– А может это у вас что-то? – присев, вежливо спросил я. Брюхо еще не заболело, но вот-вот должно бы.
– Тэкс, – снова завел он свою грозную песню.
– Слушайте, вы уж определитесь, – выговорил я, подумав «наплевать», – Вы либо деретесь и я кричу «караул-убивают», или мы нормально разговариваем и расходимся.
Моя прямолинейность «Тэкса» не то чтобы обескуражила, она его как-то встряхнула. Сделав фирменный нырок своей собачьей мордой, он внимательно посмотрел на меня. Глаза жестокие, хищные.
– Не к тебе таскается. А к кому?
– К нам никто не таскается. К нам приходят в гости.
– Не один живешь?
– Трое нас. Почти четверо, – добавил я, вспомнив про Вируса.
– Типа, общага. И чё? К кому тогда ходит?
– Слушайте. Вы точно адресом не ошиблись? Вот у нас через стенку генеральша сумасшедшая живет. Наверху старушка – она в своем уме даже слишком. Напротив нее пара хипстеров, мальчик и девочка, проживают. Еще выше….
– Тэкс. Дет-ка, – по слогам произнес он, – Я ни-ког-да не ошибаюсь.
– А я ошибаюсь. Только и делаю, что ошибаюсь, – я подумал, что дверь-то мог бы и не открывать, – Ох, как я ошибаюсь, вы и представить себе не можете, – зачем-то полезла в голову и прочая чепуха, которая в данном случае была вообще ни к чему. Ну, не рассказывать же мне драчливому визитеру, что пребываю я в глубоком семейном кризисе.
Он двинул пальцем пепельницу с окурками.
– Ага, курить вредно, – сказал я, – А вы не курите?
Он качнул головой.
– А я курю, о чем иногда страшно жалею. С другой стороны и звать меня не «Лиза». У меня была одна знакомая Лиза – она была вечно бедная, – куда поскакали мои мысли? видимо, удар поддых что-то там в голове освобождает, утрясывает что-то и вот самые разные мысли спешат занять осводившееся пространство.
– Чё за кукла?
– Она не кукла. Она – вечная девушка в кружевах.
– Старуха что ли?
– Кто?
– Эта, – собачье рыло опять ненадолго отъехало в сторону.
– Лиза? Она вечно молодая. Сказать точнее – вечнозеленая. Наверное, что-то с пищеварительным трактом. Плохо пищу усваивает.
Не спрашивайте меня, к чему я вспомнил гротескную пожилую трансвеститку, которая даже на работу, в районную библиотеку, ходит в юбке и жакете. «Деточка, – говорила она когда-то, давным-давно, – Пиджак – это у мальчиков, а у девочек жакет», – и повела мощным плечом.
– Тэк-с, – сказал он, – Трое, короче, вас тут. Баба эта, старая, она мимо. Ты тоже – левый. Третий кто? Ну….
– «Чё», – договорил за него я, – Вы интересуетесь, с кем я проживаю? Уверяю, это очень хорошие, интеллигентные люди с богатым кругозором.
– А за гон знаешь чё…, – он сделал нырок головой.
– Я в том смысле, что мне трудно сообщить о них, что-то определенное. Если человека хорошо знаешь, то трудно с чего-то начать. Ну, живут. «Чё».
– Лет сколько?
– Мы все примерно ровесники.
– И в общаге… Нищеёбы. Тэкс.
– Знаете, – эх, была ни была! – Если вы еще раз скажете «тэк-с», я дам вам чайником по башке. И «ничё» мне за это не будет.
– Не нравится? – он оскалился.
– Ага, как гвоздем по стеклу.
– О-кей, легитимно, – и слова-то какие знает? Он посмотрел в окно, в потустороннюю зелень, помолчал, – Один, такой мужик, да? – снова уставившись на меня, задумчиво проговорил он, – Спортсмен типа, да?
– Ну, вообще, мы теперь все на спорт ходим.
Он хмыкнул.
– Спортсмен, а не сопля, я говорю.
– Хорошо-хорошо, – я поднял обе руки в «сдаюсь», – Есть и такой. Бывший боксер.
– Давно к нему ходит?
– Да, никто к нему не ходит, если ходят, то только к нам ко всем.
– Вы чё, хором что-ли ебетесь?!
Не знаю, какая сила меня подняла, не помню, как схватил я первое, что стояло на подоконнике, как шваркнул, как замелькало все, словно в детском калейдоскопе, как заполнило кухню до самого потолка сопение, хрип, вопли, а там вплелись и рычание, лай, и вой – а когда предметы вновь распались, каждый сам по себе, то оказалось, что нас уже не двое. И даже не трое.
Сейчас посчитаю.
Я на полу с чайником в руке. Раз.
«Тэкс» – оскаленный и распяленный – тоже на полу, возле опрокинутой табуретки. Два.
Кирыч – красный и большой – нависая над гостем, прижав руками к полу его плечи. Три.
Марк – румяный – приложив руки к щекам, открыв рот, изображая картину «Крик». Там чучелко на мосту стоит и без звука воет. Четыре.
Вирус – взъерошенный – вцепившись в штанину чужака, уперевшись всеми лапами об пол в желании выдрать кусок материи побольше. Пять.
Итого – нас было пятеро. Я запомнил эту картину в мельчайших подробностях.
Если кино сначала крутится медленно, то потом, наверстывая упущенное, начинает мелькать необычайно быстро, а далее снова застревает, но уже только для того, чтобы вернуться к своему обычному ритму. И не быстрому, и не медленному.
Человеческому.
Была драка. Была – но такая короткая, что будто бы и не было ее вовсе.
Надеюсь, я никого не разочаровал?
Вчетвером мы сидели вокруг стола, а возле ноги наиболее красиво оформленной, принадлежавшей, разумеется, Марку, сидел Вирус и хмуро поглядывал на лоскут, свисающий языком на штанине незнакомца.
Стыда Вирус, конечно, не испытывал. Он просто ноге не доверял, что вполне объяснимо. Собаки – не люди, они непривычны к столь стремительной смене ориентиров. Только что был враг, которого надо загрызть насмерть, и вот уже он сделался другом, которого кусать нельзя ни в коем случае, даже рыкать непозволительно. Но Вирус все равно порыкивал – не доверял он ноге, как бы там, наверху ни ворковали, ни затейничали….
А наверху сначала выпили водки.
Ненадолго составившись, многофигурная композиция, распалась, расплелась, выпуталась – последовало примирительное «ну, чё», и встречное «а ты чего», а далее было и весомое «поговорим спокойно», и взволнованное «он неопасный – фу!». Очень быстро из побоища образовалось застолье – стали пить, есть огурцы и капусту, разговаривать.
Беседы беседовали Кирыч и «Тэкс». Марк опасливо повякивал, Вирус порыкивал. Я больше думал, чем говорил. По идее, надо было бы вызвать полицию, сдать драчливого гостя, да и дело с концом. Но Кирыч предпочитал разбираться с визитерами самостоятельно: садись – поговорим. При всех плюсах этого метода был у него один серьезный минус. Поговорив по душам, гости норовили вернуться снова. Так было и с наркошей Семочкой, и с соседом-генералом, и….
– …иду, думаю, если увижу свою ляльку, располосую всех нахер, – повествовал «Тэкс», – а этот рожи корчит, – он мотнул в мою сторону своей вытянутой волчьей мордой.
– За базаром следи, – сказал Кирыч с неподвижным лицом, какое бывает у него, когда он готов ко всему.
«Тэкс» закинул в себя очередную стопку водки, крякнул и занюхал жар хлебом:
– Хороша-а. Давно водяры не пил. Все больше по вискарю. А моя – она только коктейли сладкие, – он показал острые белые зубы, – Чё ей надо? Чё не хватает? Дом есть, бабла хоть жопой ешь. Повара ей купил, эту, горничную, с Филиппин. А она это…, – он наморщил лоб, вспоминая, – «Пичалька» Прихожу, дома нет. Умотала, только адрес оставила. Чё хотела? Ну, бутылки? Ну, чё за херь?….
– Ах!
Вот и встало все на свои места.
– Так это вы «Суржик»? – воскликнул я.
– Ну, я, че. Такая фамилия.
– То есть она получается «Мася Суржик»? – я прыснул.
Марк собрал губы в точку, боясь не последовать моему примеру.
Вирус под столом заворчал.
– А шансон лялька не поет? С таким именем только на сцену, – едва сдерживая смех, я затрясся.
У гостя заиграли желваки.
Драться я не умею, но зато как умею наступать на больные мозоли….
Адская тема
– Мы куда сегодня пойдем?! – крикнул Марк из своей комнаты.
– К черту тебя устроит? – крикнул я в ответ из ванной, где поливал Вируса водой – пес нагулялся так, что был вымазан в грязи буквально до самых кончиков вислых ушей.
– Если у черта весело, давай к черту! Мне нравится. Тре манифик.
– В аду всегда весело, тебе ли, старому грешнику, не знать? – я кричал первое, что приходило в голову, занятый двумя делами одновременно: надо было и не облиться, и удержать под струей воды пса, к водным процедурам не особенно расположенного.
– А тема какая?! – Марк не отставал.
– Адская, какая ж еще. Да, куда ж ты прешь, черт кудлатый! – поняв нашу перекличку, как сигнал к действию, Вирус рванул на волю. Во все стороны полетели клочья мыльной пены; кафель в ванной, а затем и паркет в комнатах усеяли мокрые следы. Пес скрылся в чулане и, если вспомнить предыдущие омовения, наверняка выйдет оттуда, только когда проголодается.
– Да, провались ты, – в сердцах произнес я, умыл руки и пошел на кухню, где Кирыч занимался своим любимым делом, – Что у нас сегодня на ужин? – спросил я, оправляя на широкой спине вислые оборки старого синего фартука.
– Да, провались ты, – в сердцах произнес я, умыл руки и пошел на кухню, где Кирыч занимался своим любимым делом, – Что у нас сегодня на ужин? – спросил я, оправляя на широкой спине вислые оборки старого синего фартука.
– «Чили кон карне».
В кастрюле потихоньку булькала пахучая коричнево-красная бурда.
– А почему не «Коктейль Молотова»?
Я ничего не имею против мексиканской кухни, но вариант, который предпочитает Кирыч, стилистически нечист – в фасолево-мясное варево он сыплет жгучие азиатские пряности. А что это за еда, если не чувствуешь ее вкуса?
– Будет и коктейль, если хочешь, – сказал Кирыч, – Марика попроси, пускай сообразит нам свой, этот, оранжевый….
– Он – солнечный, – раздался за нашими спинам звонкий голос, – Коктейль «Апероль-шприц» состоит из одной части итальянского ликера «Апероль», одной части белого сухого, лучше немецкого, и одной части минералки.
– А вода, конечно, должна быть швейцарская, потому что…, – начал я, но, обернувшись, обомлел.
Не человек передо мной стоял, а фейерверк. Наряд, в котором Марк появился на нашей строгой, отделанной сталью, кухне, переливался всеми цветами радуги.
– Мусью, – я поклонился в пол, – Мы всего лишь отведаем блюдо мексиканских ковбоев. Не планируется даже родео. К чему такие сложности?
– Думаешь, овердресс? – Марк оглядел свою пеструю тесную рубаху, свои расклешенные желтые штаны, свое белое жабо, мохнатость которого у горла стягивал черный галстук-бабочка – А другого ничего у меня нет. Если тема адская, то у меня был раньше плащ черный, с алой изнанкой, рожки были, а еще штука такая, чтобы в рот вставлять.
– Вставная челюсть? Тренируешь навыки? К старости готовишься? – спросил я.
– Чтобы зубы были кусачие, как клыки у вампиров. Только я их забыл где-то, очень жаль, – он поднял одну руку к потолку, а другую отставил в сторону и завихлялся, аккомпанируя сам себе тонким писком, – Йе! Йе! Йе!
Полированные металлические поверхности кухни задрожали, отражая причудливый танец.
Думаю, Марк из тех мужчин, которые в старости пляшут в маечках, блестя отполированным временем пупком. И театральными сборчатыми шторами колышутся складки их кожи.
– Ваше желание сплясать нам румбу, конечно, похвально, – все в том же церемонном тоне продолжил я, – но не соблаговолите ли объяснить, чем мы заслужили такое счастье?
Марк замер.
– Сегодня ж суббота.
– А завтра воскресенье, а после – понедельник. И что с того?
– Сегодня вечер субботы. Ну!
– Ну, – повторил вслед за ним Кирыч.
– Ну, лихорадка же?! – Марк опять затрясся и завизжал «йе-йе-йе».
Послышался громкий топот – и вот к придурку в цветастом присоединился другой придурок – мокрый, в пенных клочьях. Не выдержал кудлатый. Теперь уже два придурка исполняли развязную версию «калинки-малинки» – скакали и прыгали….
– Мадамка и ее собачка сошли с ума, – перекрикивая вопли, сообщил я, – Если бы их придумал Чехов, то в следующей главе мадамка лила б тихие гордые слезы, а ее верная псина слизывала соль со щек.
– Он танцевать хочет, – перевел с дурацкого на русский Кирыч. Сам он не оставлял без внимания свое пахучее варево – в кастрюле уж вовсю пыхало, – Не запрещается.
– А вот сейчас он «Коктейль Молотова» попробует и, ох, как запляшет! – сказал я, – Всем чертям будет тошно.
– Что правда тематическая пати? – Марк прекратил свой краковяк, – Точно тема адская? Да? Правда?
– Ты у Кирыча спроси. Он у нас знатный мастер по поджариванию на сковородках, – сказал я, потому что надо было что-то сказать, а сказать мне было нечего, не понял я, при чем тут рога, копыта и прочий фейерверк.
Адски сложная оказалась тема.
А вскоре мы ехали в такси через всю потемневшую Москву и препирались под любезный сердцу водителя узбекский рок-н-ролл.
– Поздно, – шипел я Марку, сидевшему рядом со мной на заднем сидении, – Ты понимаешь, нам туда уже слишком поздно.
– Всего-то полпервого, – Марк посмотрел на экран своего айфона, – Детское время. В Москве в клубах раньше двух народ все равно не собирается. Это еще что. На Ибице самое страшное часа в четыре начинается. Ты уже дохлый, как вареная колбаса, а у них самый карнавал. О`мбрэ! Кар-рамба! Хей мамбо, мамбо италиано, хей мамбо…, – он заелозил по искусственной желтой коже сиденья, вытертой местами до черноты.
– Не знаю, как тебе, но нам с Кирычем уже слишком поздно, – сказал я, – Опоздали мы на этот праздник жизни. Какие клубы в наши годы? Нам уж лет двадцать, как не семнадцать! Над нами же смеяться будут, – клянусь, только из чистого милосердия я не сказал, что та же судьба постигнет и принцессу, выряженую во все цвета радуги. Пупок Марка время, может, еще и не отполировало, но юношеская свежесть его уж точно давно позади.
– Шайсэгаль, – ответил Марк своей любимой тарабарщиной, – Киря атлетично выглядит, а тебя мы в черное одели, никто не заметит, что ты немножечко не в форме.
Тут и кончилось мое милосердие:
– В твоей форме тебе только в Ташкенте место, можешь служить ходячим напоминанием узбекским сюзане.
– Ой, Да-ашгенд, гарасива горад, отчен гарасива, – подал голос веселый азиат за рулем.
– Видишь! – сказал я Марку, – Тебе туда. Зачем тебе эти клубы? Тем более, такие.
– А Зиночка сказала, что в «Станции» очень хорошо, – возразил Марк, – Все новое, недавно открыли. Несколько танцзалов, бары, темная комната, караоке. Ты любишь караоке, Киря?
– Можно, да, – пошевелился он, сидя рядом с водителем.
– Да, Зинка везде царица, – все ныл я и ныл, – Она и на смертном одре будет самым красивым трупом Земли. А мы то при чем? Наши танцы уже давно в прошлом. Явились, старые пердуны, стыдно же. Стыдно!
– Ну, скажи хотя бы ты ему, – Марк тронул за плечо Кирыча, – Мы хотим погулять, повеселиться фанни. В конце-концов, дэнс-дэнс – это тоже хороший спорт и физкультура. Скажи ему! Скажи! Ну!
– Да. Спорт. Движение полезно, – признал Кирыч.
– Спелись, – сказал я, – Вы собираетесь сестер Зайцевых в караоке петь? Дуэтом?
Но тут узбекский рок-н-ролл стал совсем уж громовым, да и водитель подпевать начал.
– Лиздия жалтайи нады гарадам гуражадса, – с упоением пел веселый азиат, едва ли подозревая, что ему выпало быть привратником ада….
Трудно понять, кто был первым: не то мы камнем канули на адское дно, не то само дно к нам устремилось – нас быстро пропустили, стремительно обыскали на предмет бомб и алкогольных бутылок – и вот мы уж стояли в огромном зале, стены которого перемигивались красными огнями, на отдалении за барной стойкой суетились официанты, по стойке, высясь над народом, ходил телячьей наружности юноша в красных боксерских трусах, а под самым потолком, на возвышении за ди-джейским пультом торчала голова в наушниках, – а музыка грохотала, она велела подпрыгивать.
– Я же говорил, что мы рано, – произнес Марк, охорашиваясь и озираясь, – Нет почти никого.
– Ага, лучше бы мы твой шприц пили, – сказал я, параллельно пытаясь вспомнить, когда же в последний раз ходил в московский клуб. Лет пять тому назад, а то и все семь.
– Если бы мы и дальше пили, я бы точно никуда не поехал, – сказал Кирыч.
– Диван-кровать-старость-кладбище, – сказал Марк, – Рыжик так говорит, как будто сам давным-давно мертвый. А в Европе, между прочим, самые классные вечеринки – для тех, кому за тридцать. Там и музыка не так сильно бумкает, и познакомиться можно, и люди веселые, а не такие надменные королевы.
– А ты у нас не королева, – сказал я.
– Я – это я! – воздел он руки кверху, к потолку, который был так высок, что совсем не угадывался, и рукава цветастой рубашки его затрепетали огнями.
– Иди ты к черту, – сказал я и пустился во все тяжкие.
Я мешал водку с колой, вспоминая молодость, я пил джин с тоником в память о давнем путешествии, я пил простое сладкое вино, надумав отдать должное и подзабытым семейным церемониям в доме у матери. Вскоре меня пузырики веселья стали меня буквально распирать, я помчался плясать и долго-долго топотал ногами и тряс головой, радуясь буквально всему – и тому, что один голый танцор в клетке под потолком такой негритянский, и тому, что другой танцор в другой клетке под потолком, такой голый, и задастому стриптизеру в красных боксерских трусах на барной стойке, с которым договаривался о цене курдюк в пиджаке и галстуке. Я радовался здоровякам, похожим на куриные окорочка, и юношам, похожим на цыплят, и трансвеститкам в высоких париках, которые с нервными оскалами ходили по залу, раздавая всем подряд что-то рекламное. Я радовался даже благому мату, перебивавшему музыку всякий раз, когда распахивалась дверь в зал караоке.
Я был, конечно, вместе с Кирычем, и Марк, должно быть, где-то рядом был, но, решив ухнуть в прошлое, я не мог обращать внимание на детали, я спешил заглотить куском этот шумный, чадный, потный мир, как глотают кусками, едва прожевывая, экзотическую еду – не факт, что надо, но раз уж взялся, то чего медлить?