– И что же нам делать?
Я вспомнил пулю, удар воздуха в лицо. И соврал:
– Если мы побежим, петляя, он растеряется. Две цели. На месте не стоят. А стреляет он плохо, вспомните – у него дрожат руки от употребления кокаина. Кстати, где ваш револьвер?
Шаляпин хлопнул себя по лбу и вытащил оружие.
– Вот он.
– Отлично. Итак. Я считаю до трех. Потом мы начинаем бежать. Я забираю вправо, а вы – влево. Петляем как зайцы. Отвлекаем его выстрелами. Главное – добраться до мостков. Около мостков ложитесь в траву и ждите. Дальше я сам. Понятно?
– Понятно, – по-деловому ответил Шаляпин, но я видел, что он очень волнуется. Лицо его все еще оставалось бледным, но кожа на щеках, там, где ходили желваки, неестественно покраснела.
– Тогда раз… два… три!
Мы выскочили из-за угла и побежали зигзагами к мосткам. Вернее, я побежал, а Шаляпин пристроился прямо ко мне за спину, моментально забыв все, что я ему говорил.
Выстрел! Еще выстрел!
– Туда! Туда бегите! – закричал я Шаляпину, указывая револьвером налево от себя. Певец притормозил, а потом зайцем метнулся в указанную сторону. Мы почти добежали до мостков, когда раздался седьмой выстрел и Шаляпин упал.
Подстрелили или он действовал по моим указаниям? Я не стал проверять. Да и прятаться теперь смысла не было. Семь выстрелов. Значит, барабан револьвера пуст. На перезарядку потребуется меньше минуты, спасибо нашему военному ведомству – оно заказывало в Бельгии револьверы, в которых перезарядку можно было делать, только последовательно выталкивая стреляные гильзы шомполом. Одну за другой. Оно считало, что перезарядка сразу всего барабана увеличит скорострельность, а значит, и расход патронов. А если у Воробьева действительно трясутся руки, то и перезаряжать барабан он будет медленнее. И я, не останавливаясь, рванул через овраг по предательским доскам…
Выдержали! Прогнулись, но выдержали!
Вот теперь пришло и мое время стрелять!
Я метнулся к кустам, вытянув вперед руку с револьвером и пуская пулю за пулей, чтобы не дать Воробьеву время спокойно перезарядиться. Вломился в кусты, увидев перед собой черный скорчившийся силуэт и глянувшее навстречу белое лицо с небольшими усиками.
Я остановился, тяжело дыша, с револьвером, нацеленным в грудь капитану Воробьеву.
– Ну, все, – сказал я тяжело. – Конец. Бросайте оружие, Воробьев.
Он поднялся. В одной руке у него был разряженный револьвер с откинутым в сторону барабаном. В другой – толстая трость с набалдашником из стального шара. Патроны валялись у ног убийцы.
– Ну че? – спросил Воробьев тихо. – Че ты за мной шпионишь? Чего тебе надо?
Он бросил свой револьвер к ногам и перехватил трость как дубину.
– Стой! – крикнул я. – Выстрелю!
– Давай, – кивнул Воробьев.
Я прицелился ему в ногу и нажал курок.
Тихий щелчок. И все.
– Семь, – сказал Воробьев. – Я считал.
Вот как? Я считал его выстрелы, прежде чем броситься в атаку, но и он считал мои. Пат. Вернее, никакой не пат – учитывая трость в его руках и мою полную безоружность. Впрочем, у меня было и свое преимущество. Если, конечно, оно все еще оставалось в ряду живых.
– Федор Иванович! – крикнул я себе за спину.
– Ау! – раздалось сзади.
Я перевел дух – все-таки Шаляпин жив. Слава богу!
– Бегите сюда!
Воробьев зарычал и бросился на меня, замахнувшись.
Я нырнул вправо, уходя от палки.
С тупым стуком тяжелый набалдашник ударил в землю.
Сзади раздался треск и вопль проклятия. Доски все-таки не выдержали веса Шаляпина. Он снова упал – на этот раз в овраг. Да, сегодня ему не очень-то везет.
Воробьев развернулся и махнул своей тростью в мою сторону, задев по плечу.
Было больно, но руку он мне не сломал. Или я этого еще не почувствовал в горячке драки.
Играть в борьбу по правилам было некогда. Я просто кинулся на него, но Воробьев, размахивая своей «дубинкой», удержал меня на расстоянии.
Шаляпин, наконец, выбрался из оврага и побежал к нам. Увидев его краем глаза, я крикнул:
– Стреляйте по ногам!
Шаляпин, не останавливаясь, выстрелил раз, другой – пули попали под ноги Воробьеву, не задев его. Но он хотя бы отпрянул.
Тогда я снова бросился на него, но он быстро, почти незаметно, шибанул мне набалдашником под дых, отчего я со стоном согнулся. Воробьев ногой повалил меня на землю. Я увидел его грязные сапоги у своего лица.
Разогнуться и встать я не мог – страшная стреляющая боль молнией пронзила нутро.
– Стой! – услышал я голос капитана-убийцы. – А то…
С трудом взглянув наверх, я увидел, что Воробьев стоит надо мной, подняв трость. В любую минуту он мог опустить набалдашник мне на череп и тогда – все!
Оставалось надеяться, что Шаляпин все же выстрелит, не послушает его. Пуля быстрее руки.
С другой стороны, Шаляпин мог этого и не знать. К тому же сегодня на его долю выпало столько потрясений, что способность трезво оценивать ситуацию у певца совершенно исчезла.
Он остановился и опустил револьвер.
– Брось! – потребовал Воробьев.
Шаляпин повиновался.
– Иди сюда, – сказал Воробьев.
– Зачем? – спросил Шаляпин.
– Иди и ложись рядом. Ну!
– Не пойду.
– Щас я ему голову пробью.
– Ага, я лягу, так ты и мне пробьешь тоже. И ему, и мне.
Воробьев нервно хмыкнул.
– Точно. Или хочешь по-другому?
– Как? – спросил Шаляпин.
Молодец, Федор Иванович, тяни время, дорогой, дай мне немного очухаться!
– А вот так. Его я тут порешу по голове, а тебя порежу. Догоню и порежу.
Шаляпин, вероятно, настолько устал и перенервничал, что, казалось, совершенно не боялся. Весь измазанный грязью, собственной рвотной массой, какими-то маслянистыми пятнами – вероятно, из погреба, пылью травы, он стоял, сцепив руки за спиной, и невыразительно глядел из-под спутанных, мокрых от пота волос.
– Воробьев. Ты же врач, хоть и бывший. Ты же человек, – сказал он совершенно спокойно. – Что ты тут из себя изображаешь? Озверел ты, что ли? Что ты ведешь себя как быдло, Воробьев, а?
Удивительно, но это возымело действие – убийца нахмурился и как будто вынырнул из омута кровавого бешенства.
Впрочем, я не стал ждать далее – вынырнет он или нет. Я быстро откатился в сторону и встал на колени. Воробьев метнулся за мной, но я уже вскочил на ноги. Получив страшный удар по ноге, я, не почувствовав в запале боли, правой рукой врезал ему прямо в грудь, отчего доктор отлетел в сторону и упал.
– Поднимите револьвер и стреляйте в него! – крикнул я Шаляпину, хватаясь за отбитую набалдашником ногу.
Шаляпин не стал ждать – нагнувшись, он подхватил свой револьвер из травы и выстрелил. Мимо!
– Да черт! – выругался я.
Воробьев дикой кошкой бросился на меня, взмахнув тростью.
Вот сейчас он меня и положит на этом самом – месте.
Выстрел! Воробьев запнулся на бегу и крикнул от боли. Кровь закапала из его правой руки.
Отбросив в сторону трость, Воробьев вцепился здоровой рукой в раненую – совсем как я секунду назад.
– Ага! – крикнул Шаляпин. – Попал!
Шагнув вперед, я поднял трость Воробьева. Шар рукоятки придавал ей солидный вес.
Я приковылял к капитану и врезал ему тростью по спине. Воробьев со стоном упал.
Опершись на трость, я стоял над ним, пытаясь отдышаться.
– Попал! – повторил с удовлетворением Шаляпин, подходя ко мне. – Но какой гад, а! Ведь он хотел вас убить, ей-богу!
Я кивнул и сплюнул на землю. Говорить я не мог – не хватало воздуха.
Наконец, сердце перестало бешено биться. Я со стоном, преодолевая боль в ноге, опустился на колени возле Воробьева, расстегнул ему ремень и, выдернув, связал им руки за спиной капитана, пока Шаляпин держал его повернутым набок.
– Так-то лучше, – сказал я.
– Сильно вам досталось? – спросил Шаляпин.
– Ничего…
– Ходить сможете?
– Постараюсь. Вот что, Федор Иванович. Идите-ка вы в деревню, там нас ждет извозчик. Скажите ему – пусть поедет до ближайшего полицейского участка и вызовет нам сюда подмогу. А я пока тут посторожу нашего капитана.
Шаляпин кивнул и ушел в лес.
Через несколько минут солнце, как будто почувствовав, что самое страшное кончилось и можно больше не прятаться, выползло из-за облаков и пригрело мне спину. Воробьев застонал и приоткрыл глаза. Он лежал тихо, но по мелким движениям плечей я видел, что капитан старается ослабить ремень, затянутый на его руках.
Тогда я пригрозил ему его же палкой.
– Лежите смирно, Воробьев. А то придется вас еще раз успокоить.
– Да пошел ты… – И капитан выругался матерно. Но затих окончательно, не пытаясь высвободиться.
– Сейчас приедет полиция, – сказал я ему, чтобы окончательно развеять все надежды на освобождение. – И отправишься ты прямиком в Бутырский замок.
Воробьев молчал. По его бледному, грязному от земли лбу, освещенному солнцем, потекли капли пота, оставляя светлые дорожки.
Воробьев молчал. По его бледному, грязному от земли лбу, освещенному солнцем, потекли капли пота, оставляя светлые дорожки.
Нога сильно ныла, но я сумел с кряхтением сесть рядом с капитаном прямо на землю, и обыскал его карманы. В одном обнаружил складной нож, который отбросил подальше, но в пределах видимости, а во втором – уже виденную в его подземном «кабинете» железную коробочку с кокаином. Открыв коробочку, я увидел, что она наполовину пуста. Воробьев дернулся в мою сторону, но я оттолкнул его набалдашником трости.
– Тихо!
Капитан нервно облизнулся, шмыгнул носом и отвел глаза.
– Отвечай, ты убил мальчика на Хитровке? Ты зарезал?
Воробьев снова послал меня по матушке, не ответив на вопрос.
– Ведь вы врач, Воробьев, хоть и бывший. Откуда же в вас столько дикости? Я же видел, что там, в погребе. Как же вы могли, а?
Капитан только дернул щекой.
– Не хотите говорить – не надо. В полиции вас быстро разговорят. Посидите несколько дней в холодной без вашего марафета – сразу станете сговорчивее. Все расскажете – и про то, как детей опаивали, как их возили к профессору Войнаровскому, как потом отвозили сюда и тут убивали. Как один мальчик от вас сбежал, как вы его выследили и зарезали. Я ведь все знаю, Воробьев. Может быть, детали какие-то и не смогу понять, но в целом – все мне теперь понятно. Ведь это все из-за денег, да? Сколько вам Войнаровский платит, думая, что вы тут содержите прооперированных мальчиков?
– Не твое собачье дело.
– Как вам вообще удалось его впутать в это дело?
Воробьев уставился на меня холодными серыми глазами.
– Впутать? – каркнул он. – Это я-то его впутывал? Не-е-ет! Ты, легавый, ничего и не понимаешь! Мы с Ильей – однокурсники. Вместе учились. Потом наши дорожки разошлись – он остался в Москве, а мне пришлось идти в армию.
– Почему?
– Да потому что денег не было. А в армии – там прямой доступ к… к нему.
Воробьев взглянул на коробочку, которую я держал в руке.
– Это-то вас и погубило, – сказал я, держа коробочку так, чтобы убийца видел остатки порошка. – Я читал заметку про ваши опыты. Хотя какие это опыты! Одно воровство!
– Неправда! – дернулся Воробьев. – Что ты понимаешь, ищейка! Я, может, человек теперь опустившийся. Да, убийца. Но я – врач! Они не могут украсть у меня все, чему я учился, что я испытал. Там, на Балканах, это были опыты! Опыты! – закричал он. – Настоящие эксперименты.
– А у Войнаровского? Тоже эксперименты?
– Илья – дурак, – буркнул Воробьев. – Это очевидно. Он считает, что можно заставить связки расти, если стимулировать их малыми токами. Не верю. Это невозможно.
– И потому вы просто убивали мальчиков?
– А где я их держать буду? – спросил Воробьев. – Тут, что ли? Мальчишки – тьфу – гнилой материал. Их не жалко. Хитровские нищеброды. Кому они нужны? Кто из них бы вырос? Бандиты. Сколько я этих бандитов лечил там, на Хитровке. Да я бы лучше зарезал каждого, кто ко мне обратился, – общество только спасибо сказало бы. Мальчики… Это не мальчики. Это животные. А опыты над животными – обычное дело.
– Как же один из них сбежал от вас?
– На вокзале утек, подлец, – пробормотал Воробьев. – Наверное, я дозу неправильно рассчитал. Пожадничал, думал – ничего, если останется немного и для меня марафета. Он очнулся перед поездом и сбёг. Пришлось потом…
– Убили его вы, а сидит за это другой.
– Наплевать, – сказал Воробьев. – Наплевать мне.
– Зато мне не наплевать, – ответил я и с трудом поднялся, опираясь на трость капитана. Посмотрел на лесную дорогу – не возвращается ли Шаляпин. Нет, на дороге было пусто.
17 Доктор Воробьев
Я снова повернулся к капитану:
– Зачем вы стреляли в нас?
Воробьев промолчал.
– Послушайте, ваше дело полностью проиграно, так что молчать просто нет смысла. Вас опознает дворник в Подколокольном. Вас опознают хитрованцы, когда их прижмет Рудников. Вас опознают на вокзале. Вас опознают возчики с привокзальной площади в Голицыне. А уж когда полиция доберется до вон того погреба… Сами понимаете.
– А что вы ко мне привязались? – крикнул Воробьев. – Все это – случайность!
– Вот как? Случайность?
– Там, на моей квартире, это ведь был ты? Я как услышал звонок – сразу из дома. Спрятался за угол. Жду – кто ко мне пожаловал? А тут ты со своим приятелем выходишь и начинаешь с дворником болтать. Я чувствую – все, пора сваливать. Кончились мои золотые деньки с Илюшей.
– С Войнаровским? – уточнил я.
– С ним. Хотел взять у него еще денег, прежде чем совсем исчезнуть. На дорожку взять. Но домой к нему лишний раз ходить опасно. Я и поперся в больницу на диспут. Думал, поймаю его после и скажу – Палыч, аппарат барахлит, дай денег.
– Какой аппарат?
– Электрический. Он же думал, что я по его указанию аппарат купил и тут мальцов током поджариваю, чтобы связки у них росли быстрее. Придурок! Пришел – а тут снова ты и твой дружок! Тогда я уже понял, что вы меня совсем обложили. И к Илье подбираетесь. То есть надо кончать со всем и ложиться на дно.
– А сюда зачем приехали?
– Спалить тут все хотел, чтобы концы обрубить. А на вокзале – смотрю – тю! Знакомые физиономии! Сел в другой вагон. Потом в Голицыне видел, как вы с извозчиками говорили. Уехали. Взял другого… Что там говорить – я как увидел, что вы в погреб заглянули, так и подумал – кончать вас надо. Тут место тихое, деревня за леском. А и услышат выстрелы, подумают – кто-то охотится.
– Стреляете вы не очень, – с издевкой сказал я.
– А черт! Руки подвели…
– Хотя был момент, когда чуть не пристрелили меня.
– Жаль, не попал!
Как странно – получалось, что все это время мы, как в танце, то сходились, то расходились. И при этом мы с Шаляпиным и не подозревали, что, выслеживая Воробьева, сами служили для него объектом слежки!
– Эге-гей! – донесся из леса зычный голос Шаляпина. – Владимир Алексеевич! Иду!
Я встал и замахал рукой шедшему по дороге певцу. В этот момент Воробьев попытался пнуть меня ногой, но я отошел на шаг и пригрозил пленнику тростью.
– Лежите уже! – сказал я. – Все кончено.
Воробьев отвернулся. Я высыпал кокаин из коробочки на траву и растер ногой.
– Конечно! – процедил Воробьев, не поворачиваясь. – Ваша взяла. Ненавижу. Как же я вас всех ненавижу!
– За что?
– Вы всё испортили! Чистенькие, добренькие!
Он повернул ко мне искаженное болью лицо.
– Смотри, до чего я дошел! А разве я виноват? Нет. Это ты виноват!
– В чем же?
– Ты. И такие, как ты.
Шаляпин быстро приближался.
– Знаете, Воробьев, – сказал я. – Болтайте поменьше про то, что кто-то виноват в вашем положении. Вы сами виноваты. Разве не вы начали эти опыты над солдатами только для того, чтобы доставать кокаин?
– Неправда! Я хотел помочь армии! А эти умники обвинили меня в том, что я издеваюсь над ранеными!
– А разве вы не издевались?
Воробьев сплюнул, но неудачно – попав слюной себе на щеку.
– Наука требует…
– Чего? Издевательств?
– Все так делали! Нельзя вылечить, не ставя опыты.
– Но есть собаки, мыши… Академику Павлову было достаточно собак.
– Собаки! Дурак! Профан! Собаки только в самом начале. Чтобы убедиться в методе, надо делать опыты над людьми! Павлов твой кого-нибудь вылечил? Опытов он поставил много, но это только базис…
– Ну да, – сказал я. – Читал я про докторов, которые тайно ставили опыты над своими пациентами. Все они плохо кончали.
Тут уже подошел Шаляпин.
– Ну как? Не пытался сбежать? Скоро приедут за ним – я распорядился.
Воробьев даже не обратил внимания на певца.
– Да, вот такова награда за прогресс. Меня бросили на самое дно. Заставили жить в грязи, пользовать нищих и воров…
– О чем это он? – спросил Шаляпин.
– Говорит, что не виноват.
– Не виноват? – помрачнел Шаляпин. – Это после того, что я увидел в погребе? Не виноват?
– Идите к черту! – завопил Воробьев. – Я же говорю – это были не люди! Материал! Подонки общества.
Федор Иванович присел на корточки и, схватив Воробьева за лацканы, рывком приблизил его лицо к своему.
– Слушай, гнида, смотри на меня! Я тоже был таким вот – материалом. Нищим мальцом. Сыном сапожника, пьяницы. Смотри на меня! Теперь я – Шаляпин! Мне аплодируют тысячи людей! Я пою на лучших сценах, в лучших операх! А ведь попадись я тебе лет десять назад – и я мог бы лежать в том погребе. Откуда ты знаешь, свинья, у кого какое будущее? Ты Бог? Говори, сволочь, ты Бог?
– Пошел к черту.
Шаляпин толкнул Воробьева обратно на землю. Лицо его пошло красными пятнами. Встав, он вдруг сильно ударил ногой по ребрам Воробьева.
– Это тебе за «материал»! А остальное получишь на каторге.
18 Освобождение
Полиция прибыла через час. Из Голицына приехало сразу два экипажа – в одном из них прибыл полицейский фотограф с аппаратом. Нас с Шаляпиным попросили задержаться, чтобы допросить как свидетелей. Пока следователь опрашивал Воробьева, остальные начали вытаскивать из погреба разложившиеся тела детей. Шаляпин отвернулся и, присев на трухлявый пень, курил папиросу за папиросой – он не мог смотреть. Да и я, хоть и был привычен к зрелищу смерти, через несколько минут присоединился к нему. Полицейские повязали платки на лицо – чтобы хоть немного уменьшить ощущение зловония, исходившее от трупов.