Сюжетно повесть Г. Николаевой построена на большом, очень остром конфликте. Героиня повести Настя Ковшова конфликтует с директором МТС, главным инженером, секретарем парторганизации МТС, секретарем райкома, секретарем обкома — куда еще острее! Девушку чуть со свету не сживают, собираются с позором гнать с работы. Повесть читается с большим волнением за судьбу Насти Ковшовой. Вообще повесть написана уверенной, опытной рукой. Характеры даны ярко, сочно. Очень хорош Аркадий Фарзанов — как литературный тип, конечно, — в жизни-то он мерзавец; великолепно выписана сама Настя с ее бантиками, косичками, детски диковатым взглядом исподлобья и кристально чистой комсомольской душой. Тонко показано зарождение большого чувства.
Но вот в чем беда. При всей остроте в конфликтах, если внимательно присмотреться к повести, сопоставляя ее с жизнью, есть что-то надуманное, от сочинительства, от литературной фантазии автора, а не от подлинной правды жизни. Есть нечто неправдоподобное и в самом, как бы сказать, размещении конфликтов по повести. Местами слишком густо, местами пусто. Где такая Настя Ковшова в жизни неминуемо столкнулась бы с большими трудностями, там перед нею двери распахиваются настежь.
Все мы много и упорно размышляли о причинах отставания части наших колхозов и путях преодоления этого отставания. Центральный Комитет партии и правительство приняли ряд больших мер, направленных к подъему таких колхозов. Здесь и посылка кадров в деревню, и упорядочение системы заготовок, и повышение ответственности МТС за урожай. Огромная, в общем, и трудная работа, и не на один день. А как Настя вытягивает «свои» отстающие колхозы, те, что «за солончаками»? Те колхозы, о которых она не раз говорит: «Мои колхозы», «Ну, если не во всех, то хоть в моих, отстающих…», «Хотя бы для моих, отстающих…»? По повести получается, что она вытягивает три самых отстающих колхоза одна, без всякой помощи от райкома и руководства МТС, даже с противодействием с их стороны. И вытягивает, в общем, легко и просто — путем лишь правильных агротехнических советов.
Но здесь же полностью отсутствует логика жизни! Почему эти колхозы самые отстающие? Очевидно, потому, что там председатели невежественные бездельники, пьяницы и жулики бригадиры, в партийных организациях непорядки. Агроном именно в таких колхозах столкнется с самым упорным сопротивлением всяким новшествам. Без серьезных организационных, а иногда и прокурорских мер, без решительной перетряски руководящих кадров такие колхозы не поднимешь. Лишь когда станут хорошие люди в руководстве, тогда будет там кому слушать и советы агронома.
Таким образом, Г. Николаева явно облегчает, вопреки жизненной правде, трудности, стоящие перед Настей Ковшовой, в той части повести, где деятельность ее героини простирается на колхозы.
В чем причина такого «облегчительства» конфликтов? Г. Николаеву невозможно заподозрить в умышленной лакировке, в нарочитом сглаживании острых углов. Мы видим в той же повести, как она смело ставит свою героиню в наитруднейшие положения. Вероятно, причина все же в недостаточном знании колхозной жизни. МТС — огромный, сложный организм, и изучать его надо в плотной взаимосвязи с колхозами зоны МТС. А Г. Николаева, видимо, собирая материал для этой повести, больше времени провела на самой усадьбе МТС, нежели в колхозах. Если бы она хорошо знала нынешние колхозы, то не допускала бы в повести таких нелепостей. В отстающем колхозе «Октябрь» неплохой председатель, хорошие бригады, хороший бригадир тракторной бригады обслуживает этот колхоз, — и все же колхоз самый отстающий. А отстающий он лишь потому, что в одной полеводческой бригаде там есть три Олюшки, заядлые лентяйки. Но через два месяца по приезде Насти Ковшовой в МТС, благодаря, главным образом, ее личному обаянию, этот колхоз уже работает лучше всех, все колхозники поголовно вышли чистить семена, и даже этих трех Олюшек полушутя-полувсерьез называют уже лучшими ударницами. Чудеса в решете!..
К. Симонов в докладе на съезде писателей справедливо упрекал С. Бабаевского и Ф. Панферова в том, что они своим героям — Сергею Тутаринову, Кириллу Ждаркину, Николаю Кораблеву — придали некоторые черты сказочных «чудо-богатырей», слишком возвеличили их над «толпой» остальных персонажей. Но ведь и в очаровавшем его образе Насти Ковшовой мы тоже имеем дело с признаками «сверхчеловека».
Повесть Г. Николаевой вышла в свет в 1954 году, но действие повести начинается зимою 1952–1953 года, месяцев за восемь-девять до сентябрьского Пленума ЦК. Настя Ковшова приезжает в МТС сразу после окончания института, агроном она еще совершенно «зеленый». Она еще в жизни своей ни одного весеннего сева не провела, ни одного самостоятельного шага не сделала. Правда, автор пишет, что Настя проходила практику в хорошем колхозе, но этого же очень мало, институтской практики. Откуда у нее такая железная, непоколебимая уверенность в своей правоте в спорах с секретарем райкома, секретарем обкома? Что придает ей силу и убежденность, когда она настаивает на ломке севооборотов, новых способах сева, новых культурах? Ее собственный опыт? Нет у нее еще опыта ни на грош. Советы институтских преподавателей? Ничего мы не знаем об этих советах. Партийные решения? Не было в то время еще решений Пленумов ЦК. Если б были — многое тогда бы объяснилось. (Хотя осталось бы непонятным, почему все другие люди вокруг нее такие тупицы и одной лишь ей открылся смысл решений!) Но дело происходит в конце зимы и весною 1953 года, а первый Пленум ЦК по вопросам сельского хозяйства состоялся лишь в сентябре. Каким-то ясновидением, по наитию свыше, Настя Ковшова предугадала решения четырех Пленумов ЦК. И только она одна.
Мы знаем, что партия принимает свои решения на основе глубокого изучения жизни, ее запросов и требований. Многие агрономы и умные председатели колхозов на местах, возможно, еще раньше сами начинали уже делать то, что потом вошло в решения Пленумов ЦК: сеять пропашные культуры квадратным и квадратно-гнездовым способом, распахивать в неподходящих для травопольных севооборотов местах малоурожайные клевера и заменять их другими культурами и т. п. Сама жизнь этого требовала. Вот такие выплывающие из гущи вопросы всегда внимательно изучаются и обобщаются в Центральном Комитете перед принятием какого-то нового большого решения.
Но вряд ли можно считать правдоподобным, чтобы вот такая, совершенно не умудренная жизнью девочка, не имея ни личного опыта работы на земле, в колхозах, не успев еще ничего как следует увидеть и понять, «просто так», в силу сверхъестественной своей прозорливости, что ли, предугадала все, что будет в дальнейшем сказано в решениях четырех Пленумов ЦК о прогрессивных приемах земледелия. Тут мало сказать, что это не похоже на реализм. Тут задумываешься насчет и самого материализма. Не ударился ли автор в мистику? Но мистики здесь, конечно, нет никакой, так как сама-то повесть написана позже.
Совершенно ясно, что Г. Николаева при литературном построении образа Насти Ковшовой переборщила насчет ее гениальности. Косички и бантики девочки, а ум, агрономическая мудрость, по крайней мере, такого «взрослого» уже человека, как Терентий Семенович Мальцев. Но если в поэзии случается, что восемнадцати-двадцатилетний юноша пишет уже гениальные стихи, то в агрономии этого не бывает. Здесь совершенно необходим жизненный опыт. И опыт в земледелии накапливается медленно, годами. Урожай созревает один раз в году. Если в этом году ошибся, лишь на будущий год сможешь поправить свою ошибку и научиться новому.
Придав Насте Ковшовой черты вот такой ничем логически не объяснимой мудрости прямо, так сказать, с колыбели, сделав ее пророчески правой и непогрешимой во всех ее действиях, Г. Николаева тем самым слишком возвысила ее над толпой окружающих ее «простых смертных». Да на нее в колхозах, собственно, и смотрят как на святую, готовы на руках ее носить. Колхозная Жанна д’Арк!
На книге Г. Николаевой есть надпись: «Посвящается комсомольцам Алтая и Казахстана». Это означает, что повесть написана для молодежи, уже работающей в деревне и едущей туда на работу. Но вот приходится предостеречь молодых читателей, что в жизни они могут столкнуться с более сложными конфликтами, чем даны в этой повести, не всюду в колхозах молодых агрономов будут носить на руках, не так легко поднять отстающий колхоз, как об этом пишет Г. Николаева, прогрессивные агротехнические приемы сами собой не внедряются, не только в МТС, и в колхозах это дело связано с человеческой борьбой. И пусть молодые читатели не придают слишком много веры словам директора МТС Алексея Чаликова из повести Г. Николаевой о том, что после решений Пленумов ЦК все как бы с кеба валится в машинно-тракторные станции: «Раньше, бывало, какого-нибудь строительного материала не допросишься, теперь сами присылают… Раньше, бывало, с кадрами мученье — зовешь не дозовешься, — теперь сами пошли!» Хватает трудностей и сейчас, после решений Пленумов, и нет никакой необходимости нам закрывать глаза на эти трудности.
Печать наша чрезмерно, совершенно без всякой оглядки на имеющиеся изъяны, хвалила «Повесть о директоре МТС и главном агрономе». Так что если я сейчас в чем-либо перегибаю в смысле критики недостатков повести, то это можно считать как бы компенсацией прошлых перегибов апологетической критики.
Мне кажется, например, что повесть не лишена существенных недостатков и в художественном решении поднятой темы. Думается, что для горячо влюбленного человека директор МТС Алексей Чаликов слишком большой аналитик. Не зря ведь сказано: «Любовь слепа»! Трудно порою разобраться, почему, за что, когда и как кто-то полюбил кого-то. Со стороны трудно разобраться. А самому в своих собственных чувствах разбираться бывает иногда еще труднее. Во всяком случае, легче разбираться уже тогда, когда первый жар схлынул, наступило некоторое успокоение и можно оглядываться назад незатуманенными глазами. Так, как рассказывает историю своей любви, женитьбы и всего дальнейшего Позднышев в «Крейцеровой сонате».
Но Алексей Чаликов находится как раз в кульминационном периоде своих чувств. И странно, что он так подробно и связно ведет рассказ. Как будто с хронометром в руках проследил и отметил все этапы рождения и развития своей любви к Насте Ковшовой. Это и психологически не совсем верно и накладывает местами на рассказ Алексея налет литературщины.
Вот мои главные замечания к повести Г. Николаевой.
Все мы уважаем эту хорошую, талантливую писательницу и ждем от нее новых книг. Видимо, как и многим другим авторам, Г. Николаевой при сборе материала для новых ее произведений небесполезно будет поглубже вникать в колхозную жизнь, изучать ее более усидчиво, ближе знакомиться с людьми, из характера и деятельности которых она берет кое-что для своих персонажей. Это поможет ей находить самые достоверные, самые жизненные конфликты для своих повестей, делать их еще интереснее, еще полезнее для наших читателей.
При всем том, что говорил я сейчас здесь о последней повести Г. Николаевой и что было сказано о ней раньше другими критиками, вещь эта показывает нам большие пути, большие возможности для красочного разнообразия нашей деревенской литературы — и по форме и по выбору тематики.
И вот тут, в этой связи, мне хочется перейти к недавно опубликованной в журнале «Нева» повести ленинградского писателя Сергея Воронина «Ненужная слава».
Повесть эта должна была обратить на себя внимание своей большой художественностью, и я думаю, что многие ее читали уже. Это повесть из колхозной жизни, написанная без всяких шаблонов, очень по-своему, в строгой в смысле точности и простоты языка и предельной лаконичности манере. В повести всего листа два, но, когда перевернешь последнюю страницу, чувство такое, будто прочитал роман страниц на шестьсот. Это — от большой, раздумчивой темы, от богатства мыслей и чувств, от широты ассоциаций, от подтекста. Повесть о любви двух хороших людей, колхозницы Катюши Лукониной и демобилизовавшегося офицера Василия Малахова, тоже остающегося жить в колхозе. Но любовь описана прямо по толстовскому завету. Л. Н. Толстой говорил: вот у нас пишут романы о любви и кончают их свадьбой, а надо бы начинать свадьбой: поженились двое, стали жить вместе и что из этого получается. Вот и у Сергея Воронина как раз об этом написано: стали жить вместе Василий Малахов и Катюша Луконина и что из этого получилось. Повесть выгодно отличается от многих других тем, что до самой последней страницы не можешь предугадать, куда же повернет автор, чем все это кончится. Это — и от большого мастерства автора, и от очень правдивого жизненного течения действия. Жизнь ведь никогда не строится у разных людей по одному шаблону.
Доярку Екатерину Луконину наградили Звездой Героя, и с тех пор началось неладное. Ей бы дояркой и быть, не у всякой хорошей доярки ведь есть большие организаторские таланты, но ее уже заметили в районе и области, стали выдвигать. Екатерина Луконина заменила старого, не справлявшегося с работой председателя колхоза. Спустя некоторое время она уже депутат Верховного Совета, почетный гость на всяких слетах, совещаниях. И пошло, и пошло…
А колхоз не очень хороший. И председатель она бесталанный. Усвоила лишь кое-что по верхам: как по телефону на какого-нибудь снабженца накричать, чтоб немедленно были в колхозе концентраты, как выгоднее картошку продать на Кольском полуострове.
Большой благородной души человек Василий Малахов, сам оставаясь в тени, старается помогать жене, осторожно поправляет ее ошибки, пытается предостеречь ее от тяжелых последствий ошибок. Но она сама уже уверовала в то, что слава пришла к ней вполне заслуженно, учиться ей не у кого и нечему, и начинает подозревать Василия в том, что он ей просто завидует.
Когда Василию совсем уже невмоготу, когда он видит, что колхоз валится и его Катюша погибает, он едет к секретарю обкома (главному виновнику «выдвижения» Лукониной), разговаривает с ним, пытается убедить его в том, что Катюшу надо вернуть на ферму. Но и секретарь обкома его не понимает, и он тоже подозревает Василия в низком чувстве зависти к жене.
Когда Катерина узнает о поездке мужа в обком (от самого секретаря обкома), дело доходит до полного разрыва. Некоторое время они живут как совершенно чужие друг другу. Потом Василий не выдерживает, собирает свои небогатые офицерские пожитки и, оставив записку, уходит на пристань и уезжает. Вот как кончилась повесть:
«В открытое окно донесся с Волги протяжный гудок парохода. Екатерина Романовна кинулась к окну.
В синем сумраке величественно и строго плыл белый пароход. Вот он зашел за церковь, скрылся. Потом медленно начал выходить с освещенными иллюминаторами. Становился все больше, больше, оторвался от церкви и, быстро удаляясь, скрылся за маслозаводом. Потом еще раз показался. И долго Екатерина Романовна смотрела ему вслед, пока он не стал еле различим. Но даже и тогда, когда его уже совершенно не было видно, она все еще смотрела ищущим взглядом. Может, на этом пароходе уезжал Василий. И впервые за последнее время она вдруг подумала о муже беззлобно и тут со всей ужасающей ясностью поняла, что он от нее ушел. И что она никогда его больше не увидит. Где он? Куда ушел? Велика страна…»
В повести С. Воронина тяжелая драма двух людей. И, однако, после прочтения ее остается светлое чувство. Это — от присутствия в повести хороших людей, от хорошего авторского к ним отношения, от Василия Малахова, его большой души, наконец, от самого искусства, с которым написана повесть. Я ведь пересказал ее сжато и грубо, этот конспект в самой повести наполнен богатым художественным содержанием, большой человеческой жизнью. Очень тонко нарисованы характеры Василия и Катюши. Дело не только в том, что у нее не хватило таланта руководить колхозом. Со всей ее славой, со всеми внешними знаками заслуг, она не по плечу Василию, умному, сердечному человеку, большому человеку, и не хочет подняться, чтобы стать с ним вровень, наоборот, думает, что ему надо «подтянуться» к ней. Мелка она душою рядом с Василием. Испортили ее, да и у нее самой были задатки этакого «мужицкого карьеризма».
Повесть «Ненужная слава» — драма, и с тяжелым окончанием, но она многому учит, о многом заставляет подумать.
Видимо, в редакциях стали понуждать Сергея Воронина еще что-то договорить, как-то «завершить» судьбы героев, дать нужную мораль в конце, и он дописал еще полстранички. И вот этот довесок к повести кажется мне, пожалуй, уж лишним. Больше можно доверять нашим читателям. И сами они сумеют сделать правильные выводы из прочитанного. Всем понятно, что без Василия Малахова Катюше будет очень плохо, что ее рано или поздно ждет провал, колхозники изберут другого председателя. Не сомневаются читатели и в том, что и для секретаря обкома Шершнева вся эта история послужит серьезным уроком, если он способен критически оглядываться на свои поступки. А не способен — что ж, к сожалению, и такие секретари бывают, знаем. Не нужно тут ничего разжевывать и закруглять. В повести взят кусок из жизни людей. Не обязательно у этого куска все завязанные вначале узлы должны быть развязаны под конец. Если вырвать из жизни человека два-три года и показать их — что ж, так-таки за этот период все в жизни человека развязывается и закругляется?
На примере повести Сергея Воронина можно поставить ряд принципиальных для нашей литературы вопросов, в том числе вопрос о праве на существование вот таких драматических произведений с «тяжелыми» драматическими финалами. Учить хорошему помогут рассказы не только с хорошим окончанием, но и с «плохим» окончанием.
Кстати, вот еще по поводу финалов наших произведений. Один читатель пишет мне:
«Не надо все стараться завершать благополучно, товарищи писатели! Когда мы в театре смотрим «Крылья», то знаем: недостатки будут автоматически преодолены и за пределы сцены не пойдут. А надо разозлить зрителя, заставить его сжимать кулаки, уйти из театра расстроенным и чтобы он на работе дрался с Дремлюгами, а не успокаивался тем, что на каждого такого Дремлюгу обязательно найдется Ромодан».