете фонаря можно было разглядеть массивные кованые петли, вделанные в верхнюю кромку стены. Я налег плечом, и она медленно повернулась вокруг заскрипевших петель. Я пролез в щель и оказался на полу... своего бывшего номера. Щит опустился за мной, глухо стукнув.

Когда я встал на ноги, держа в одной руке фонарик, а другой придерживая оторванный лоскут рукава, сухо щелкнул выключатель и вспыхнул свет.

В комнате стоял Яков и держал в руке направленный на меня пистолет.

- Убери, это неприятно.

- Ну и вид, - сказал он, медленно пряча в карман пистолет. - Кто это тебя?

- Ящик с гвоздем.

- Ну, ну. Нашел?

- Нашел. А что ты делаешь в темноте?

- Я погасил свет, когда услышал, что ты сопишь и возишься за стеной. Ты меня удивил.

- Я и сам удивлен. Там ботинок лежит, на правую ногу, с пряжкой.

- Самохинский?

- Похоже, его. А перед первой дверью - чуть не полкоробка горелых спичек. Впечатление такое, что кто-то подготовил проход заранее.

- Дать бы тебе по мозгам за "инициативу", - высказался Яков. - Я тебе что говорил? Забыл?

- Победителей не судят, - отмахнулся я.

- Как знать, - проворчал он. - Еще одна такая победа, и мне придется отказаться от твоих услуг. Серьезно.

Яков включил настольную лампу и погасил верхний свет. Шторы на окнах были плотно задернуты.

Мы сели за столик и закурили.

- Значит, я был прав: стукнули Самохина в музее, и он бежал сюда. Знал, выходит, куда бежать. И знал отлично. Его кто-то преследовал, но не смог, как я понял, открыть дверь, где спички, так?

Я кивнул осматриваясь. Теперь трудно было найти, какую из дубовых панелей, покрывающих стены, я только что поворачивал. Она так точно стала на место, что все вертикальные доски слились в один ровный ряд.

- То-то я замечал, - сказал я, - сквозит здесь немного.

- Ну уж не ври, - остановил меня Яков. - Подогнано будь здоров.

Он откинулся на спинку кресла и потянулся.

- Подведем итоги. Самохин бежал из музея по подготовленному пути.

- А что он делал в музее? Ночью-то?

- И кто с ним был? Что он делал, это понятно.

- Как? - удивился я.

- Не совсем, конечно, - поправился Яков. - Не совсем. Ты обратил внимание на то, что ценные вещи были увязаны в узлы?

- Конечно. Кто-то подготовил их для реализации, если можно так выразиться. Но не успел.

- Ему помешали. Кто помешал? Самохин? Или Самохину? Здесь важно собрать воедино, связать логически три известных момента: попытка ограбить музей, убийство и поиски в кабинете - тогда многое станет ясным.

- А почему именно в этой последовательности? - поинтересовался я.

- Потому что не такие мы глупые, какими кажемся на первый взгляд, не захотел объяснить Яков.

- Но и не такие умные, какими хотим казаться, - уточнил я.

- Ко мне это не относится, - махнул рукой Яков. - А что касается кандидатуры на главную роль, у нас она теперь только одна.

- Кто же? - спросил я, вставая.

- Тот, кто бывает в музее после его закрытия, тот, кто всем Дубровникам известен своими похождениями, тот, кого выгораживает тетка Маня.

- Кто же? - спросил я, вставая.

- Тот, кто бывает в музее после его закрытия, тот, кто всем Дубровникам известен своими похождениями, тот, кого выгораживает тетка Маня.

- Черновцов?

Утром я зашел к Староверцеву. Едва мы с ним расположились погонять чаи, во дворе залаял Малыш и кто-то сильно постучал в окно.

- Сергей! Ты здесь? Выйди на минуточку!

- Это следователь, - извинился я. - Мне надо идти.

- Слушай меня, - Яков сжал мне руку. - Черновцов пропал. Похоже, скрывается.

- Как?

- Вот так. Я говорил с его женой. Что-то знает, но вовсю темнит.

- Как я слышал, он порядочный забулдыга. То, что он пропал, еще ничего не значит.

- Значит, Сережка, значит! Он не ночевал дома в день убийства - это раз. С женой у него нелады - два...

- Ну и что нам с этих неладов?

- А вот что: она его частенько выставляет из дома, и он ночует знаешь где?

- В музее? Тетка Маня привечает?

- Это еще не все. Его видели вчера. Вся морда сплошь синяком заплыла. А костяшки пальцев правой руки Самохина, помнишь акт, были сбиты! Я тебя вот о чем хотел попросить. Ты человек здесь новый, журналист: походи поспрашивай. Потом сочтемся.

- Ну разве что, - вздохнул я.

Неужели этот вздор может

поколебать наше счастие?

В. О д о е в с к и й

П я т н и ц а

Я отправился на розыски Черновцова, предварительно поставив Якову условие: с теткой Маней он должен говорить сам. Яков поморщился, но деваться ему было некуда. Позже он передал мне содержание этого разговора, и я привожу его здесь.

Тетка Маня, снова оказавшись в центре внимания, с готовностью отставила швабру и открыла было рот, но Яков опередил ее:

- Почему ваш сын ночует в музее?

- Дознались? - ахнула она и заплакала. - Дура я старая, бесом попутанная... - Она плакала тоненько, монотонно и деловито, поглядывая птичьим глазком на Якова.

Он терпеливо ждал.

- Так как же?

Тетка Маня, причитая, добралась наконец до сути: "бесталанному" Черновцову жена-злодейка "не дает дома головушки приклонить бедовой, гонит его и в дождь и в ветер", и потому он заливает горе "зеленым вином".

- Подождите-ка, - приостановил ее Яков. - Что-то я не пойму: гонит она его за то, что он пьет, или он пьет, потому что она его гонит?

- Знамо!

- Что знамо-то? Он пьет - она бьет? Эта схема?

- Наоборот, - тетка Маня прерывисто всхлипнула.

- Ерунда какая-то. Что у них за нелады, можете мне толком объяснить?

Тетка Маня осторожно оглянулась и лихо подмигнула Якову всей щекой.

- Тет-на-тет?

- На-тет, - уверил ее Яков.

Она снова оглянулась и шепнула так, что, верно, на улице было слышно:

- Гуляет он.

- То есть как? - удивился Яков.

- От жены гуляет.

Яков неосторожно выразил сомнение. Тетка Маня искренне возмутилась:

- Ты не смотри, что он сморчок на вид, - гордо сказала она. - По нем все дубровнические бабы сохнут, даже библиотекарша с образованием у него есть. - Она снова взяла швабру и стала похожа на сурового воина с копьем. Якову показалось: под носом у нее появились и круто поднялись гвардейские усы. - Вот Нинка-то и зверует. А я уж его, сиротинку, привечаю.

- А во вторник сиротинка тоже в музее ночевал? Тет-на-тет.

Тетка Маня едва не хватила его шваброй.

- Ишь куда клонит! Хитер Вася - дуру нашел!

- Да какой я еще, к черту, Вася?

- Все вы не Васи, как до дела дойдет! Не ночевал он здесь! Я последняя ушла и никого здесь не оставила. Клянуся! - И она стукнула шваброй в пол.

- Где он сейчас?

Тетка Маня не ответила, сурово поджав губы, молчала.

- А синяк? С кем он сцепился?

- Это ты уж у Нинки пытай. Ей лучше знать, с кем ее мужик цапается.

Дома Черновцова, конечно, я не застал, да на это и не рассчитывал. Его жена, миловидная женщина, худенькая и решительная, встретила меня сурово.

- Чего вам надо?

- Я, собственно, не к вам...

- Тогда и говорить нечего! - И она повернулась ко мне спиной.

Я сказал ей, что я из газеты.

- Батюшки! - всплеснула она руками. - Достукался, паразит! Что ж теперь будет-то? На всю Россию ведь опозорится, нигде теперь не скроется.

- Это точно, - сказал я. - Как бы мне повидать его? Поговорить. Может, еще и обойдется.

Она испуганно взглянула на меня.

- А ты его не обидишь? Нет? Тогда иди к свекрови. Он у нее в сараюшке от людей прячется. Не совсем еще стыд пропил.

Почему он прячется, у меня было другое мнение, но выражать его я, естественно, не стал.

- А где же эта самая сараюшка?

- У реки, за кладбищем, где огороды.

Ну что мне было делать? Якова искать?

За кладбищем, в редкой рощице, прятались серенькие домики с палисадниками, полными золотых шаров. Здесь пахло печным дымом, лаяли собаки и горласто перекликались петухи.

Ближе к реке, по берегу, выстроились тесным рядком сараюшки. У справного мужичка в синей в горох рубахе, который с удовольствием колол осиновые чурки, я спросил, где сарай тетки Мани. Он воткнул топор в пенек, засыпанный влажной щепой, и, достав сложенный книжечкой обрывок газеты, стал вертеть самокрутку.

- Черновцова никак ищете? - спросил он, покусывая край листка.

Я промолчал. Мужичок, свернув такую аккуратную сигаретку, будто достал ее из новенькой пачки, пыхнул махорочным дымком.

Мне вдруг, впервые за всю неделю, стало хорошо и спокойно. А он, словно не было важнее дела, зажав губами цигарку, ковырял пальцем мозоль на ладони. Грустный осенний ветерок по всему, наверное, городку разносил махорочный дым, запах колотых дров, лежалой щепы и влажного песчаного берега.

- Натворил он что опять, да?

- Нет, просто надо повидать.

- Вона как! - удивился мужичок. - И Черновцов кому-то спонадобился. Сейчас иди повдоль овражка, а как каланчу станет видать - повороти и в первой переулочке найдешь.

Я поблагодарил его.

- Желаю добра, - кинул он вслед и, поплевав на окурок, снова с удовольствием застучал топором.

В сарае было душно и полутемно: окно завешено старым женским халатом, только в дырку от кармана пробивался яркий свет с улицы.

Черновцов лежал на ржавой железной кровати "с разговорами". По нему, как по покойнику, ползали зеленые мухи. Он дергал бровями, щекой, но не шевелился и глаз не открывал. Вся левая половина лица была под громадным странным синяком: в клетку, с красными полосками крест-накрест. Будь у него побольше голова, на этом синяке вполне можно было играть в шахматы.

Вдоволь налюбовавшись, я постучал Черновцова в грудь костяшками пальцев:

- Вставайте, граф.

Он приоткрыл один глаз и поморщился, ворочая глазом, оглядел меня сверху донизу. Рассматривая мои туфли, он приподнял голову и снова, закрыв глаза, обессиленно уронил ее на подушку. Наконец с трудом произнес:

- Ну?

- Глаза-то открой.

- Не могу. Голова, понимаешь, трещит от света.

- Это не от света. Не надо было вчера мешать.

Черновцов оживился:

- Я не мешал. У меня всегда так - глаза на другой день режет. Совестливый я, понимаешь? А мешать - не мешал. Водку пил, врать не буду. И красное пил. Потом обратно вроде водку. Но не мешал. Все своим чередом шло.

Спотыкаясь о разбросанные сапоги, я подошел к окну и сдернул с гвоздей халат. Черновцов вскрикнул и резво повернулся на живот, пряча голову в подушку.

- Садись, - не поворачивая головы, простонал он. - Раз пришел садись. Стулу вон возьми, хорошая стула.

"Хорошая стула" оказалась с дыркой вместо сиденья, поэтому я откинул одеяло - Черновцов подобрал ноги - я присел на доски кровати.

- Жестко спишь, - сказал я, закуривая.

- Зато от рахита помогает. - Он потянул носом запах сигаретного дымка и, зарывшись в подушку, опять одним глазом с интересом посмотрел на меня.

- Ну?

- Где ты ночевал во вторник?

Глаз закрылся.

- Не понял, - признался я.

- А ты кто такой? Общественность? Милиция?

- Нет, я журналист, пишу на темы морали. Как раз с этой стороны нашу газету заинтересовал твой светлый облик.

- Хе, журналист!

- Что, не похож?

- Не-а. - Он пренебрежительно дернул плечом. - Это еще посмотреть надо, какой ты журналист.

- Ну, ладно. Где все-таки ночевал-то?

- Не помню. - Черновцов решительно отвернулся к стене.

Я встал.

- Как хочешь. Можешь и не говорить, я сам знаю: ночевал ты в музее.

Он вскочил и выставил вперед палец.

- Нет уж! Ты это брось. Не было меня тогда в музее, не было!

- А где же ты был?

- Нигде!

- Кто же тебя так изукрасил? Может, жена?

- Иди отсюда! - Черновцов нагнулся и поднял за голенище сапог. - Иди, иди! Журналист!

Я вышел и оглянулся: окно снова было завешено халатом, и в дырку от кармана Черновцов успел запихнуть скомканную газету.

Ну вот и все, кажется.

Яков хмурился, когда я рассказывал ему о визите Черновцову.

- Сходи, пожалуйста, еще раз к его жене.

- Зачем?

- Тут у меня немного не сходится. Постарайся узнать, кто его бил.

- Да зачем?

Яков молча смотрел на меня.

- Надо брать его, пока не поздно, - горячился я.

Назад Дальше