К сердцу прижмите,
а не к ногтю –
И я вам сыграю
на флейте
Водосточных труб
ноктюрн.
Хоть уже
смертельно зачах –
Всё ж иду за вами,
MeineLiebe.
Кровоточат ноги
в кирзачах.
А вы, MonAmour,
так смогли бы?
Вы не бес,
Но тоже
Сошли с небес,
Похоже.
Я вашего
не получал письма
В котором любовь ваша
яхтою о скалы
Бьётся. Но ваши
обнажились весьма
Недружелюбные
клыкастые оскалы.
Мы, фаршированные мясом
телята,
И не знали как
поганым дымом курится,
Проскальзывая и не тая,
в густой вентилятор
Любовь-замороженная курица.
Она и мы –
теперь нас трое.
Осталось ещё
портвейну налиться.
Давайте-ка с самым
серьёзным настроем,
Без тени
улыбки на лицах
Уснём. Как вчера я
без злой суеты
Был с вами
на дерзкое «ты».
Я видел тебя в анальгиновом сне.
Был домом нам поезд на вечном разъезде,
Был белой и тёплой периной нам снег,
Свечой – свет стеклянных созвездий.
Быть может,
и не для вас вся та
Анальгиновая
красота.
И крэзия
Поэзии,
И роза
Прозы,
Но при желании
найдёте мой адрес, Света –
Питер,
улица Ленсовета.
13.04.2002.
Люболь
На морозе
синяя торговка
Кричит, приплясывая
с мешком.
Уверенно кричит
и ловко:
– Не кривись, гражданский рот
смешком!
Вот вы, гражданин в галошах,
не лаете,
С супругой, видимо,
вместе ?..
Любовь на развес
не желаете?
– Ну… взвесьте
грамм, этак, двести.
– Вам завернуть?..
Поставить отметку
В красном советском
паспорте
О том, что любить
способны метко –
В смраде
общественного транспорта?
Ничего, расслабься,
вытри стан!
Что у вас в глазах?
Это соль, да?
Какой, однако же горячий вы,
Тристан!
И изо льда ваша
Изольда!
Вы стихотворец,
и поэтому прёт
Из вас целая
тонна боли.
Всевышний подумает
и поэтом упрёт
Стены двухсотграммовой
люболи.
11.11.2002.
Жертвоприношение
Она вылетает в окно каждый вечер,
Взмывает в мясистую пыль-синеву.
Потуже крыла закрепляет, на плечи
Взвалив гору праздности. Путь ей намечен.
Уносит её за Неву.
Она возвращается с огненно-красным
Восходом и падает на руки мне.
И полуживую её я напрасно
Кладу, подложив ей под голову грязных,
Затасканных пару камней.
Уставший, бинтую ей свежие раны,
Срывая с себя килограммы одежд.
Хотя и жива она – мыть ещё рано –
Я мою, свои же набрав из-под крана
Нелепые слёзы надежд.
Я высосал пыль из её рваных лёгких,
Набив себя грязью безумства её
Ночного полёта и радостей многих.
Мой выход сегодня опять не из лёгких –
Покончить с собой за неё.
01.02.03.
Jazz
Ольге Шашкиной
Слизью моих проспиртованных песен
В руки мне льётся бокал наваждения –
Вновь на губах сладко-кислая плесень
Вкуса безудержного наслаждения…
Jazz! Мои пальцы трясутся, сжимая
Стёкла. Ломают, и красные полосы
Вниз зажурчали – играет живая,
Тонкая, звучная лирика голоса.
Вечной весной в одиночной мне камере,
Плача погибнуть, в любовь свою веруя,
Мне напророчили песни. И камни мне
Снова стремятся в глаза. Свою меру я
Знаю и чувствую –
это конец.
8.03.2003.
Осень
Осень.
Волшебная пора
Опять все оставляет без ответа.
Лето.
Древесная кора
И сумерки. И сумерки без сна.
Весна.
И свежие деревья.
И снова безответна и нема
Зима.
Спокоен и не в гневе я.
Листвой с утра опять меня заносит
Осень.
Волшебная пора…
6.09.2007.
Завтра выпадет снег
Ужасно скверно…
Стелется туманом
Пожар, наверно,
За пределом зрения
Пылает осень
Дымчатым обманом.
Ко мне приносит
Облако прозрения.
Презрение!
В осеннем танце
Кружится торнадо.
В потертом ранце
Я таскаю месяцы.
Портвейн с хандрою –
Это то, что надо.
Гнилой порою
Время во мне бесится.
Поднебесица!!!
Загорелись фары
Лиры и кифары!
Октябрь ублюдок!
Влились в желудок
С горечью соды
Аэды и рапсоды!
Хандра пропала!
Несу куда попало
Осеннюю околесицу.
Поднебесица!
Поднебесица!!!
Поднебесица…
7.10.2003
Художник
Уставшим от сумки с палитрой, плечом
Я дверь отворил машинально и просто.
С собою опять поболтал ни о чём
И лёг на холодную простынь.
Замёрзнув, с трудом своё тело поднял.
Прошаркал на кухню, холодный, измятый.
Ещё не унюхав, что ждёт западня,
Согрел себя чаем из мяты.
Почувствовав счастье и гордость щетин,
В тепле, у камина зажёг сигарету.
И, вдруг, себя жизни царём ощутил.
«Карету мне, типа, карету!»
Внезапно, сорвало с руки тормоза.
В картон полетели игривые пятна –
И вправо и влево, вперёд и назад…
Картина пока не понятна.
Мольберт раскалился, творят виражи
Потёртые, верные много лет, кисти.
И вот, на столе, будто вечность лежит
Шедевром испорченный листик.
И снова покой… И опять не король.
И снова один. Сижу в кресле-качалке,
Исполнив последнюю главную роль…
Художник умрет.
И не жалко.
1.11.2003
Отцу
Застенчивой улыбки свет даря,
По-прежнему со мною каждый миг ты делишь.
Во сне со мною часто говоря,
По-прежнему в меня безудержно ты веришь.
С одним отцовским словом «хорошо»
В сравненье не идут все льстивые подвохи.
Что значат клады все, что ты нашёл,
С одной всего отцовской фразой: «Это плохо»!
Я горд, что я похож. Я – сын Петра!
Сын Человека Настоящего! Но это
Не всё – я предан верности ветрам, -
Горжусь я тем, что – сын Великого Поэта!
Когда ж нещадно бьёт судьба меня,
Я верю свято, не сбиваясь с жизни ритма,
Что самый лучший стих твой – это я,
Я самая твоя удачнейшая рифма.
4.07.2005.
Стук (поэма)
Вам слова мои уши не мнут?
Потопчитесь немного на месте,
А в ближайшие двадцать минут
Только я буду ваш балетмейстер.
Суетливая брань, кутерьма –
Из такого густого дерьма
Чтобы вылезти – вы, сперва, влезьте
В тот котёл, что для вас теперь мал –
Искупайтесь в деньгах или в лести.
Потрубим в изобилия рог!
Из ушей ваших выскочит вата.
Не ступайте за сердца порог –
Это может для вас быть чревато.
Говорю, не жалея совсем:
Хоть и так все вы кривы и косы,
Брошу в зубы и в руки вам всем
Голой правды свои абрикосы!
Ведь полемику страха со злом
Завязал очень крепко, похоже,
Монотонным и серым узлом
Монотонный и серый прохожий.
Куда захочешь – туда паришь.
Прямо из палаты хохочущей больницы.
– Куда летим?
– Березники-Париж!
– Как угодно! Хоть Монако-Ницца!
Граждане, внимание!
Начинается абрикосомания!
Вжал до ста –
Пожалуйста!
I
Молодых людей приговорили
к смерти.
Ох, лопаты радуются
и траншеи!
Веселей! Скорей длину верёвки
смерьте!
Веселится виселица
новым шеям!
Опухли от слёз девицы,
Казнённых мятежников жёны.
Примерно им лет по тридцать.
Супруги глазами прожжённый,
Мятежник затих и умер…
Узлами для храма свечи.
Темнеет уже и сумер-
ки душат петлёю вечер.
И в сумерках видится, будто
У виселиц форма креста.
А в главной петле – не то Будда,
Не то кто-то вроде Христа.
Лицо его цвета сливы.
Красиво висит. Счастливый.
Судья же, отдав приказанье: «Повесьте!» -
Уселся за праздничный стол.
И выпил за жизнь и здоровье по двести,
И за правосудие – сто.
Жалкое зрелище.
Какая досада!
Спивается идеал
Маркиза де Сада!
Не каждую дверь открывать!
Не сметь ослаблять свои вожжи!
А в доме судьи уползла под кровать
Любовь.
Но об этом – позже.
«Слишком уж много в нём было сарказма!»
Такой для убийства мотив
Очень нервирует, как при оргазме
Порвавшийся презерватив.
Кулак молодого свинцонка гораздо
Здоровей, тяжелей и красивей, чем висмут.
Тела молодые бороться горазды,
Налепив на глаза треугольную призму.
Чувствуешь запах сгоревшей
проводки
В самой глубине всеобъемлющей глотки?
Однажды, после обеда,
Судью спросят, дедушку, внуки:
«Что делал ты в жизни, деда?
Что главное в жизни? Ну-ка!»
И дед перед смертью даже
Им без сожаленья скажет:
«Перевешал людей больше ста я.
Но ни в первый раз… даже ни в сотый,
Человече-пчелиная стая
Не рвалась защищать свои соты.»
Исскрипелся подиума паркет,
Модельеры новую придумали шалость –
В моде – носить на голове пакет,
И, желательно, чтоб при этом не дышалось.
Нет, я не философ!
Не Розанов, не Лосев!
Но я увидел, вдруг, такое,
На что смотреть довольно сложно –
В больницах нет свободных коек,
И всем диагноз ставят ложный.
Подождём пока всех перевесят
За врачей палачи. Ну, уважим!
Могут в день – пятерых, могут десять.
Я увидел, как спрятался даже
Человек джентельменской стати
За стеной трёхэтажного мата –
Смерть приходит всегда не кстати,
Как повестка из военкомата.
Кто пил вино, икру жевал,
Тот вряд ли знает слово «язва».
К двери подходит в кружевах:
«Кто там?.. Ах, смерть?.. Тебя не я звал.
Какой вопрос ещё возник?
Пора уж голову на плаху?!
Не лучше ль вместо сей возни
Тебе отсюда сгинуть на хуй?!»
И смерть, набравшись свежих сил,
Пошла работать по заказу –
Её как раз прийти просил
Один бедняк, больной проказой.
Зачем судьба вот так капризна?..
…Традиционное молчанье.
И свадьба – по свободе тризна,
И смерть – с бессмертием венчанье…
…Угробят в России
Второго мессию…
II
Обновить блокноты и тетради…
Чего ради?
Упиваясь восторгом,
Крутить результаты,
Перелистывать даты,
И, смущая вас торгом,
Извиняться, что датый,
Да, к тому же, не при параде –
Чего ради?
Словно стал ни на что не гожий,
Чувствуя, крыша как в истоме вспотела.
Лихорадка – рука по коже,
Запах испарины изящного тела.
Почему после танца ухОдите?..
Вам приглянулись рожи те?..
Как вы можете!
Куда вы уходите? Стойте!!!
Я знаю – вы большего стоите!!
Любезная, для вас – фуршет,
К столику прошу.
За вами тянется уже
Заинтересованности парашют.
Наитипичнейший ответ :
«НЕТ!
Я не лампочка вам мерцать!
Вы пьяны! И развязны вы, сударь!..
Я пойду разбивать сердца,
Раз уж вы перебили посуду!
Вы агрессивны, к тому же!
Я не мечтала о таком муже!»
Неужели это не сон?
Всё равно… не все они – стервы…
Живей! Поторопись, garson –
Бутылку водки и консервы!
Я
И не я…
Кто же из нас хамелеон –
Я или он?
Меняем цвет кожи!..
На что похоже?
Музыку!
Не важно, punk или disco!
Не важно, stereo или mono!
Официант! Не надо «Whiskey», -
Чай с сахаром и лимоном,
И отбумажить поугрожай.
Зелёный цвет – теперь жёлтый.
И, сгнивший с утра нутра урожай,
Улыбнувшись, сказал: «Пошёл ты».
И сгинул. И сгнил. И пора бы.
Пора бы всё старое рушить –
Хлеб-масло теперь, а не крабы.
Картошка теперь, а не груши.
Ликёров и вин не текут изо рта
Диковинные сорта.
Гордости и страха посередь
Разнузданность тянет костлявые пакли.
Прекрасный день для того, чтобы умереть,
Не так ли?
Время не все раны лечит.
Я не Атлант и не мозолю плечи.
Внутри меня подавите восстание,
Восседающая в тронном зале!
Я безумно!..
Безумно люблю вас, Таня…
Что бы сейчас вы мне ни сказали.
Чудовищный голод.
Я был бы вашей свитой,
Когда бы не холод
И не дырявый свитер.
Кто-то отдавил нам ноги.
Грязь оставил и не слизал.
Не хватает любви на многих,
Одна на всех случайная слеза.
Не буду торопиться, вылезая из логова,
Хотя вы обо мне не знаете ещё очень многого.
Я найден вовсе не в капусте…
А если всё гораздо проще?..
А если мой роддом, допустим,
Марихуановая роща?
Почвой кирпичная стала «Стена».
Воздухом – «Requiem» и «Баркарола».
Слушая это, от счастья стенал
Я, одинокий поэт рок-н-ролла.
Кто-то отдавил нам ноги,
Оставил след подошвы на пороге.
Свою воду в нашей ступе потолок,
Плюнул в окно и вышел в потолок.
Советую с высоты полёта птицы –
Мусор мЕсти местИ не торопиться.
В чём ваш смысл?
Теперь понять суть бы
Любви вашей неуверенной.
Её ударной пятилетки.
По-разному сложились оловянные судьбы
Блуждающего сперматозоида
И одинокой яйцеклетки.
Бывает же… приснится
Не окровавленная десница!..
Хотелось бы узнать, за что
Мои окна остались без штор!
Ударило в нос пропановое волокно.
Подошёл к окну – а под окном –
В грязи, после ненастья
Поруганная Настя…
Рваное голенище…
Полуголый нищий…
Что я вам сделал? ЗА ЧТО
МОИ ОКНА ЛИШИЛИ ШТОР?!
III
С чувством, достоинством, гордо
Пятитонная морда
Кондуктора провозгласила:
«За проезд оплотим!»
Разбуженные голоса силой,
Килограммы человечьей плоти
Оживлённо забрякали деньгами.
Жаль их – ведь бесятся не с жиру –
От ежедневной трамвайной моногамии
Олюциферившие пассажиры.
Раскованы уже кондукторские бредни.
Залезь в трамвайный космос – я же лезу,
И слушай, как не то, чтоб очень громко – средне,
Но долбят, словно молот по железу,
По слуху обезумевшие пасти,
Отравленные звуки высекая,
Крича, зубной захлёбываясь пастой:
«Кондуктор! Вы – такая, вы – сякая!»
Попейте лимонада,
И, пожалуйста, не надо