— Просунь, мой маленький, ручку в рукав. Вот так, — говорила мать, надевая Косте чистую сорочку.
— Ну-ка, ногу! — кричала нянька, расшнуровывая ботинок. — Вшей, чай, натащил из казармы, воин! — прибавила она, разглядывая на свет скинутое Костей белье.
— Ты, наверное, очень проголодался, мальчик? — заглядывая в глаза Косте, спросила мать.
Костя молчал.
— Ну-ка, вставай, вставай! — грозно закричала на Костю нянька.
Костя вздрогнул, встал и пошел в столовую. Там он подошел к отцу и поцеловал его в щеку:
— Здравствуй, папа!
Заняв привычное место за столом, Костя взял в руки ложку и хотел зачерпнуть из тарелки. Ложка выпала из его руки… Глядя перед собой, Костя сказал:
— Мишу Кроненберга убило…
— Мишу убили! Боже мой! — горестно всплеснула руками Анна Петровна.
Федор Иванович, присматриваясь к сыну, посоветовал:
— Ты не думай об этом. Развлекись. Думай о чем-нибудь другом — хотя бы про гимназию, науку. Ну, например, закон Архимеда: «Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько?..»
— Жидкость, — далеким отголоском отозвался Костя.
— Чего вы, сударь, пристали к ребенку со своей жидкостью? Пили бы свое винцо, — строго нахмурясь, сказала нянька из-за спины Кости и махнула на Федора Ивановича рукой. — Кушай суп, — строго приказала нянька.
— Я, нянечка, обедал в Александровском училище.
— Эна! Чем же тебя там потчевали?
— Суп ел из воблы. Из жестяного таза — вот в каких посуду моют. Ложка деревянная.
— Хороший суп-то? С аппетитом покушал?
— Нет. Очень много перцу. Стручки красные плавают в тазу. У меня губы даже обметало… Теперь хотят обстреливать весь район из орудий, — прибавил Костя.
— Кто?
— Наши. Высоким разрывом. Шрапнелью, чтобы согнать их с крыши.
— Хорошо придумано! — похвалил Федор Иванович.
— Это ужасно! — возмутилась Анна Петровна. — Ведь так будут убивать и своих?!
Костя кивнул головой.
— Тебе, Костя, надо выспаться!
— Выспаться, — повторил Костя, встал из-за стола и покачнулся.
Нянька и мать подхватили его и повели:
— Пойдем-ка баиньки!
Укладывая Костю в постель, мать спросила:
— Ты больше не пойдешь сражаться? Ты сдал оружие?
— Я не сдал. У меня отняли…
— Кто отнял?
— Да всё они, наши мальчишки.
— Боже мой! Они нас всех перестреляют…
— Да нет, мама! Не волнуйся. Они не отняли. Я отдал сам им. А они побежали к Варкину. Наверное, передали ему. А у него одна рука. Это ничего. Не надо, мама!
Костя что-то бормотал еще невнятно, и погрузился в сон. Анна Петровна послала Аганьку во флигель — посмотреть, что делается в лазарете, а сама вернулась в столовую.
— Федор Иванович! Костина винтовка у Варкина. Он нас всех перестреляет.
— С одной-то рукой, матушка? Вздор!
— Вы должны идти в лазарет и взять винтовку у Варкина.
— Зачем мне винтовка? Не пойду! Не пойду, вот тебе и весь мой сказ.
— Вы трус! Если вы не хотите, я пойду сама…
В столовую вбежала, сияя глазами, Аганька.
— Барыня! Барыня! — кричала девочка, задыхаясь. — У нас раненые-то в лазарете начали выздоравливать!
— Что ты чушь городишь!
— Провалиться мне, не вру! Они там заперлись и поют…
— Кто? Варкин?
— А что они поют — «Марсельезу»? — спросил Федор Иванович.
— Да нет, Варкин все одну песню поет — как пьяный Прапор бил солдата.
— Я пойду туда! — бурно поднялась с места Анна Петровна.
— Ой, барыня, милая, не ходите… Пули по двору жуками летают!
Анна Петровна оделась и вышла во двор. Она попыталась разбудить юнкера. Тот сладко храпел в кресле у двери на чердак. Анна Петровна махнула рукой и побежала в лазарет одна.
— Кто там? — печальным тенорком ответил на стук в дверь Варкин.
— Это я. Сестра милосердия! Анна Петровна!
Ключ в двери повернулся со звоном два раза. Дверь приоткрылась. Оттуда пахнуло карболкой и махоркой. Анна Петровна вошла.
— Здравия желаю, сестрица! В самый раз пришли! В аккурат! — приветствовал Анну Петровну Варкин. — Полюбопытствуйте, какие у нас дела…
Анна Петровна, превозмогая отвращение, вошла в палату. Все лампы на столиках около коек, по стенам и люстра под потолком были зажжены, что придавало комнате праздничный вид. Анна Петровна, ослепленная светом, зажмурилась и, открыв глаза, окинула взглядом палату. Увядшие цветы стояли на каждом столике у коек. Одни из раненых были в забытьи, они стонали и бредили. Другие, лежа навзничь, смотрели прямо в лицо Анны Петровны блестящими глазами. На крайней койке сидел солдат. Это был Аника-воин.
— Где Костина винтовка? Отдайте ее мне! — строго приказала Анна Петровна Варкину.
Он показал рукой:
— Возьмите сами, сестрица.
Анна Петровна взглянула, куда указывал Варкин. На одной из коек лежал навзничь раненый, вытянув ноги, закрытый с головой одеялом; из-под одеяла на подушке торчала винтовка.
Анна Петровна подошла к койке и потянула винтовку — ружье не поддавалось. Солдат лежал не дыша и, казалось, крепко держал ружье. Анне Петровне сделалось жутко; решительным движением она откинула одеяло с лица солдата: он был мертв.
— Попробуй возьми! Возьми! — грозно крикнул Аника-воин.
Анна Петровна накинула одеяло на лицо мертвого и опрометью выбежала из палаты…
В высоте разорвалась шрапнель с грустным звуком, как будто выговорив: «Па! Дун!»
Шрапнельные пули градом ударили в крышу.
* * *Юнкера у входа на чердак судаковского дома под утро сменили, и с этой поры смена шла правильно, хотя новые часовые даже не знали точно, зачем именно их ставят: быть может, защищать управляющего и его семью от дворни?
Когда новый часовой устраивался в кресле, из дому выходила Аганька с подносом и, кланяясь, просила откушать; юнкер выпивал стакан вина и закусывал бутербродами.
Четвертого по счету часового Аганька спросила:
— Господин юнкер, а для чего вы у нас сторожите?
— Не приказано говорить. А ты думаешь, зачем?
— Чтобы вина выпить да закусить!
Юнкер рассмеялся:
— Вострая девчонка!
На улице гуркнул автомобиль. Ферапонт отворил ворота и впустил во двор открытую машину со знаком Красного Креста.
Аганька с криком: «Доктор приехал!» — бросилась в дом. Автомобиль остановился у флигеля, перед входом в лазарет. Врач был в военной форме, он направился в лазарет, но распахнулась дверь главного входа, и Аганька закричала:
— Господин доктор! Барыня вас просят к ним сначала зайти. Очень нужно…
Доктор последовал за Аганькой. Она помогла ему раздеться и повела в комнату Анны Петровны. Темные шторы на окнах спущены. Горит один голубой электрический ночник. Анна Петровна поднялась из кресла навстречу врачу и протянула руку для поцелуя.
— Какое счастье, что вы приехали!
— Ну, а как в лазарете?..
— Ах, в лазарете ужас! Там один умер и один выздоровел… А этот Варкин, вы его хорошо знаете, всех на дворе перемутил…
— Вы говорите: Варкин? Не помню. Один, вы говорите, умер и один выздоровел? А сколько всего?
— Там висит список… Кажется, тринадцать или пятнадцать. У меня все перепуталось в голове.
Доктор достал из кармана записную книжку и справился:
— Числится не тринадцать и не пятнадцать, а только одиннадцать. Если один умер, то десять. И вы говорите, еще один выздоровел. Это Варкин?
— Да нет же. Варкин был давно уже на ногах. У него рука в гипсе.
— Те-те-те! Помню. Веселый малый!
— Что в городе, доктор? Когда это кончится? Я совсем потеряла голову…
— Напрасно. Конечно, стрельба действует на нервы. Но у вас почти безопасно. Вот в переулках от Тверской к Никитской — там жарко. Дома прострелены, как решето! Я не мог к вам прорваться. Что я вам советовал: давно надо было закрыть лазарет. Все кругом закрыли, только флаги у ворот висят.
— Все равно стреляют, хотя и у нас флаг Красного Креста….
В вестибюле доктора ждала Лизавета Ивановна, в белом халате и белой повязке на голове.
— А, здравствуйте, здравствуйте, красавица!
Они вышли во двор и направились в лазарет.
Выздоровление
В передней лазарета доктора встретил Варкин.
— Это ты, Варкин? — спросил доктор, взглянув на руку солдата.
— Точно так!
— Здравствуй, Варкин!
— Здравия желаю, товарищ доктор! Честь имею доложить, что в лазарете все обстоит благополучно. Раненых состоит прежнее число — одиннадцать человек. Свободных коек — одна.
Доктор разделся, покурил, вымыл руки и спросил тихонько Лизавету Ивановну:
— Умер кто? Какое было ранение? Почему Варкин говорит — одиннадцать? Ведь один умер?
— Никто не умер, — своим ровным ледяным голосом ответила Лизавета Ивановна.
— Умер кто? Какое было ранение? Почему Варкин говорит — одиннадцать? Ведь один умер?
— Никто не умер, — своим ровным ледяным голосом ответила Лизавета Ивановна.
— Но я слышал своими ушами от Анны Петровны сейчас!
— У вас есть свои глаза.
— Дайте халат.
Войдя в палату, доктор остановился, окинул взглядом койки и сосчитал: верно, двенадцать коек.
Все раненые, кроме одного, лежали на спине, а этот, с забинтованной головой, лежал на боку; он не то спал, не то прикинулся спящим. Доктор пробормотал:
— Однако у барыни-то невроз.
— Что вы сказали? — спросила Лизавета Ивановна.
— Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки… Начнем отсюда.
Лизавета Ивановна откидывала одеяла. Взглянув на табличку в ногах с фамилией и описанием ранения, доктор делал перевязку и переходил к следующей койке.
— Молодцом, молодцом! Поправляйся! — говорил он каждому.
Не тревожа спящих, доктор подошел к солдату с забинтованной головой. Сквозь старый бинт слегка просочилась кровь.
«Общая контузия газами. Рана в голову. Ефрейтор Чириков Степан. № 989. Воинский билет № 2759».
Раненый открыл глаза.
— Здорово, Чириков! Как дела? Как самочувствие? Болит? На что жалуешься?
— Здравия желаю, ваше высокородие, товарищ доктор! Благодаря вашим заботам как будто лучше… — твердо ответил Чириков. — Вроде бы мне можно и вставать…
— А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец… Обопрись на сестру… Ну, попробуй встать… Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.
— Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!
— Ну, а ты, Варкин, что? — спросил доктор.
— Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.
— Мы все в лихорадке. До свидания, братцы…
— Счастливо, ваше высокородие! — ответил Чириков.
Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.
Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.
Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.
— Разыграли как по нотам! — сказал Варкин. — Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?
— Рад стараться, товарищ Варкин!
— Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.
— Покорно благодарим!
С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.
— Комедию ломаете! — говорил он. — А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!
Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:
— Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.
На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.
— Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, — указала Аганька.
— Осторожно! Архип, держи за левый угол! — покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. — А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту…
Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.
— Прекрасная картина! — похвалил Михаил Абрамович. — Это Пикассо?
— По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, — ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. — Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?
— Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, — ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.
Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:
— Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит — у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.
— Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.
— Поверьте мне!
— Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу… Чего тебе? — с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.
— Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют…
Федор Иванович выронил из рук отвертку:
— Меня к коменданту? Зачем?
— Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!
Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.
Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.
В погреб!
На дворе ветерок, и скупо падала первая крупа. Пахло серным дымом: не то порохом, не то гарью фабричных труб.
Ферапонта и Федора Ивановича увели. Прошел не час, а два, три и четыре — они не возвращались.
Федор Иванович не велел говорить Анне Петровне, что его увели.
— Не скажу! — ответила Лизавета Ивановна.
Костя проснулся, и стол накрывался в его комнате, чтобы он мог пить чай с родителями, не вставая с постели. Накрывала Аганька и сообщила, поглядывая на Костю, последние новости: Архип с Еванькой ходили за хлебом, хлеба не принесли — лавка закрыта, а очередь все-таки стояла долго, и там говорили, что большевики поставили большие пушки и будут из них громить Александровское училище. Уж одно ядро попало в стену тира на бульваре и проломило ее насквозь.
— А юнкера роют на Арбатской площади окопы. Кучер Архип, кухонный мужик Кузьма и конюх Иван испугались, что большое ядро попадет сюда, перелезли в чужой сад и убежали совсем. Мужиков у нас на дворе осталось здоровых: юнкер, Варкин да который выздоровел солдат… Чего мы будем теперь делать, барыня? Остались мы одни, беззащитные женщины…
Анна Петровна слушала жужжание Аганьки вполуха.
— Перестань болтать! Надоела! — оборвала девчонку Анна Петровна. — Позови Федора Ивановича.
— А где их взять?
— Он в галерее с Архипом снимает картины.
— Архип убег, барыня, я же вам сказываю. А барина с Ферапонтом Ивановичем юнкера увели.
— Что такое ты мелешь? Когда? Куда? За что?
— А за то: большевиков на крышу не пускай!
— Папа пустил на крышу большевиков? — изумился Костя. — На крыше у нас большевики?
— Ну да, Костя, я не хотела тебя волновать, милый! — лепетала растерянно Анна Петровна. — Говорят, что с нашей крыши тоже стреляют… Откуда стреляют, не поймешь! Вздор!.. Да ты врешь, дрянь! — закричала Анна Петровна, топнув на Аганьку. — Никого у нас нет на крыше…
— Как же нет, барыня?! Который уже день стреляют. Сначала часто начали, а теперь пореже. Мне врать нечего, я не врушка.
— Пошла вон, дрянь!
У Аганьки затряслись губы:
— И уйду! И можете меня больше не звать — не приду!
На пороге Аганька обернулась и крикнула:
— Сама дрянь!
Анна Петровна ахнула и упала в кресло:
— Что же это? Что такое? Господи! Господи!
— Успокойся, мама. Что касается девчонки, всегда была грубая тварь. Что касается папа, то я сейчас отправлюсь к полковнику — я с ним лично знаком — и выясню недоразумение. Ведь ключ был у Ферапонта, и только он мог это сделать. А папа, конечно, не мог. Сын сражается за свободную Россию, а отец пускает на крышу — кто этому поверит? Что касается фугасных снарядов, они могут причинить большие разрушения, но у нас каменный погреб, мы все можем туда укрыться; там безопасно. Я пойду, мама, и узнаю, что с отцом. Что касается ружейного огня на улицах, я знаю, как держаться под обстрелом, не беспокойся. Налей мне чаю. И покрепче. Что касается стрельбы с крыши… — Костя осекся и смолк: где-то над их головами послышался тупой, но крепкий удар.
Задерживая дыхание, мать и сын прислушались.
— Костя! Это из тяжелого?
— Нет! Что-то другое, — шепотом ответил Костя.
Удар повторился — и в третий раз, и в четвертый, все чаще…
Костя и мать поняли, что с чердака бьют изнутри в забитую дверь чем-то тяжелым.
Анна Петровна закричала:
— Они ломают дверь! Они вырвутся оттуда! Что с нами будет?! В погреб, в погреб!
— Мама, дверь на засове.
— В погреб, в погреб!
Удары на чердаке прекратились. Очевидно, дверь выдержала удары, и те, кто был на чердаке, поняли, что сломать ее — безнадежное дело. Анна Петровна не могла успокоиться и на все уверения Кости повторяла: