В целинных очерках большое место занимают история и предыстория края, куда едут новоселы, и так называемая дорожная часть, где описывается путешествие самого автора к месту действия. А вот самого-то действия маловато. Очень хочется знать больше о людях, заселивших целину, — ведь это интереснейшие люди, «искатели счастья» среди них в меньшинстве, главным образом — это передовые, наиболее отзывчивые на призывы партии, крепкого характера и горячего сердца люди. Там золотые россыпи для писателя, ищущего революционную романтику. Но люди показаны бегло и поверхностно. У авторов очерков пока что «шапочное знакомство» с этими людьми.
И. Шухов в своих очерках пишет: «Люди с аналитическим складом ума — плановики и экономисты — утверждают, что цифры сильнее слов». Так то плановики и экономисты утверждают, а мы все-таки писатели, и мы считаем, что самое главное в художественном произведении — это слово. И нельзя так перегружать некоторые очерки цифрами, как это делает Шухов. Чтобы по-настоящему увлечь, заинтересовать читателя — а очерки о целине предназначены ведь для широких кругов читателей, — надо думать о художественной форме, не прятаться за экономистов.
У Сабита Муканова цифр значительно меньше и история края дана, пожалуй, наиболее интересно, ибо написана человеком, родившимся и выросшим в этих местах, хорошо их знающим, тут не одни лишь книжные источники, тут живая история. И в смысле проблемности и показа масштаба и дальнейших перспектив освоения целинных земель очерки его представляют серьезную, большую работу. Но люди и у него описаны недостаточно ярко.
А пора бы нам уже иметь высокохудожественные книги о целине. Люди, работающие на целине, в обиде на нас, писателей, осваивающих эту тему в литературе значительно медленнее и хуже, чем осваивается сама целина в жизни. Если вспомнить первую пятилетку, в те годы писатели более оперативно поспевали за нашими великими новостройками. С заводских корпусов не были еще убраны леса, а о людях, строивших эти заводы, уже выходили романы. Причем романы хорошие, о которых отнюдь не скажешь, что они выглядели сами еще не достроенными и не обжитыми.
Надо полагать, что большой разговор вызовут интересные, содержательные очерки С. Залыгина о людях МТС, колхозные очерки Михаила Жестева и украинского писателя Семена Жураховича. Обращает еще на себя внимание хороший очерк Петра Воронина «Трудное хозяйство», напечатанный в номере 1 журнала «Сибирские огни» за 1955 год, и очерк Александра Исетского «Своим умом» в альманахе «Год 38-й», в 21-й книжке.
Я много места отвел в своих, так сказать, авторских отступлениях и рассуждениях очерку на обобщенном материале, очерку, которому мы еще и названия точного не придумали, назвали его условно «проблемным». Хочу сказать еще несколько слов о своем отношении к документальному очерку.
Очень важен этот жанр. Очень нужны нам сейчас хорошие очерки на фактическом материале о лучших колхозах страны, лучших МТС, совхозах, замечательных мастерах земледелия, животноводства, лучших организаторах хозяйства. Полезное дело делает, например, Александр Михалевич, автор сборника «Творцы изобилия» (Украина). Пропагандистское значение такой литературы очень велико (при условии, конечно, если очерк написан художественно, с большой убедительностью, без патоки, без сентиментальных восторгов и сюсюкания). О хорошем можно писать так же страстно и гневно, как о плохом. Я не оговариваюсь — именно гневно по отношению ко всему тому, что мешает широкому распространению хорошего. И художественный показ живых, фактических образцов хорошего, передового и не с неба свалившегося, а завоеванного людьми в труде и борьбе, способствует движению жизни вперед не в меньшей мере, как и бичевание недостатков.
Обращаюсь к гражданской совести писателей. Давайте, товарищи, не избегать этого очень государственно полезного дела. Пропаганда художественным словом — самая сильная пропаганда. Нам нужны десятки, сотни книг на фактическом материале о лучших колхозах, совхозах и МТС страны, и нужно так поставить работу вокруг этих книг, чтобы они были в каждой библиотеке и читались колхозниками. Пусть кто угодно считает эти очерки «низшим сортом» литературы, но нам такой снобизм не к лицу, для нас все «сорта» литературы важны и высоки, поскольку они служат делу нашей партии.
Научно-популярный очерк на сельскохозяйственные темы, в области которого у нас работают единицы писателей, тоже следовало бы всячески развивать и делать доходчивее до читательских масс. И думается, что научно-популярный очерк тоже мог быть бы активнее, действеннее в смысле вмешательства в жизнь, если бы чисто научную сторону дела больше, крепче сталкивать с практической стороной, с жизнью.
Очень хороший, обстоятельный, с большим знанием дела написанный очерк Геннадия Фиша «Открытие Терентия Мальцева», напечатанный в № 5 «Октября», кончается несколько «не в стиле» жизни и творчества самого Мальцева. Уж Геннадию-то Фишу, знающему Мальцева почти двадцать лет, хорошо известно, что в жизни этого крупного ученого не было такого периода, чтобы как будто что-то завершилось, остановилось, и он успокоился, и все страсти вокруг него успокоились, утихли. У него каждый год — новые открытия, новые дерзания, новая борьба и новые неприятности. А в очерке Г. Фиша как бы все завершается полной победой принципов Т. Мальцева 7 августа 1954 года — Всесоюзным совещанием в колхозе «Заветы Ленина». Так кончить очерк можно было бы, если бы он писался год назад, сразу под радостными впечатлениями совещания. Но прошло уже некоторое время. Сейчас очеркист, пишущий о Мальцеве, обязан проследить, что же делается на местах во исполнение решений и рекомендаций, принятых на этом совещании. Закладываются ли опыты по его системе и как закладываются, — может быть, так, что от его идей остаются рожки да ножки и получается дискредитация системы Мальцева; как «планируют» земельные органы и другие директивные организации опыты по Мальцеву в колхозах, — может быть, борьба его со старыми шаблонами превращается в новые шаблоны (по дурно понятой русской пословице: клин клином вышибают); может быть, где нет подходящей земли, чтобы сеять но непаханому, туда дают план «посева по Мальцеву», а где есть такая земля — туда плана не дают… Я, например, не далее как два месяца тому назад в одном колхозе Курской области был на участке прекрасной яровой пшеницы, которая давала тридцать центнеров, и председатель колхоза, сам агроном, долго крутил-вертел, пока не признался, что эта пшеница посеяна по непаханому свекловищу. «Я вашу фамилию не расслышал. Знаете, приходится с оглядкой, кому скажешь, кому нет…» Оказывается, даже и сегодня, даже при готовом урожае в тридцать центнеров, он боится признаться, что земля здесь не пахалась, потому что сеял по непаханому свекловищу «контрабандой», плана на такой посев ему из МТС и района не было «спущено». А я, грешным делом, когда писал в прошлом году статьи о Мальцеве, радовался: «Вот наконец полный простор для творчества инициативного и умного агронома!..»
За полную победу и торжество основных принципов мальцевской системы — а заключаются они, если брать не только научную, но и организационно-деловую сторону, в искоренении всяческих канцелярских шаблонов в агротехнике и унтер-пришибеевщины в методах руководства работой агрономов на местах — за это надо еще драться и драться!
Вот если бы Геннадий Фиш дополнил свой очерк о Терентии Мальцеве таким жизненным материалом, собранным за последнее время, фактами из разных мест, что же делают сегодня в своих районах, областях, колхозах, МТС хотя бы те товарищи, что были на Всесоюзном совещании в селе Мальцева, аплодировали Мальцеву, щупали своими руками колосья на его полях, — вот тогда получилась бы настоящая научная пропаганда. Пропаганда достижений передовой науки нуждается иногда и не в очень научных, а просто крепких русских словах, в стиле публицистики протопопа Аввакума.
А впрочем, может быть, очерк Геннадия Фиша очень долго пролежал в редакции, пока увидел свет? В таком случае автор, конечно, не виноват.
Есть еще один вид литературы, к которому требования жизни обязывают нас прибегать почаще и смелее, не боясь, что написанное нами в этом жанре будет скучно и неинтересно для читателя, — это обыкновенная публицистическая статья. Если хорошо, крепко написать, тому читателю, которому это адресовано, скучно не будет.
Я уже говорил, разбирая рассказы одного автора, что не всякая тема лезет в беллетристические ворота. Иногда мы бережем какой-то острый, злободневный вопрос для того, чтобы «вставить» его где-то в какую-то большую вещь, которая будет написана, может быть, через пять лет, в то время когда нужно бы именно сегодня написать об этом, выступить специально по одному этому вопросу с деловой статьей. В романе или повести можно иной раз забеллетризировать острые мысли так, что они потеряют если не всю, то половину остроты, будут восприниматься как интересное чтение, а не как постановочные вопросы для практических решений. Это, мол, все писателю понадобилось лишь для сюжета.
Я уже говорил, разбирая рассказы одного автора, что не всякая тема лезет в беллетристические ворота. Иногда мы бережем какой-то острый, злободневный вопрос для того, чтобы «вставить» его где-то в какую-то большую вещь, которая будет написана, может быть, через пять лет, в то время когда нужно бы именно сегодня написать об этом, выступить специально по одному этому вопросу с деловой статьей. В романе или повести можно иной раз забеллетризировать острые мысли так, что они потеряют если не всю, то половину остроты, будут восприниматься как интересное чтение, а не как постановочные вопросы для практических решений. Это, мол, все писателю понадобилось лишь для сюжета.
Помню, Виталий Закруткин рассказывал мне о страшных вещах, которые волновали его, когда он вынашивал свой роман «Плавучая станица», — об истощении рыбных богатств Азовского моря, о хищническом опустошении этого моря. Много тому причин: здесь и «бурмистровщина» в руководстве рыбацкими колхозами, и два хозяина над морем — один разводит рыбу, а другой дает планы вылова рыбы, «не увязанные» с наличием рыбы в воде, живет сегодняшним днем, разрешает даже применять незаконные снасти, чтобы хоть мелочью пополнить улов. Здесь и браконьерство, и слабая постановка научной работы по воспроизводству рыбы. Горько и больно было слушать, когда он рассказывал все это. Да и сам я родом с Азовского моря, из Таганрога, помню рыбные базары раньше, а пришлось мне после войны побывать в Таганроге — кучи, горы мелочи, так называемой тюльки. Никогда такую мелочь не вылавливали. К чему это приведет? Превратим Азовское море в Мертвое море? Но вот написал Закруткин роман об этом — не так уж страшно получилось. Следишь больше за развитием отношений Василия Зубова и Груни, нежели за убылью рыбы в Азовском море. Словно автор сам не поверил, что народнохозяйственный вопрос тоже вызовет большой интерес у читателя.
Можно перечислить много вопросов деревенской жизни и сельского хозяйства, которые бы нам следовало поднять в публицистически-деловых статьях. Например, о работе МТС. Можно ли считать, что мы уже нашли такие формы организации и оплаты труда работников МТС, которые бы очень заинтересовали их в колхозном урожае? Нет, по-моему, не нашли еще таких форм. И поныне трактористу выгоднее убирать средний хлеб, нежели очень хороший: на среднем он больше заработает трудодней. И сейчас происходит такое: один директор МТС обеспечил урожай по своей зоне 25 центнеров, у другого урожай 10 центнеров, но разница у них в зарплате небольшая. Есть некоторые надбавки, премии, но это не то. Резче бы надо дифференцировать. Если при урожае в 10 центнеров директор получает, скажем, полторы тысячи рублей в месяц, то за 25 центнеров, право же, не жалко и три и три с половиной тысячи заплатить. И такую резкую дифференциацию бы для всех — и для старшего агронома, и для главного инженера, и для заведующего ремонтными мастерскими, и для участковых механиков, вплоть до горючевозов.
А можно ли считать, что уже найдена у нас наилучшая система госпоставок хлеба, полностью гарантирующая колхозы от тяжелых последствий некоторых случайностей и произвола на местах, где еще задержались в руководстве районами Бурмистровы? Система, создающая у колхозников прочную уверенность в завтрашнем дне и не подрывающая нигде материальной заинтересованности? Наблюдения над жизнью убеждают, что и здесь у нас еще не все ладно. И думается, что писателю-публицисту не возбраняется вести и углублять свои наблюдения, высказывать их в печати, помогать поискам лучших решений вопроса.
Проблемы, задачи механизации сельского хозяйства приобретают все бόльшую и бόльшую остроту. Много людей из деревни ушло в города, в ином колхозе при той же земельной площади рабочих рук втрое, вчетверо меньше, чем было до войны. Но и в городах ведь люди не болтаются без дела, и промышленность у нас бурно растет, и там требуются люди. Как бы ни улучшились дела в деревне, далеко не все ушедшие в города вернутся домой. Значит, мы все время будем иметь дело с нехваткой рабочих рук в сельском хозяйстве, и единственный выход из положения — большая механизация всех производственных процессов в сельском хозяйстве. Очень крепко, горячо, с большим желанием помочь делу нужно писать об этом. Один вопрос о новой технике в сельском хозяйстве разве не заслуживает внимания литераторов?
Я не знаю, кто у нас планирует работу конструкторов, и планируют ли, или, может быть, они, как писатели, работают по вдохновению: на одну тему, вроде строительства каналов, навалится сразу человек сто, а на другую тему — ни одного. Но иногда обнаруживаешь такие зияющие пустоты в механизации сельского хозяйства из-за отсутствия нужной машины — а и машина-то требуется пустяковая, — что просто у самого чешутся руки взять и сделать ее.
А положение агронома в сельскохозяйственном производстве — это разве не тема для хорошей публицистики?
В промышленности невозможно представить себе инженера в роли безрукого советчика. Он может предложить, приказать делать так, как он находит нужным, как подсказывают ему его знания и опыт. А агроном в колхозе зачастую находится именно в такой тихой, бесправной роли консультанта. Пережиток старого земства, тех времен, когда агрономы ходили, как апостолы, по деревням и могли лишь советовать крестьянину, единоличному хозяину своих полей и скота, не делать того-то, а делать то-то. И сейчас у нас в колхозах распоряжение агронома далеко не закон для тракториста, бригадира, посевщика. Агроном распорядился делать так-то, а налетел уполномоченный — и пошло все кувырком.
Один мой читатель, колхозный агроном, пишет мне:
«Агроном отвечает за все действия председателей колхозов и бригадиров, а сам может действовать только языком. В такой же мере можно было бы возложить ответственность за дурные поступки людей на писателей. Кому, как не писателям, отвечать за то, что они не сумели внушить всем людям сознательность?»
Резонно сказано, ничего не возразишь.
А назревающая необходимость пересмотра некоторых положений старого Устава сельскохозяйственной артели? Давно был принят Устав, в 1935 году, много с тех пор воды утекло, много нового в жизни появилось. Кому, как не литераторам, пишущим на колхозные темы, подсмотреть в жизни это новое, достаточно уже себя оправдавшее, чтобы быть узаконенным и внесенным в Устав сельхозартели!
Кому, как не нам, следует быстро подхватывать все новое и хорошее, что открывают практики колхозного строительства, скажем, в области организации труда и его оплаты!
И много, много у нас есть еще вопросов из деревенской жизни и хозяйственно-организационного и идеологического порядка, которые, с одной стороны, не лезут в тесные одежки беллетристических сюжетов, а с другой стороны, не терпят отлагательства — надо выступать с ними в печати. Значит, ничего не остается нам, как, оторвавшись на день-два от тех наших «больших полотен», что мы пишем «на века», взять да и написать иной раз обыкновенную статью. Кто очень беспокоится, чтобы ни единой строчки из написанного не пропало для потомства, может впоследствии и эти статьи, при издании полного собрания сочинений, включить в особый том.
О чем следовало бы нам еще поговорить?
Я умышленно мало задевал пресловутую «теорию бесконфликтности», ее вредное влияние на некоторых авторов и последствия этого влияния. Бог ее знает, откуда она взялась, эта «теория». То ли авторы бесконфликтных, лакировочных произведений сами же ее и породили, а потом стали валить на нее вину, как на нечто возникшее без их участия, то ли действительно какие-то литературоведы тут чего-то напутали и сбили с толку хороших писателей — трудно разобраться. Да и не стоит, пожалуй, разбираться. Не к чему нам сейчас здесь поднимать все эти архивы. Много уже было об этом говорено и писано. Нам надо лишь внимательно присмотреться — не грешим ли мы иногда и сегодня в наших произведениях, в той или иной степени, против правды жизни, и если есть такой грех, то откуда он идет?
Пусть не обижается на меня Галина Николаева, что я именно в этой связи хочу поговорить о ее повести. Это не значит, что я считаю «Повесть о директоре МТС и главном агрономе» произведением бесконфликтным. Вероятно, повесть и привлекла внимание читателей и критиков именно острым, интересным столкновением характеров, не говоря уже о прочих ее достоинствах, так отмеченных К. Симоновым в его докладе на Втором съезде писателей: «Как пример, на мой взгляд, художнически очень точного подхода к изображению человека труда, — говорил К. Симонов, — можно привести последнюю вещь Г. Николаевой «Повесть о директоре МТС и главном агрономе». Быть может, находясь под обаянием этой повести, я преувеличиваю сейчас ее силу и значение, но думаю, что не ошибусь, отметив, как глубоко и верно в самом принципе раскрыла Г. Николаева все богатство души всецело увлеченного своим творческим трудом человека, показав, как в этой душе, где такое огромное место отдано труду, вместе с тем бесконечно много места для многих других чувств: для любви, для дружбы, для товарищества, для человеческого счастья и человеческого горя».