Штамм Закат - Чак Хоган 19 стр.

Ящик лег на морское дно, и только после этого едкий и дразнящий голос Древерхавена наконец перестал звучать в голове Сетракяна, словно бы случайно найденное лекар­ство от безумия все-таки сработало. Сетракян посмотрел на свои скрюченные пальцы — они были в кровоточащих сса­динах, раны саднило от соленой воды — и крепко сжал их. Кулаки получились уродливые, кривые, узловатые.

Он действительно шел дорогой безумия. Сетракян по­нял, что пора уходить в подполье — так, как это умели делать стригои. Он должен был втайне от всех продолжить работу. Чтобы получить свой шанс.

Шанс добраться до книги.

И добраться до Владыки.

Настала пора отправляться в Америку.

Если что и было свойственно Владыке в высшей степе­ни, так это маниакальность, неодолимое стремление дово­дить до конца каждую мысль и каждое дело. Тварь обдумы­вала любые возможные искажения своего плана, любые потенциальные отклонения от намеченного ею пути. Вла­дыка испытывал смутное беспокойство от того, что не все удастся довести до конца, но зато у него было то, в чем он никогда не знал недостатка, — его истовая непреклон­ность.

Древние будут уничтожены. Все разом. И произойдет это в ближайшие часы.

Они даже не увидят, что им грозит. Да и с чего бы им это видеть? В конце концов, разве Владыка не организовал не­которое время назад кончину одного из них, вместе с ше­стью слугами, в болгарском городе Софии? Владыка и сам разделил тогда с погибающим страшную боль, получил свою долю смертной муки — именно в тот момент, когда все и про­изошло: он почувствовал, как водоворот тьмы увлекает его в бездонную пучину, ощутил неодолимую тягу Великого Ни­что — и в полной мере насладился этой тягой.

26 апреля 1986 года в нескольких сотнях метрах от по­верхности земли, под центром болгарского города вспыхну­ло маленькое солнце. Ядерный взрыв, который и впрямь был сродни тем процессам, что происходят в недрах звезд, произошел в сводчатом подземном склепе с пятиметровы­ми бетонными стенами. Город наверху сотрясся от непонят­ного толчка, раздался глухой рокот. Люди сочли, что прои­зошла сейсмическая подвижка, был определен эпицентр — в районе улицы Пиротска, — однако никто не пострадал, да и здания потерпели совсем незначительный урон.

Событие даже не посчитали особо достойным внима­ния. Ведущие новостей уделили ему всего лишь несколько фраз — не более чем «бип-бип» в информационном шуме. А спустя непродолжительное время его и вовсе затмит ава­рия на реакторе в Чернобыле. И тем не менее между этими событиями существовала тонкая внутренняя связь, о ха­рактере которой большинство людей не имели ни малей­шего представления.

Из семерки изначальных Древних Владыка был самым честолюбивым, самым голодным и — в определенном смыс­ле — самым молодым, что только отражало естественный ход вещей.

Владыка последним из семерых восстал в этот мир, и то, что его сотворило, было Ртом. Глоткой. Жаждой.

Эта Жажда и отделила Седьмого от всех остальных. Ше­стеро Древних оказались разбросаны по всей земле, им пришлось прятаться. Они скрывались, но при этом остава­лись связанными между собой.

Воспоминания и образы с гудением роились в неохват­ном сознании Владыки. Мысли Твари, блуждая, забрели в те времена, когда ей удалось впервые увидеть Армагеддон на этой Земле, — Владыка словно заново посетил давно за­бытые города: алебастровые колонны, полы из полирован­ного оникса...

Те времена, когда Тварь впервые почувствовала вкус крови.

В доли секунды Владыка вновь обрел контроль над сво­ими мыслями. Воспоминания — опасная вещь. Они прида­вали мыслям Владыки совсем уж индивидуальный харак­тер, и, когда это происходило, пусть даже в защищенном помещении, как, например, сейчас, другие Древние могли их услышать. В подобные минуты ясного и четкого мыш­ления их сознания сливались в единое целое — то целое, которым они и были когда-то. Их разум с самого начала был задуман единым и должен был оставаться таковым до скончания веков.

Древние произошли на свет как одно неразделимое су­щество, и поэтому Владыка даже не обладал собственным именем. Имя у них было общее, одно на всех, — Сариэль. Равно как у них были общее естество и общее предназна­чение. Связь их эмоций и мыслей обуславливалась самой природой их происхождения, — именно такая связь суще­ствовала теперь между Владыкой и его Расплодом, кото­рый он всячески обихаживал, и будет существовать между ним и теми особями, что выродятся в дальнейшем. Узы, соединяющие Древних, можно заглушить или ослабить на какое-то время, но разрушить эту связь невозможно ни при каких условиях. Их инстинкты и мысли по самой своей сути взывали к соединению.

Для того чтобы преуспеть в своем плане, Владыка дол­жен был искоренить это природное свойство.

Когда Василий пришел в себя, он обнаружил, что лежит в грязной воде, причем погружен в нее уже наполовину. Повсюду вокруг Фета поврежденные трубы изрыгали ли­тры, многие литры сточной воды, которая образовала во­круг него уже целое озеро, и это озеро разрасталось. Васи­лий попытался приподняться, но оперся на изуродован­ную руку и застонал от боли. Он вспомнил, что произошло: взрыв, стригои... В воздухе стоял тяжелый дух — смесь рвотного запаха горелой плоти с ядовитыми испарения­ми. Где-то вдалеке — над ним? под ним? — слышалось сире­ны и кваканье полицейского радио. Впереди, почти на пределе видимости, слабое сияние пожара обрисовывало кружочек — устье трубопровода.

Раненая нога Василия была погружена в воду, она силь­но кровоточила, что лишь добавляло мрачного оттенка этой и без того невеселой жиже. В ушах все еще звенело. Точнее, звенело лишь в одном ухе. Фет поднес к нему руку. На его пальцы осело несколько чешуек запекшейся крови. Василий со страхом подумал, что у него лопнула барабан­ная перепонка.

Он не имел ни малейшего представления, где он нахо­дится и как выбраться отсюда, но, должно быть, взрывная волна протолкнула его довольно далеко, и Василий оказал­

ся в таком месте, где вокруг него было хоть какое-то сво­бодное пространство.

Фет повернулся и обнаружил сбоку от себя слегка ото­шедшую от стенки решетку. Ржавая сталь, ветхие болты — они даже задребезжали при его прикосновении. Василий потянул за решетку, она немного подалась, и он тут же ощу­тил приток свежего воздуха. Свобода была близка, но его пальцам все же не хватало сил, чтобы отворить эту дверпу до конца.

Василий пошарил вокруг в поисках чего-нибудь похоже­го на рычаг. Сначала он нащупал перекрученную полосу ста­ли, а затем — лежавшее ничком обугленное тело стригоя.

Фет уставился на опаленные останки, и его на секунду охватила паника. Кровяные черви. Неужели они покинули хозяина и нашли себе новый приют в этой вонючей дыре? Если так, то... А вдруг они уже в нем, в Василии? Вдруг они пролезли сквозь рану в ноге? Должен ли он чувствовать какие-нибудь изменения, если уже заражен?

Вдруг тело стригоя шевельнулись.

Дернулось.

Совсем чуть-чуть.

Оно все еще функционировало. Все еще было живым — насколько вампиры вообще могут быть живыми.

Вот почему черви не вывали наружу.

Тварь еще раз шевельнулись и, приподнявшись над во­дой, села вертикально. Спина вампирши была обуглена, но грудь осталась не тронутой огнем. С ее глазами было что-то не так, и через секунду Фет понял: тварь больше не видит. Она двигалась как-то расхлябанно, но все же решительно; ее кости по большей части были выбиты из суставных су­мок, а вот мускулатура сохранилась целой и даже непо­врежденной. Нижняя челюсть отсутствовала, ее напрочь оторвало взрывом, и жало свободно болталось в воздухе, словно щупальце.

Существо начало возиться в воде, причем довольно агрессивно, — слепой хищник готовился к нападению. Од­нако Фет был заворожен зрелищем обнаженного жала. Впервые в жизни он мог видеть его полностью, во всем, если так можно выразиться, великолепии. Жало крепи­лось во рту сразу в двух местах — оно отходило от верхушки горла и от задней части нёба. Основание жала было тол­стое, разбухшее и имело волнистую структуру, что говори­ло о сильных мускулах. В задней части глотки зияло отвер­стие, похожее на сфинктер, — оно требовало пищи. Васи­лий подумал, что где-то он видел подобное устройство, — но где?

В мрачном сумраке трубопровода Фет принялся шле­пать руками по сторонам в поисках своего гвоздезабивно-го пистолета. Голова твари повернулась на хлюпающие звуки — вампирша пыталась сориентироваться в простран­стве. Фет уже был готов сдаться, как вдруг его рука наткну­лась на пистолет — оружие лежало на дне, полностью скры­тое мутной водой. «Черт!» — подумал Василий, пытаясь совладать с охватившей его злостью.

Существо начало возиться в воде, причем довольно агрессивно, — слепой хищник готовился к нападению. Од­нако Фет был заворожен зрелищем обнаженного жала. Впервые в жизни он мог видеть его полностью, во всем, если так можно выразиться, великолепии. Жало крепи­лось во рту сразу в двух местах — оно отходило от верхушки горла и от задней части нёба. Основание жала было тол­стое, разбухшее и имело волнистую структуру, что говори­ло о сильных мускулах. В задней части глотки зияло отвер­стие, похожее на сфинктер, — оно требовало пищи. Васи­лий подумал, что где-то он видел подобное устройство, — но где?

В мрачном сумраке трубопровода Фет принялся шле­пать руками по сторонам в поисках своего гвоздезабивно-го пистолета. Голова твари повернулась на хлюпающие звуки — вампирша пыталась сориентироваться в простран­стве. Фет уже был готов сдаться, как вдруг его рука наткну­лась на пистолет — оружие лежало на дне, полностью скры­тое мутной водой. «Черт!» — подумал Василий, пытаясь совладать с охватившей его злостью.

В эти секунды прицельное устройство твари каким-то образом уже захватило цель, и вампирша ринулась в атаку. Фет отполз со всей быстротой, на которую был способен, однако тварь, при всей своей слепоте, легко освоилась в окружавшем ее мирке трубопровода, разобралась с по­калеченными конечностями и инстинктивно нашла спо­соб прочно держаться на ногах, отчего обрела сверхъесте­ственную координацию движений.

Фет поднял пистолет, мысленно пожелав себе удачи. Он нажал на спусковой крючок — раз, другой — и понял, что заряды у него кончились. Прежде чем Василий вырубился, он полностью израсходовал магазин, и теперь у него в руке была лишь пустая строительная игрушка.

В мгновение ока тварь накинулась на Фета и, оседлав его, буквально пригвоздила к сточному желобу.

Василий каждой клеточкой тела почувствовал тяжесть об­рушившейся на него вампирши. Над собой он увидел пасть твари — то, что осталось у нее от рта, дрожало крупной дро­жью, а жало втянулось, готовое вот-вот выстрелить.

Чисто рефлективно Фет вцепился в жало, как если бы перед ним оказалась бешеная крыса. Он тянул и тянул жало, ворочал и сгибал, пока не вытащил всю эту дрянь из «устройства», которым служила глотка монстра. Тварь кор­чилась, скулила, но ее вывихнутые конечности не могли ничего поделать с мощной хваткой Василия. Жало походи­ло на мускулистую змею — слизистую, извивающуюся, дер­гающуюся змею, изо всех сил пытающуюся освободиться. Вот теперь Фет рассвирепел по-настоящему. Чем сильнее тварь втягивала жало, тем безжалостнее Василий тащил его наружу. Не было силы, которая заставила бы Фета осла­бить хватку, его здоровая рука работала на всю мощь.

А мощь Василия в эти секунды была просто неимоверна.

Превозмогши стригоя, Фет одним последним рывком выдрал из глотки чудовища жало вместе с железами, когда-то бывшими гландами, и трахеей.

Кошмарный мускул продолжил извиваться в его руке, дергаясь так, словно это было самостоятельное и обосо­бленное животное, а вот само тело вампирши обмякло: его сотрясли судороги, и оно, отпрянув от Василия, повали­лось на спину.

Из дергающегося жала выпростался толстый кровя­ной червь и быстро пополз по кулаку Фета. Извиваясь, он миновал запястье, затем вдруг изогнулся и начал ввинчи­ваться в кожу. Стало ясно: этот мерзкий бурильный ин­струмент взял курс на вены предплечья. Василий отшвыр­нул жало, беспомощно глядя, как паразит проникает в его тело. Червь вошел в руку уже наполовину, когда Фет, вый­дя из ступора, ухватил его за все еще видимый, виляющий кончик, дернул и, взвыв от боли и отвращения, вырвал паразита из предплечья. Рефлексы снова сработали пер­выми, и Василий мгновенно расчленил мерзкого гада по­полам.

Прямо на его глазах, в его собственных руках две поло­винки — как по волшебству! — восстановились, превратив­шись в двух полноценных червей.

Отшвырнув паразитов подальше, Фет тут же увидел, как из тела вампирши выползают десятки новых червей — стригой будто бы сочился ими — и, извиваясь, ползут к нему в вонючей воде.

Перекрученная полоса стали куда-то делась. «Ну и хуй с ней!» — в сердцах воскликнул про себя Василий. По уши переполненный адреналином, он схватился за решетку го­лыми руками, напряг все мышцы, вырвал этот железный переплет из стенки, подхватил свой пустой гвоздезабивной пистолет и, выпрыгнув из трубопровода, рванул на волю.

Он одиноко жил в многоквартирном доме в двух кварта­лах от Джорнал-сквер* — большой площади в центре Джерси-Сити. Его место жительства входило в число тех немногих окрестных районов, которые еще не были реконструирова­ны и обновлены и таким образом подготовлены для про­живания среднего класса. В большинстве остальных райо­нов центра заправляли яппи — и откуда они только здесь брались? Как получалось, что их приток не иссякал?

Он взобрался по ступенькам на свой четвертый этаж. Его правое колено скрипело — скрипело в буквальном смысле, скрежет раздавался с каждым шагом, — и лязгаю­щая боль то и дело сотрясала все тело.

Его звали Анхель Гусман Уртадо. Он привык быть боль­шим. Он и сейчас был огромен — в физическом смысле, — однако возраст давал себя знать: как-никак, шестьдесят пять лет. Прооперированное колено болело не переставая, а жи­ровая прослойка — то, что его американский доктор назы­вал ИМТ1 и что любой мексиканец назвал бы просто «панса»2, — взяла верх в его фигуре, во всех остальных от­ношениях по-прежнему могучей. Эта фигура обвисала там, где раньше была поджатой, и зажатой там, где когда-то была гибкой и пластичной, — но... была ли она действительно большой? Да, была. И даже очень. Анхель всегда был очень большим. И как мужчина, и как звезда — во всяком случае, в том виде, в каком он сходил за звезду в прошлой жизни.

Когда-то, в Мехико, Анхель был рестлером. Даже не так: он был Рестлером. С большой буквы. Анхель де Плата — вот как его звали. Серебряный Ангел.

Он начал свою карьеру в 1960-е годы как рестлер «рудо»1, то есть проходил по разряду «плохих парней», однако вскоре Анхель обнаружил, что публика поклоняется ему, что она приняла и полюбила Серебряного Ангела, как при­няла и полюбила его фирменный знак — серебряную маску; тогда он поработал над своим бойцовским стилем, еще больше приноровив его к вкусам публики, и сменил образ, перейдя в разряд «текнико»2, то есть «хороших парней». С годами Анхель превратил себя в модный объект шоу-бизнеса, став героем комиксов, «фотоновелас» (слащавых иллюстрированных журналов, рассказывающих о его странных и порой смешных подвигах), фильмов и телеви­зионных сюжетов. Он открыл два гимнастических зала, купил несколько многоквартирных домов в разных райо­нах Мехико и стал своего рода супергероем, чего добился, следует заметить, исключительно собственным трудом. Его фильмы охватывали самые разнообразные жанры: ве­стерн, научная фантастика, кино ужасов, шпионское кино, — причем зачастую все эти жанры соединялись в одной ленте. В сценах с ужасной хореографией, под зву­ковые эффекты из плохой фонотеки он с одинаковым апломбом расправлялся что с земноводными тварями, что с советскими шпионами, неизменно завершая схватку сво­ими коронным нокаутирующим ударом, известным как «поцелуй Ангела».

Однако если где Анхель по-настоящему и нашел себя, так это в фильмах с вампирами. Чудо-герой в серебряной маске сражался с вампирами всевозможных видов и ма­стей: с вампирами-самцами и вампирами-самками, с вампи­рами толстыми и вампирами тощими, а иногда даже с вам­пирами обнаженными, но такое альтернативное кино вы­пускалось только для заморского проката.

Увы, глубину неизбежного падения Анхеля можно срав­нить только с высотой его вознесения. Чем больше он рас­ширял империю своего бренда, тем меньше — и реже — тре­нировался; сам рестлинг стал для него обузой, с которой он мирился лишь по необходимости. Когда его фильмы приносили высокие сборы, а популярность была все еще велика, Анхель выступал с показательными боями лишь раз, от силы два раза в год. Его фильм «Ангел против Воз­вращения Вампиров» (если говорить о синтаксисе, в на­звании не было ни малейшего смысла, зато оно полностью излагало содержание этого шедевра) обрел новую жизнь на телевидении, где лента заслужила немалое число повто­ров. Почувствовав, что его слава увядает, Анхель счел не­обходимым выпустить в свет кинематографическую пере­лицовку популярного сюжета — все с теми же клыкастыми тварями в плащах с капюшонами, которые до той поры приносили ему очень неплохие доходы.

И вот случилось то, чему, очевидно, просто суждено было случиться. В одно прекрасное утро Анхель оказался лицом к лицу с группой молодых рестлеров, выряженных вампирами: дешевый грим, резиновые клыки, все как по­лагается. Анхель лично объяснил и даже прорепетировал все задуманные им изменения в хореографии боя, кото­рые позволили бы ему закруглить действо на три часа рань­ше положенного: мыслями он был уже не столько на съе­мочной площадке, сколько в отеле «Интерконтинентал», куда Анхель мечтал поскорее вернуться, чтобы насладить­ся послеполуденной порцией мартини.