Почти два с половиной часа он провел на скамейке в городском парке, забившись в самый глухой его уголок. Предварительно Александр в одном из киосков печати купил на отнятые у «рыжего» деньги непритязательного дизайна солнцезащитные очки, призванные замаскировать синяки под глазами… А также приобрел газету, опять же с целью нехитрой маскировки, пачку «Кэмэла», зажигалку и бутылку минеральной воды.
Вода была как нельзя кстати: его бросало то в жар, то в холод; губы пересыхали, нутро горело, как наутро после крутой выпивки, все время хотелось пить…
А что тут удивляться? Всего каких-то двенадцать часов назад он лежал на хирургическом столе. И пусть операция была несложной, а полученная им рана пустяковой, последствия недавнего ЧП, в особенности же головоломного полета в заросший кустарником овраг, все еще заметно сказывались на его самочувствии.
Не помешало бы, конечно, принять пару таблеток аспирина, желательно «бауэровского». Но пришлось бы наведаться в аптеку, а это в его положении чревато крупными неприятностями. Поэтому вместо лекарства он выкурил пару-тройку сигарет, хотя и осознавал, что это не самая удачная идея.
Другая идея, посетившая его, пока он сидел на парковой скамье, была гораздо более продуктивной. Он вспомнил разговор в салоне «Лэнд-Круизера», оборванный, кстати, на самом интересном месте в связи с внезапным нападением на Тамару каких-то неизвестных лиц. В брошенной тогда кем-то реплике – кажется, она принадлежала несчастному кахетинцу Григорию – фигурировало название одного из местных населенных пунктов, знакомое Протасову отнюдь не понаслышке.
Единственный человек, который мог оказать ему реальную помощь в этой непростой ситуации, жил некогда в поселке Ир, населенном со времен осетино-ингушского конфликта преимущественно потомками древних аланов.
Других вариантов для него, кажется, не существовало.
До поселка Ир Протасов добрался маршрутным автобусом.
Стремясь хоть в какой-то степени обезопасить себя от контактов с местной милицией, он не пошел на центральный автовокзал, откуда берет начало этот пригородный маршрут, а забрался в «Икарус» на следующей остановке, расположенной рядом с городским парком, где он обрел свое временное укрытие. Руководствуясь теми же соображениями, сошел с автобуса не на конечной остановке, в центре поселка, а на предпоследней, откуда, кстати, ему было даже ближе до цели.
Еще одну важную вещь он вынужден был держать в уме. Хотя Ир довольно крупный поселок с населением в несколько тысяч человек, все же появляться здесь засветло не стоило. Местные знают всех своих наперечет, и если в дом одного из самых уважаемых в этих краях осетина наведается посторонний, чье обличье сразу выдает в нем чужака, у соседей могут возникнуть ненужные вопросы.
Когда он выбрался из автобуса, было уже около половины девятого вечера. Пока Протасов прошагал примерно с полкилометра до цели, на землю опустились густые сумерки. Но он не боялся заблудиться, потому что улица вывела его прямиком к трехэтажному зданию местной школы, которое являлось не только прекрасным ориентиром, но и было хорошо знакомо ему по событиям многолетней давности.
Мимо него прошла стайка мальчишек, возвращавшихся со спортивной площадки, где они гоняли мяч до темноты. Здание школы, по причине летних каникул, пустовало; горел лишь фонарь над входом, да еще светилось одно из окон первого этажа. Протасов обогнул с торца здание школы, пересек заасфальтированный «плац» и оказался на пустой спортивной площадке.
Вновь оказавшись в уединении, он сел на лавочку, закурил. Сделав глубокую затяжку, посмотрел в ту сторону, где находится нужный ему дом – третий по улице, если отсчитывать от здания школы. Пожалуй, нужно еще немного выждать, чтобы суета в поселке окончательно улеглась; народ здесь ох какой глазастый.
Вечер был довольно теплый. Сквозь листву деревьев, почти вплотную к тому краю площадки, где он находился, там и сям проклевывались теплые электрические огоньки. Где-то едва слышно играла музыка; со стороны центральной улицы доносилось временами урчание автомобильных движков, в соседнем квартале как-то вяло, совсем не злобно, перебрехивались собаки…
В этот августовский вечер вся округа выглядела мирно, покойно, умиротворенно.
Не таким запомнился поселок Ир Александру Протасову. Совсем не таким.
Запомнился он четырьмя показавшимися бесконечными днями и ночами, когда ему и небольшой горстке солдат, десантникам и бойцам подразделения внутренних войск, удалось предотвратить готовую вот-вот начаться жесточайшую резню.
Протасов в ту пору был зеленым юнцом. Всего два месяца он носил на плечах лейтенантские погоны. Ну а в должности взводного он и вовсе был утвержден за несколько дней до начала тех драматических событий.
Он не знал ни замыслов командования, ни оперативной обстановки в «буферной зоне», где предстояло развести обе враждующие стороны. Точно так же ему были неведомы причины межэтнического конфликта в Пригородном районе Северной Осетии, вылившегося в ожесточенные столкновения между осетинами и ингушами в конце 92-го и начале 93-го годов. Он лишь запомнил, что вокруг тогда царил полный хаос; в напряженной атмосфере уже вполне осязаемо потянуло запашком крови и гарью от занявшихся пожарищ.
Рота армейского спецназа, приданная для усиления батальону внутренних войск, выделенному из состава оперативной дивизии ВВ «Дон», – именно эта часть и должна была обеспечивать порядок в поселке Ир, – вначале угодила в плотный затор по дороге к месту назначения, а затем оказалась разорванной надвое. В пригородный поселок, на окраине которого уже горели частные дома и откуда явственно доносились спорадические вспышки стрельбы, удалось пробиться частью по шоссе, частью по раскисшим полям, когда приходилось объезжать перегородившую дорожное полотно технику и выставленные на трассе «живые заслоны», лишь незначительному контингенту федеральных сил. Из всей колонны в «точку» вышел лишь протасовский взвод в полном составе да еще взвод вэвэшников, которым командовал такой же неопытный, как он, молоденький офицер.
Никого из начальства рядом с Протасовым и этим вэвэшным старлеем в этот пиковый момент не оказалось. Последний, кстати, как только понял, что они угодили в самое пекло, попытался со своими ребятами выскочить обратно. Но не тут-то было… Местные чуть под колеса не кидались, а когда поняли, что горстку федералов, в которых они видели своих защитников, тоже обуяла паника, то в отчаянии даже пошли на то, что спалили тентованный «Урал», пригрозив сделать то же самое с двумя оставшимися в распоряжении вэвэшников бэтээрами…
Протасову удалось снестись по рации с ротным. Тот сказал, что его с двумя взводами и небольшим подразделением внутренних войск заблокировали в одном из соседних ингушских сел. Когда Протасов доложил обстановку и спросил, что ему в этой ситуации предпринять, – ни одна рация вышестоящих штабов на вызовы не отвечала, – ротный, нажимая на ненормативную лексику, подтвердил ему, со слов находящегося рядом с ним вэвэшного подполковника, прежнюю задачу – встать между враждующими сторонами и не допускать кровопролития до прибытия подкрепления из числа федералов. «Не вздумай сбежать, Протасов, – сказал ротный, прежде чем накрылась радиосвязь. – И учти, взводный… Если позволишь себя разоружить, пойдешь под трибунал!» Конечно, никаких «трибуналов» в ту пору не существовало, но эта проговорка была не случайной, свидетельствуя о том грузе ответственности, какой вдруг свалился на их неокрепшие плечи.
Те драматические события, кажется, намертво врезались в его память.
Протасов помнил, что когда он выбрался наружу из бэтээра, окруженного толпой местных жителей, к нему подошли несколько старейшин. Гвалт и ор тут же стих, будто кто-то щелчком переключателя убрал звук. Поскольку он волей случая оказался старшим среди федералов, – вэвэшный старлей предпочел со своими людьми перейти под его начало, – то именно к нему обратились старейшины. Вернее, говорил с ним только один из авторитетных осетинов: это был крепкий еще старик лет семидесяти, в расстегнутом на груди полушубке, под который был пододет «парадный» пиджак с колодкой орденов и медалей на груди – судя по наградам, ветеран Великой Отечественной войны.
Он сказал, что ингуши уже захватили несколько домов на окраине поселка и теперь пытаются просочиться небольшими группами в центр населенного пункта. Противостоят им сейчас полтора десятка местных милиционеров, а также наспех собранный отряд самообороны. Говорил он довольно грамотно и доходчиво, по-военному кратко и емко обрисовав сложившуюся здесь обстановку. Попросил же о следующем: взять под защиту федералов хотя бы центральную часть поселка, – он, конечно, видел, что под рукой у Протасова нет и полсотни бойцов, – в особенности же больницу и здание школы. Именно в эти два строения, наиболее пригодные для обороны, старейшины намеревались поместить если не всех, то большую часть женщин, детей и стариков. Это позволит высвободить несколько десятков мужчин, большей частью уже вооруженных, которых можно будет использовать для обороны села.
Протасов предупредил старейшин, что он и его солдаты не намерены вмешиваться в конфликт. Ни на чьей стороне они воевать не станут. У него жесткий приказ – «разводить» конфликтующие стороны. Конечно, он сделает все возможное, чтобы обеспечить защиту гражданского населения.
Но охранять одновременно два объекта, школу и больницу, он не сможет, у него попросту недостает сил.
Тут же он выставил боевое охранение и расставил бронетехнику – два БТР, две БМП и одну БМД – таким образом, чтобы в случае крайнего обострения ситуации можно было держать под обстрелом окрестные улицы в районе поселковой школы.
Вечером тех же суток в здании, которое сейчас находится всего в сотне шагов у него за спиной, собрались, прихватив из своих домов лишь самое необходимое, несколько сотен женщин, детей и стариков. Он не знал, сколько их там собралось, тех, кто уповает не только на своих сыновей, братьев и отцов, но и на него, лейтенанта Протасова, и его молоденьких необстрелянных бойцов. Он знал одно: никто из этих людей, пока он находится здесь, не должен умереть.
Поэтому он отдал своим бойцам приказ: при любых попытках обстрелять школу, в стенах которой нашли убежище сотни мирных жителей, открывать огонь на поражение.
Вспоминая те события, он подметил в себе одну любопытную вещь. Ни тогда, ни тем более теперь он не испытывал ни малейшей неприязни к ингушам или к кому бы то ни было (его отношение к чеченцам – единственному исключению – тема для отдельного разговора). Окажись он тогда не в осетинском, а в ингушском селении, действовал бы точно так же. Вообще ненависть – это очень сильное чувство, и, как правило, оно сопряжено с потерей чего-то бесконечно дорогого, к примеру, близких людей, погибших по чьей-то злой воле. Но его родители тогда еще были живы, поэтому ненависти в нем не было ни грамма.
Правильнее сказать, он испытывал тогда чувство тревоги, обеспокоенности и еще крайней досады. Досады на тот бедлам, который царил, к счастью, не слишком долго, в этом красивом уголке Северного Кавказа. И еще он досадовал на тех, кто норовил раздуть тлеющие угольки разногласий, существующих между соседними народами, и на других, кто допустил, вернее, спровоцировал саму возможность существования в стране множества такого рода «горячих точек».
Если бы он не давил огнем крупнокалиберных пулеметов малейшие попытки обстрелять центр поселка, в особенности здание школы, то еще неизвестно, чем бы все здесь закончилось…
Ножевое ранение он получил на четвертые сутки этого противостояния, когда накал страстей стал уже помаленьку спадать (таково было его личное впечатление). В поселок сумела прорваться еще одна небольшая колонна федералов, дышать Протасову сразу стало полегче. На окраине поселка затеялись переговоры между осетинами и ингушами. По просьбе старейшин Протасов с парой бэтээров и двумя десятками бойцов присутствовал при сем событии – обе стороны по-прежнему не доверяли друг другу. Одновременно с ними к месту переговоров прибыли три или четыре армейских «уазика» в сопровождении бронетехники. Наконец, соизволили прибыть милицейские чины, а также с полдюжины сотрудников госбезопасности.
Бэтээр, на котором пришлепал на околицу Протасов и его спецназовцы, сразу же окружила толпа ингушей, среди которых было немало женщин.
Поднялся крик, в бойцов полетели комья грязи, камни, какие-то железки.
Короче, «пробили» они таки тех федералов, кто почти четверо суток, иногда огрызаясь огнем, не пропускал в поселок группы вооруженных ингушей…
Надо сказать, что один из подъехавших сюда гэбистов, сотрудник республиканского Управления в звании капитана, переговорив с кем-то из влиятельных ингушей, сумел сбить агрессивный настрой с этой толпы раскаленных от горя и ярости людей.
Он похвалил Протасова за его самоотверженные и довольно грамотные, как он заверил, действия, не забыв представиться – капитан госбезопасности Чертанов.
Позже Протасов еще раз столкнулся с «чекистом», в Чечне, осенью девяносто четвертого, где они познакомились уже более обстоятельно.
Там же, и в то же время, пересеклись их пути с чеченцем Ахмадом, нынешним спутником «юной леди». Именно об этой истории, в которой осталось кое-что неясным для самого Протасова, он и хотел расспросить опекающего Тамару вайнаха.
Что же касается ножевого ранения, то получил его Протасов буквально в последний момент, когда они уже собирались возвращаться в поселок, где его сборную команду должно было сменить только что прибывшее подразделение внутренних войск. Он поднимался на броню, когда кто-то из толпы, вновь осадившей машину спецназовцев, выхватил в этой суматохе нож… Очевидно, этот смуглолицый парень настолько был ослеплен яростью, что даже не заметил, что на Протасове, поверх бушлата, надет «броник». Лезвие ножа, скользнув по жилетке, полоснуло по бедру, оставив на теле Протасова отметину в виде кривого, похожего на полумесяц шрама, как память о тех драматических событиях…
Было и еще одно памятное событие, которое, собственно, и привело его сюда сейчас. За несколько минут до того, как на этой самой площадке возле здания школы приземлился «Ми-82, чтобы забрать раненых, включая гражданских лиц, – Протасов и еще четверо его бойцов, получивших ранения различной степени тяжести, лечились в военном госпитале в Моздоке, – кто-то из местных доставил на машине одного из старейшин, который ради короткого разговора с зеленым летехой приостановил даже такое важное дело, как миротворческие переговоры с соседями-ингушами.
Это был тот самый крепкий старик, с «иконостасом» на груди. «Спасибо тебе огромное от всех нас, сынок, – сказал он, крепко пожав руку смутившемуся спецназовцу. – Меня зовут Грис, по вашему – Григорий. Григорий Дзамболов, запомнил? Когда вылечишься, ждем тебя всем селом в гости! И запомни… Здесь, в поселке Ир, отныне тебе всегда будут рады, у нас ты всегда и при любых обстоятельствах можешь рассчитывать на помощь, защиту, пищу и кров!»
Дом был добротный, двухэтажный, вдобавок с летней мансардой, с примыкающими к нему хозпостройками – он явно был построен для совместного проживания двух, а то и трех семей. Вместо кирпичной ограды участок был обнесен по периметру живой изгородью. В окнах первого этажа и на застекленной веранде горел свет. Когда Протасов ступил на выложенную плиткой дорожку, ведущую к небольшой площадке перед домом, послышалось звяканье цепи, и тут же подала голос собака, призванная стеречь это хозяйство.
Протасову не оставалось ничего иного, как ждать, оставаясь на месте, пока кто-нибудь выйдет к нему из дома. Не факт, конечно, что старик все еще жив. Или, даже если он, несмотря на довольно преклонный возраст, находится в добром здравии и способен узнавать окружающих, не факт, что он сможет признать человека, который пожаловал в его дом в этот неурочный час…
Впрочем, ожидать ему долго не пришлось: из дома вышел какой-то молодой мужчина, а на веранде вдобавок проявился женский силуэт.
Мужчина остановился чуть не доходя до него и, вглядываясь в незнакомца, произнес несколько слов с вопросительной интонацией.
Протасов не знал осетинского, поэтому он ничего из сказанного не понял.
– Добрый вечер, уважаемый, – сказал он негромко. – Мир вашему дому!
Могу я увидеть достопочтимого Григория Дзамболова?
Мужчина, которому было примерно столько же лет, что и Протасову, бросил на него удивленный взгляд. Протасов подумал было, что хозяин скажет сейчас: «Старик, к сожалению, умер…» Или выскажется по-другому: «Проваливай-ка ты отсюда!» Но вышло все по-другому.
– А кто вы, собственно, такой? – поинтересовался осетин. – И что вам нужно от дедушки Гриса?
– Так вы его внук?
– Да, я его внук, – подтвердил мужчина. – А вы что, знакомы с моим дедом?
– Ваш дедушка сейчас дома?
– Где же ему еще быть? Ну так что ему сказать? И как мне вас представить?
Протасов задумался лишь на короткое мгновение.
– Скажите, что к нему пришел тот самый лейтенант, который оборонял вашу поселковую школу. …Молодой осетин вернулся неожиданно быстро.
– Ну что же вы, уважаемый! – скороговоркой сказал он, одновременно жестом приглашая пройти в дом. – Надо было сказать, кто вы есть! Грис меня ругает, что я вас сразу в дом не впустил…
Старик за эти годы почти не изменился. Только пиджак на нем был другой, домашний, без наградных планок. Сохраняя молчание, он серьезно осмотрел нежданного визитера, буквально от макушки, залепленной большим куском пластыря, и до разношенных коричневатых туфель.
Его изборожденное морщинами лицо вдруг разгладила добрая улыбка:
– Ну, здравствуй, сынок! – сказал он, обняв за плечи дорогого гостя. – Наконец… А я уж думал, ты к нам так никогда и не приедешь.