– Нам в него? В «Утюг»?
– Вернее будет сказать – под него, – отозвался я.
– Под?
– Не помню, рассказывал ли я вам, Федор Иванович, что здесь, – я топнул ботинком по земле, – под этой площадью прорыты ходы и убежища для беглых каторжников и разных преступников, в которых они укрываются от полиции?
– Да, было…
– Я уверен, что наш убийца скрывается именно там – под землей. Иначе я бы давно знал о его существовании. Так что нам предстоит спуститься в подземелье, где даже я бывал всего один раз – да и то с местным провожатым.
– Опасно? – спросил Шаляпин.
Я пожал плечами:
– Вы могли бы сейчас отказаться и вернуться. Надеюсь, обратно вы пройдете без помех. Это у меня тут проблемы, а вы…
– Поздно, – сказал Шаляпин, кивнув головой в ту сторону, откуда мы пришли.
Я быстро оглянулся. Позади нас собралась группа молчаливых оборванцев, от которой исходила явно ощущаемая угроза. Мы еще могли бы попытаться вдвоем прорваться и уйти, но пришлось бы пробираться к воротам через весь рынок, да еще и в густом тумане. А при нынешних обстоятельствах это могло означать и внезапный удар ножом, и даже пулю, прилетевшую непонятно откуда. Так что путь для отступления нам был отрезан. Впрочем, я решил хоть как-то исправить ситуацию – следовало объясниться с хитрованцами. Поэтому я шагнул вперед, успев заметить, как один из наших преследователей отвел за спину руку с зажатой в ней «финкой».
– Слушайте меня! – как можно громче и тверже крикнул я. – Наврал вам Рудников. Я Блоху никому не сдавал. Это Рудников его арестовал по своему почину. А я собираюсь найти убийцу мальчика. И того, кто ворует голоса. Убьете меня – Блоха сгинет на каторге, а злодей останется.
Люди все так же стояли молча. Оглянувшись, я увидел в нижнем окне между досками, которыми оно было заколочено, чьи-то глаза, внимательно наблюдавшие за всей сценой.
– А вас я не боюсь! – крикнул я, снова повернувшись к толпе. – Кто смелый – подходи, померяемся силой!
Я вытащил из кармана пятак, согнул его пальцами вдвое – трюк, уже однажды спасший мне жизнь в Самаре во времена моей молодости – и бросил под ноги собравшимся. Тот, с «финкой», быстро наклонился и поднял монету. Оборванцы сгрудились и тихо о чем-то посовещались. Наконец один из них, вероятно, заводила, крикнул мне в ответ:
– Слушай, репортер! Мы тебя не тронем! Поклянись, что Блоху из Бутырок вытащишь, иначе не поверим. А не поверим – всё! Не ходить тебе больше по Хитровке!
– Договорились! – ответил я. – Только вы мне помогите. Дайте мне провожатого под землю.
Они еще немного пошушукались, а потом тот, который с ножом, ответил:
– Нет уж! Это теперь твое дело, репортер! Иди под землю сам. Господь не выдаст – свинья не съест!
– Ну, ладно, коли так.
Они повернулись к нам спинами, и туман тут же поглотил их – мы остались одни перед входом в ночлежку.
– Может, ну его? – спросил Шаляпин, выдохнув облегченно. – Путь свободен – они нас не задержат. Так ведь? Может, пойдем по домам?
Я повернулся к нему:
– Федор Иванович. Опять говорю вам – возвращайтесь. Тут стало слишком опасно.
– А вы?
– А я теперь не могу. Я слово дал, и мне обратно нельзя.
– Кому вы слово дали-то? – воскликнул Шаляпин. – Кучке бандитов?
Я нервно усмехнулся:
– Так ведь слово-то мое! Мне и самому теперь будет стыдно, если я хотя бы не попробую. Иначе – вы слышали – мне сюда больше ходу не будет.
– Да какой вам резон? И без Хитровки спокойно проживете!
– Проживу, – кивнул я. – Прекрасно проживу. Считайте, у меня спортивный интерес. Ну так что – возвращаетесь?
Шаляпин помрачнел:
– Владимир Алексеевич! Я вас очень прошу – никогда больше не предполагайте во мне труса. Я и сам знаю все свои грехи. Но трусости среди них пока не было. Чтобы Шаляпин струсил – такого никто никогда не скажет. И вам не позволю! – почти выкрикнул он.
Я схватил его за руку и крепко пожал ее.
– Простите, Федор Иванович, за это искушение. Уж больно не хочется подвергать вас опасности. Но уж ежели вы решили не оставлять меня, то пойдем вдвоем. Только у меня просьба. Когда мы спустимся вниз, не отходите от меня ни на шаг.
– А если мы потеряемся?
Я рассмеялся:
– Тогда пойте!
– Петь? Зачем?
– Голос у вас громкий. Я вас по голосу отыщу.
Тут и Шаляпин заулыбался:
– Идет!
И мы вошли в «Утюг».
Внутри нас встретили сырые облупившиеся стены, сильная вонь вареной капусты, смешанная с дровяным дымом, перегаром и запахом никогда не мытых тел. Вдалеке кричала женщина, и ей отвечал приглушенный рев мужчины. Кто-то уныло тренькал на самодельной балалайке. Плакал маленький ребенок. Старуха, скрюченная чуть не в дугу, при нашем появлении юркнула в занавешенную старым мятым ситцем дверь. Мы прошли коридором, который был освещен только чадившей керосинкой в дальнем углу.
– Куда пойдем? – тихо спросил Шаляпин.
– Вон туда, там живет арендатор.
Комнаты в этой ночлежке принадлежали одному или нескольким арендаторам, выкупившим их когда-то правдами или неправдами у прежних более состоятельных владельцев. Их разделили на углы – «номера». На самом деле эти «номера» были даже не углами, а лежачими местами – так, например, даже место под нарами отводили под два «номера», разделив их занавеской. Оттого в каждой комнате умещалась прорва народу, которые тут не жили, а только ночевали, проводя весь день «на промысле». Тут же находили себе пары, сходились, объединяя свои «номера», заводили детей, ссорились и умирали. Имущество покойного немедленно делилось между всеми жильцами комнаты. Арендаторы, или по-местному – «хозяева», не только собирали плату за постой – иногда силой, но и являлись поставщиками спиртного. В ночлежки, как и в иные приличные рестораны, нельзя было приходить со своей водкой – жильцы обязывались покупать ее только у «хозяина», который каждый раз пересчитывал бутылки в комнатах. И если находил лишние, не свои – немедленно выгонял провинившихся на улицу, предварительно отобрав в качестве штрафа у жильцов все имущество. Иногда при этом сильно избив несчастных. Такой строгостью нерушимо держались законы ночлежек и соблюдался интерес арендаторов, которые с нелегальной продажи спиртного получали барыша даже больше, чем от сдачи «номеров».
Мы подошли к двери под керосинкой, и я постучал. Через некоторое время послышались шаги, и дверь отворил толстый старик с красным лицом и заплывшими глазками. Неопрятная борода росла прямо из подбородка целой лопатой. Мышиного цвета волосы были всклокочены.
– Здорово, Пахом Ильич! – кивнул я.
– Здорово и ты, – сказал он высоким голосом, обычным у толстяков. – Чего надо?
– Ищу я одного твоего подземного жильца.
– Ну, ищи.
– Покажи мне вход вниз.
Пахом поджал толстые губы и отвел глаза.
– Не знаю ничего.
– Да брось ты, Пахом Ильич! Ты ж небось слыхал, что я тут перед твоей дверью обещал обществу!
– Ну слыхал. И что?
Я вздохнул и вынул из кармана пятерку.
– Ты мне покажи – я у тебя, считай, там «номер» арендую.
Конечно, обычная арендная плата была много меньше. Пахом же был жаден до денег, как и все арендаторы. Он взял бумажку, сунул в карман и оглянулся. Заметив голову давешней старухи, торчавшей из-за занавески почти у самого пола, он погрозил ей кулаком.
Я вытащил еще рубль.
– И дай нам свечей. Штуки четыре.
«Хозяин» ушел в свои апартаменты и вернулся со свечами.
– Ну, пошли. Только чтобы по-быстрому.
Под лестницей был ход в полуподвальное помещение – такой узкий, что Пахом, тихо матерясь, едва в него протиснулся. Здесь было просторней, чем в комнатах наверху, но довольно сыро – не спасала даже маленькая чугунная печка с трубой, выведенной наружу. Лучик света тянулся в махорочном дыму до каменного пола, ложась на него бледным пятном. Возле печки в старом, подобранном на помойке кресле сидел детина в натянутом на уши картузе и маленьким ножиком вырезал из чурочки корявую фигурку голой женщины. Второй спал на нарах у дальней стены, повернувшись к нам спиной и влажно всхрапывая.
– Сёмка, – позвал сидящего Пахом. – Замок отвори!
Он указал пальцем на дверь, обитую жестью в дальнем углу подвала.
Детина неспешно отряхнул колени от налипшей стружки, сложил ножик и свою «скульптуру» в одну руку, а другой достал из кармана ключ. Так же медленно встав, он подошел к двери и одной рукой ловко открыл большой амбарный замок, на который была заперта дверь. Потом открыл ее. За ней мы увидели темный прямоугольник входа в подземелье.
– Идите, – повернулся к нам Пахом. – Тока я за вами запру. А то там шастают разные… Если этим путем вернетесь – стучите. Ребята тут у меня сторожат.
– Спички? – спросил я у Шаляпина. Тот достал коробок, и мы зажгли свечи. На фонарь певца я не надеялся, и потому, вручив ему одну из свечей, первым нырнул в проем. Он последовал за мной. Сзади со стуком закрылась дверь, и прогремел замок.
Шаляпин поднял повыше свечу.
– А тут кто-то поработал капитально! – сказал он громко. – Смотрите – балки и даже доски на полу!
– Говорите, пожалуйста, тише, – попросил я. – Мы хоть и под землей, но все-таки не одни. Живут и здесь.
– Только как же мы будем ориентироваться? – спросил громким театральным шепотом Шаляпин.
– Ну, на это у нас есть карта.
– Карта?
– Не думаете же вы, – усмехнулся я в усы, – что я сунусь в эдакие места совсем не подготовленным? Хоть я и бывал тут всего один раз, но заставил своего тогдашнего проводника подробно рассказать мне про подземелье и даже нарисовал по его словам карту. Хоть ей и нельзя полностью доверять, однако основные ходы на ней помечены точно.
Я помолчал, а потом добавил:
– Надеюсь, что точно, иначе нам отсюда не выбраться.
– Но мы можем вернуться так же, как и пришли, – с тревогой сказал Шаляпин.
– Вообще-то здесь много выходов на поверхность, – ответил я, вынимая портмоне. – Главное – знать их. Но заблудиться – проще простого.
Я достал из портмоне сложенный вчетверо листок, который на всякий случай всегда носил с собой. На нем и была нарисована карта с необходимыми пометками. Шаляпин приблизил к ней свечу, подставив снизу ладонь, чтобы не накапать воском. В еле колеблющемся пламени ее я стал показывать направление нашего движения.
– Вот смотрите. Мы находимся здесь. – Я ткнул в начало толстой двойной линии. – Это «Крымский тракт».
– Какой?
– «Крымский». Его вырыли после обороны Севастополя трое саперов-дезертиров. Если помните, во время той войны широко велись минные работы. И вот эта троица, прибежав в Москву после поражения, решила устроиться на Хитровке по специальности. Подземные схроны существовали и раньше – почти в каждом подвале был ход вниз, где хранили «слам» – наворованное. Но саперы придумали вырыть целый ход под ночлежками «Сухого оврага» с ответвлениями, где можно было прятаться беглым каторжникам, держать тут добычу, собираться на сходки. Они его вырыли, сделали выходы по ночлежкам, устроили тут схроны и вывели дальше в канализацию. Они же потом и, так сказать, обслуживали этот ход – укрепляли его. И жили здесь же, почти не выходя на поверхность. Так что этот «Крымский тракт» до сих пор – самая широкая и надежная часть подземелья.
– А что с ними стало потом? – спросил заинтересованно Шаляпин.
– Не знаю. Вряд ли дожили до сих пор. Скорее всего, лежат вот тут. – Я ткнул свободным мизинцем в кружок, обозначавший небольшую пещеру.
– А что здесь?
– «Яма». Кладбище. Да-да! Если надо скрыть тело так, чтобы его не нашла полиция, то его волокут сюда. И здесь зарывают.
– Подземные могилы… А это что? – Шаляпин кивнул на черточку, отходившую от «Тракта».
– Это «Подлянка». Не хотелось бы туда соваться. Она ведет к схронам под кабаками. Но боюсь, этого не избежать – нам нужно найти кого-нибудь, кто мог бы рассказать нам про местного лекаря. Если наткнемся на кого-то из моих старых знакомцев, то, считай, повезло. Хотя люди тут сидят такие, что лучше было бы с ними вовсе не встречаться – только по сильной нужде. В любом случае, Федор Иванович, держитесь сразу за мной, и если я с кем-то заговорю, то в этот разговор не вступайте. Хорошо?
Шаляпин кивнул.
– Ну, пойдем, что ли?
– Пойдем.
Прикрывая свечи руками от слабого тока воздуха, мы прошли вперед и остановились там, где от «Крымского тракта» шел налево еще один более-менее благоустроенный ход.
– Нам туда, – качнул я свечой.
– Туда?
– Да, там был главный саперный схрон. Сейчас уже заброшен – слишком много народу теперь тут ходит.
– Разве? – удивился Шаляпин. – Мы тут уже минут десять, а еще никого не встретили.
– Можем и вообще никого не встретить, – объяснил я. – Уже вся Хитровка знает, что мы под землю спустились. Кому надо – спрятались.
– Хорошо, Владимир Алексеевич, что вы с ними «на берегу» договорились, – пробормотал Шаляпин, стряхивая комочки земли со своего плеча. – А то бы нас тут зарезали – никто бы и не заметил.
– Хорошо, – согласился я.
Мы свернули налево и скоро очутились в небольшой рукотворной пещере, где раньше хранилось ворованное.
– Ну, Федор Иванович, – сообщил я Шаляпину, – тут цивилизованная часть подземелья заканчивается и начинается дикость.
– А это была цивилизация? – удивился певец.
– Так точно. Страшно?
– Страшновато, – признался Шаляпин, – вокруг темно, над тобой – земля, под тобой – земля. Вокруг – тоже земля. Думаю, я бы сейчас даже туману хитровскому обрадовался бы, как синему небушку…
– Ничего, – постарался я подбодрить своего спутника. – Потом всем будете рассказывать, как бродили по этому подземелью! Девушки будут в обморок падать.
– Хорошо бы…
– Ну, продолжим. Сейчас мы пройдем вдоль стены. Нам надо найти «Подлянку».
– Что за «Подлянка»? – спросил певец.
– А это второй ход, который саперы вырыли, – ответил я. – Он тоже ведет в канализацию. Только они его долго скрывали. Люди были подлые – дезертиры. Они хоть и подрядились ворованное прятать и стеречь, сами из «общака» понемногу воровали и через «Подлянку» уносили, чтобы спрятать в особых своих кладовых. Там после их смерти много чего обнаружили.
– Вы, Владимир Алексеевич, вроде говорили, что ваши легендарные саперы своей смертью умерли?
– Нет, этого я не говорил. Просто были они, а потом всё – исчезли. А по своей воле или их местные воры за руку поймали – этого я не знаю.
Вход в «Подлянку» мы нашли довольно легко – раньше он был замаскирован, но уже много лет, как его открыли и больше не прятали. А сама «Подлянка» стала одной из подземных артерий Хитровки. Бывшие же схроны, где дезертиры хранили похищенное у воров, оборудовали под схроны для каторжников. Каждый такой схрон представлял собой земляной мешок с соломой на полу. С поверхностью эти схроны соединялись с помощью вкопанных труб, выходивших в подвалы кабаков – по ним вниз поступал свежий воздух. По ним же каторжникам спускали на веревке еду и водку. По ним также сообщали сидельцам новости.
Этот ход был тесней. Нам пришлось согнуться, чтобы не цеплять головами за земляной неровный потолок. Под ногами зачавкало – сырость этого коридора превратила грунт в толстый слой грязи.
– Надо было галоши надеть! – с досадой сказал Шаляпин. – Я уже промок. Сапоги на мне – дырявые. Для конспирации.
– Лучше светите по сторонам, – ответил я. – А то схроны пропустим.
И все-таки первый схрон заметил именно Шаляпин. Он вдруг схватил меня за рукав и указал налево. Мы свернули туда и пробрались в настоящую подземную нору.
– Пусто, – пробормотал я, подняв свечу повыше. – Причем пусто давно.
В скудном свете свечи была видна старая, грязная солома на полу, наполовину утопшая в грязи, какие-то тряпки в углу и старое ведро, прикрытое куском почерневшей от сырости фанеры – отхожее место. От ведра несло, как от давно не чищенной выгребной ямы. Шаляпин тут же уткнул нос в воротник своего пальто.
– И не вынес за собой, подлец! – сказал я. – Ну что, пойдем искать дальше?
Мы вернулись на «Подлянку» и медленно двинулись дальше. Свечи прогорели наполовину, и я запоздало подумал, что надо было взять их больше. Конечно, у Шаляпина в кармане был американский ручной фонарь, но певец сразу предупредил, что света от него – на несколько минут. Так что фонарь оставался на самый крайний случай.
За моей спиной Шаляпин неожиданно зачертыхался, и свет его свечи начал метаться из стороны в сторону.
– Что случилось? – с тревогой спросил я.
– Воском на руку накапал, – послышалось у меня из-за спины. – Горячо!
– А!
Мы двинулись дальше. Прошло еще несколько томительных минут, как вдруг справа кто-то крикнул:
– Гаси свечу, черт!
Я инстинктивно чуть не дунул на пламя, но потом спохватился и поднял ее чуть выше.
– Ты кто такой, чтобы командовать? – спросил я грозно.
Из большой черной дыры в стене появилась лохматая голова с одутловатым лицом. Усы и борода были грязны и давно не стрижены. Голова, щурясь от света свечи, сначала вглядывалась в меня, а потом сказала:
– А! Ляксеич! Ты? Здорово.
Тут и я узнал этого проходимца.
– Болдоха! Ты?
– Ну я…
Это был старый мой знакомый, беглый каторжник и грабитель Болдоха. Человек, вполне подходивший для того, чтобы задать ему интересовавшие нас с Шаляпиным вопросы.
– А я тебя ищу, – соврал я. – Поговорить надо.
– Ну заходите.
Болдоха оттащил вбок грязный куль, маскировавший его укрытие, и открыл для нас проход в свой схрон.
8 Болдоха
Мы протиснулись вслед за каторжником в его убежище – как две капли воды по размерам похожее на то, что мы уже видели. Только солома здесь была свежая, а под торчащей из «потолка» трубы Болдоха разложил небольшой костерок – так, чтобы дым выходил наружу.