Он очень много размышлял над тем, почему вдруг сорвалось то, что было так ловко задумано? Приди к нему на помощь Ольгерд или Мамай, все повернулось бы иначе. Как Дмитрий смог так быстро собрать всех? Потом вдруг узнал, что, когда Некомат возвращался от Мамая, войска уже собирались. Вспомнил князь о сообщении своего гонца, мол, великая сила собирается в Москве. Но тогда он не придал значения, а зря.
Заглянув к себе в душу, Михаил Александрович понял, что, если бы и прислушался и даже твердо знал, что Дмитрий собирает полки именно против него, все равно не отступил бы! Ну не мог тверской князь вот так просто отказаться от своей мечты стать великим князем Руси!
Митяй
Еще когда возвращались с Евдокией и детками из Переяславля, Дмитрий с чего-то вдруг предложил съездить в Коломну. Но княгиня отказалась, Юрий был совсем маленьким, недолго и застудить на холодном ветру, все же поздняя осень. Князь решил ехать один. Убеждал, мол, совсем ненадолго, зато поклонится церкви Вознесенской, в которой венчались.
Позже Евдокия думала, что, не пусти она тогда Дмитрия в Коломну, многое на Руси по-другому могло повернуть. Но ей не хотелось спорить, да и Дмитрий не из тех, с кем это можно делать. Чувствуя чье-то сопротивление, хотя бы слабое, он начинал упрямиться иногда на пустом месте. А уж если что решил, так всей Москвой с места не сдвинуть. Княгиня научилась перемолчать, потом осторожно ночью проговорить свое. Но не спорить, а только толково пересказать, почему думает так, а не иначе. Если услышит Дмитрий доводы, то поступит правильно, а если не услышит, бороться бесполезно.
Этот его нрав знали все, но перемолчать умели только двое — Евдокия и Владимир. Зато и любил их больше всех остальных. Дети не в счет, их не любить отец не может, тем паче такой, как Дмитрий. А от упрямства немало настрадался даже митрополит Алексий. Особенно когда князь вошел в лета. Он-то повзрослел, а вот Алексий состарился, и спорить стало тяжелее. Было время, когда слово митрополита могло поставить на место упрямого толстого мальчика. Постепенно мальчик становился красивым крепким юношей, а потом и вовсе русским богатырем, и слово Алексия становилось вторым после его собственного. Митрополит не мог, как раньше, часами беседовать со своим подопечным, наставляя его, а потому решения князь уже принимал сам.
Это произошло как-то незаметно, Алексий и опомниться не успел, как вдруг оказался при Дмитрии не у дел. Мало того, все чаще они даже не соглашались друг с дружкой. Прежде всего когда спорили про Орду. Митрополит считал, что с ханами надо жить мирно, как жил Иван Калита, лучше ублажать подарками, платить дань, но не досаждать, иначе выйдет себе дороже.
Дмитрий же чем взрослее становился, тем чаще не соглашался. Резон в его словах был, в самой Орде великая замятня, что ни день, то новый хан. Кому подарки дарить, кому дань слать? Тому, кто сильнее. Но сильнее других Мамай, а он не хан, мало того, он и вовсе не чингизид. Митрополит настаивал: пока сила в руках Мамая, платить надо ему. Но у князя играла молодая кровь, ему не хотелось преклонять голову ни перед кем. Он внушал Алексию, что прошло время Ивана Калиты, Русь уже не та и Орда тоже. И главное сейчас собрать русские земли вокруг Москвы, а не гнуть выю перед ордынскими ханами всякий год, вымаливая ярлык.
То ли митрополит был уже слишком стар, то ли за много лет отвык думать о Руси отдельно от Орды, но понимания не получалось, и молодой князь все реже спрашивал у своего наставника совета о делах. Как понять, кто из них прав? Конечно, Русь еще не столь сильна, чтобы давать настоящий отпор Орде, но уже и молча терпеть тоже не хотела.
И быть духовником беспокойного Дмитрия Алексию стало тоже не под силу, девятый десяток — это не пятый и даже не восьмой. Оставалось надеяться, что успел вложить в него достаточно мудрости и порядочности. Дмитрий стал подумывать, чтобы обратиться к другому духовнику. Митрополит не был против, только просил прежде ему сказать, кого выбрал князь.
А князь не выбрал, все, кого Дмитрий ежедневно видел в московских соборах и церквях, почему-то казались ему слишком будничными и неинтересными. Вот если бы преподобный Сергий… Но Сергий тоже немолод и далеко в своей Троицкой обители, а задушевная беседа с умным наставником иногда так нужна! Дмитрий разговаривал с Владимиром и женой, но он уже чувствовал себя переросшим их советы.
И вот, приехав в Коломну, он зашел в Вознесенский храм. Службу вел уже другой священник, не тот, что венчал их с Евдокией. Но едва заслышав мощный напевный голос священника, Дмитрий понял, что никуда отсюда не уйдет, пока не познакомится с этим попом. Рослый, не ниже самого Дмитрия, такой же крупный, обладающий красивым голосом и не менее красивой внешностью, священник был и впрямь примечателен!
После службы князь уверенным шагом направился к попу. Тот, завидев подходящего Дмитрия, склонил голову, приветствуя великого князя. Умные глаза смотрели прямо, речь держал умно и раскованно. Ай хорош! — поразился Дмитрий и неожиданно для себя решил, что это и будет его духовник. Но сразу разговор вести не стал, только спросил имя. Митяй… Михаил-Митяй…
Какая разница, как зовут человека? Священник очень понравился князю. А вот митрополит почему-то не был в восторге от его выбора. Разузнав от своих людей, что за священника встретил князь в Коломне, Алексий даже поморщился: ну и нашел! Митяй славился своим пристрастием к удобной жизни, то есть любил вкусно поесть, мягко полежать и не собирался одевать схиму, он был белым монахом и намеревался таковым оставаться.
Для Алексия, от души желавшего видеть рядом с князем опытного, мудрого и очень строгого в вере и послушании наставника, Митяй казался полной противоположностью. Чему может научить такой белый монах? Службы стоять? Но Дмитрий их с раннего детства стоит достойно, никогда не пропустит. И посты соблюдает, и не прелюбодействует, жену любит и деток, но в среду, пятницу или в пост ни за что к Евдокии в спаленку не пойдет. Но это лишь внешние проявления веры, а Алексию хотелось, чтобы наставник внушил еще и глубокую внутреннюю.
Ныне везде нестроение духовное, Царьград и тот вдруг стал обсуждать возможность объединиться с Римом! Унией назвали, мол, договоримся меж собой, чтобы все христиане подчинялись римской церкви. Ереси вокруг, то стригольники, то еще кто… В Литве, что совсем рядом, до сих пор некрещеных полно, даже сам Ольгерд язычник, хотя и первую жену имел православную, и вторую тоже. Орда вообще магометанство приняла. Там есть и христиане, но их мало.
И на самой Руси беда с разделением православных между Литвой и Москвой. Даже митрополита два. Если Алексий умрет, то над всеми встанет Киприан, который ныне у Ольгерда живет, а значит, Москве совсем благости от него не будет. В таком случае Дмитрию Ивановичу умный наставник нужен, чтобы смог сохранить независимой православную веру от Литвы, чтобы не пошли и русские священники вслед за многими славянскими эту Унию подписывать.
Где такого взять? Алексий уже понимал, что Михаил-Митяй стоять столпом веры на Руси не будет. А ежели он не устоит, то как сможет князя удержать? Ох, нелегкие времена достались в правление Дмитрию Ивановичу… Умом Алексий понимал, что это смог бы сделать один-единственный человек — преподобный Сергий, но ведь не пойдет из своей обители упрямый старец, никуда не пойдет! Для него важнее свое служение Господу, наставление простого люда и иноков, чем наставление князя. Они не раз уже беседовали с Сергием об этом, но старец упрямо отвергал даже мысль о жизни в суетном городском мире да еще и рядом с беспокойным князем. Если что надо, обещал посоветовать, поддержать, а вот в Москву переезжать — уволь.
Алексий вздохнул, Сергий еще упрямей князя Дмитрия. Может, хоть поняв, что вместо него рядом с князем может оказаться Митяй, переменит решение? У митрополита блеснула слабая надежда, и он вдруг согласился на приезд и наставничество Митяя. Озадаченный Дмитрий некоторое время ходил вокруг Алексия кругами, пытаясь понять, в чем дело, но так и не понял.
Зато сам Митяй новому назначению весьма обрадовался. Правда, предстояло выдержать строгий экзамен у митрополита. Несколько дней они беседовали наедине, Алексий вытянул из Митяя все, что хотел знать, давным-давно понял, что тот из себя представляет, и теперь боялся только одного — как бы не увлекся новый духовник плотским в ущерб остальному.
Евдокии Митяй почему-то не очень понравился. Соглашалась, что высок, просто загляденье как хорош в облачении, что обладает прекрасным голосом и службу ведет так, что мороз по коже, что умен, не навязчив, что хороший рассказчик и слушатель… Со всем соглашалась, но душа у княгини к новому духовнику все равно не очень лежала. Женское сердце куда чувствительней мужского, жена душой почует то, что с мужем случится через много лет. Особенно любящая женщина, особенно такая, которую потом назовут святой. Евдокия даже пожаловалась Владимиру, что у Митяя вера словно в слова уходит, а душу не задевает. Может, потому и его слова у нее душу тоже не задевают?
Но Дмитрий привычно стоял на своем: будет Митяй его духовником, и все тут! Следом за князем такое желание изъявили и многие бояре, как же не повторить то, что сделал великий князь? Мог ли сам Митяй, сын обычного приходского священника из Коломны, вслед за отцом получивший небольшой приход там же и совершенно случайно оказавшийся на службе в Вознесенском храме, знать, чем обернется для него нежданное знакомство с великим князем?
Вожа
Тохтамыша Мамай не боялся совершенно, пока не боялся. Этот хан, хотя и настоящий чингизид, но такая же игрушка в руках сильного Тамерлана, каких у самого Мамая за последние годы было несколько. Пожалуй, приди к нему Тохтамыш и предложи взаимовыгодную дружбу, Мамай оставил бы неудачнику левый берег Волги, ему достаточно и правого. Но пока темнику, вопреки всем правилам и законам Орды уже открыто называвшему себя ханом, было не до ставленника Тимура, пусть себе пыжится, придет и его время.
Сейчас Мамая снова интересовала Русь. С этим заносчивым мальчишкой, который несколько лет назад вскружил головы всем обитателям и обитательницам Мамаевой ставки, пора разбираться по-настоящему. Но сразу идти на Русь всем войском Мамай не мог, во-первых, еще не было достаточно сил, а во-вторых, сначала лучше потрепать окраины, запугать остальных князей, чтоб не смели приходить на помощь Москве, договориться с тверским князем Михаилом, тот так и не успокоился, с рязанским Олегом, чтобы беспрепятственно пропустил, а уж потом браться за Дмитрия Московского. Ему надо свернуть шею раз и навсегда, чтобы и через три поколения русские с ужасом рассказывали, как расправился всесильный Мамай с этим самодовольным князьком, посмевшим пойти против воли хана!
Ничего не подозревавший Дмитрий Иванович жил своей жизнью, то есть он, конечно, понимал, что невыплаты дани и неподчинения Мамай ему не простит. Но могучему темнику приходилось кланяться тогда, когда в Сарае не было власти. За неимением князя кланяются его воеводам. Теперь правитель был, сначала это Урус-бек, а потом Тохтамыш. Многочисленные нужные люди из Сарая давно объяснили Дмитрию Ивановичу, кто такой Тохтамыш и какие силы стоят за ним. Тохтамыш чингизид, его власть законна, а уж каким путем добыта — это дело самой Орды, но никак не Руси.
А что у Мамая ярлык получал, так у кого еще было это делать, если в Сарае в то время ханы точно погода весной, по два раза на дню менялись! Ныне Дмитрий Иванович считал себя от всех обязательств перед незаконным ханом Мамаем свободным. Что Тохтамышу пока крест не целовал, так к чему торопиться, позовет — поедет и подарки повезет, а пока не спрашивают, к чему самому на лишнее ярмо нарываться?
Мамай начал разведку малыми силами. Причем он решил для начала оторвать от Москвы Нижний Новгород. Сначала туда совершил разбойный набег не очень-то и большой конный отряд. Но наскочил неожиданно, горожане едва успели переправиться на другой берег сами и с тоской наблюдали, как татары грабят и жгут их город.
Следующим стал собираться набегом лучший темник Мамая его старый приятель еще по Джанибековым временам мурза Бегич. Задачей мурзы было вычистить русские земли так далеко, как только успеет до холодов.
Вот с этим войском и решил отправить своих людей Иван Вельяминов. Боярину до зубовного скрежета надоело сидеть сложа руки, вспоминать былое величие и мечтать о мести. Понемногу он гадил и Дмитрию, и его брату Владимиру, рассказывая о них небылицы. Но это не шло ни в какое сравнение с забрезжившей возможностью свергнуть и того, и другого.
Добраться до Дмитрия пока не получалось, отправленный вместе с Некоматом Никита едва унес обратно ноги. И самому Некомату бежать удалось с трудом. Но с юрким купцом Иван Васильевич больше не связывался, себе дороже. У Некомата деньги, много денег, а у него? Одна злость на испорченную жизнь и желание собственными зубами загрызть Дмитрия. Пока решил начать с меньшего — с Владимира.
В Орде было хорошо известно все, что происходило на Руси, Вельяминов знал о строительстве в Серпухове. О том, что князь Владимир Андреевич решил поставить себе большой город на Наре, заложил там не только крепость и дворец, но и монастырь, причем привлек Сергия Радонежского. Сразу появилась предательская мыслишка: а почему не желает сидеть рядом со старшим братом? У них ведь в Москве даже терема рядышком стоят, один к другому только что не в исподнем ходить может. Может, решил и вовсе отделиться? Владимир тоже Рюрикович, тоже внук Ивана Калиты, только его отец младший сын был у Ивана Даниловича, а отец Дмитрия средний.
Ивана Вельяминова просто раздирала мысль о возможности при помощи Владимира насолить Дмитрию, а то и вовсе скинуть ненавистного князя с московского престола. И хотя сам Вельяминов немало гадостей наговорил о серпуховском князе в Орде, но мог забрать свои слова обратно, если тот станет помогать против своего братца.
Слухи слухами, а разобраться надо было на месте. Нет, не в Москве, туда никому из них хода нет, а вот в Серпухове возможно. Услышав про готовящийся поход Бегича, Иван Васильевич сразу смекнул свою в том выгоду.
— Григорий, слышь? Хватит спать на одеялах, зад не болит от лежания? — Вельяминов легонько пнул своего разжиревшего от безделья и лени попа Григория. Тот нехотя открыл глаза, почесал пятерней волосатую грудь и буркнул в ответ:
— Заутреню отстоял, до вечерни еще далеко… Че делать-то?
— Где Никита?
— А пес его знает! — честно сознался поп. — Небось опять баб щупает. Ты ему скажи, Иван Васильич, попадется же, по головке не погладят. А за ним и мы пострадаем. Неуемный он, кажен день баба нужна. Купил бы себе по-магометански и пользовался, а то ведь чужих щупает…
Все это он произносил, сползая на пол со своего ложа и пытаясь чуть привести в порядок одежду и растрепавшиеся от долгого сна волосы. Вельяминов давно бы уже прервал не в меру болтливого попа, особенно в части советов про покупку бабы по ордынским обычаям, но мысли боярина были заняты другим. Как доверить самое тайное вот этому? А отправлять в Серпухов одного Никиту негоже, тоже не справится.
Не дослушав стенания Григория, махнул рукой:
— Вели Никите ко мне прийти немедля!
— Да где ж я его возьму?! — почти возмутился поп. От безделья и сытной еды он заметно припух, стал донельзя ленивым и строптивым.
Вельяминов вдруг взъярился:
— Мне самому искать?! Кормишь вас, дармоедов!.. Повыгоняю всех к чертовой матери!
Не упоминание нечистой силы, а обещание быть изгнанным заставило Григория шустро закончить свою не ко времени заботу о внешности. Строптивость как волной смыло, вмиг стал шустрым и озабоченным:
— Щас, Иван Васильевич, щас найду… Чего ж сердиться сразу? Найду, не сумлевайся…
Глядя вслед выскочившему вон попу, Иван решил, что отправит на Русь обоих, но все главное скажет только Никите. Поп пусть идет в помощь, чтоб в нужное время сделал нужное зелье. О том, что ждет посланцев, если их поймают, Вельяминов и думать не собирался. Их дело выполнить повеление боярина, если столько лет живут за его счет!
Когда войско мурзы Бегича отправилось разорять русские земли, в его обозе ехали два посланца Ивана Васильевича Вельяминова — рослый, упитанный мужчина в рясе и с ним тоже весьма крепкий инок не инок, может, просто послушник?.. Татарам было все равно, не мешали, и ладно. Вельяминов сообщил, что отправил своих людей по делу, какому — никому не сказал, но его и не спрашивали. Слишком много гадостного сделал своим сородичам Иван Вельяминов, чтобы ордынцам бояться его предательства или попытки помочь Руси. Более яростного противника великого князя и всех, кто с ним, даже в Орде найти трудно. Мамай не сомневался, что в следующем походе на Москву, который будет возглавлять уже не Бегич, а он сам, обязательно примет участие и этот беглый московский боярин. Но сейчас Мамаю не до Вельяминова, тот ничтожен и ничего не может, к чему такого опекать?
Мамай не делал ставку на несостоявшегося тысяцкого в своих планах покорения Москвы. Этот недостоин встать даже во главе сожженной Москвы! Он предатель, шакал! Предал один раз, предаст и еще. Но пока Вельяминов был Мамаю нужен, хотя бы про запас, а потому жил в его ставке на унизительном положении нахлебника. Свои деньги давно закончились, Некомат, тот успел кое-что припрятать, а Вельяминов не собирался жить в Орде, вот и выехал едва не в чем стоял. Необходимость постоянно ждать подачек от темника озлобляла Ивана Васильевича еще сильнее. Мамай втайне посмеивался: ничего, злее будет! Вот сойдутся меж собой он и Дмитрий Московский, посмотрим, кто кому глаза-то выдерет! А хороша получилась бы забава: обещать Москву тому, кто победит в поединке без оружия! Пообещать и посмотреть, как станут рвать друг дружку зубами эти двое… А потом отдать пустую Москву победителю, посадив того в железной клетке одного посреди сожженного дотла города и оставив догнивать под вой одичавших собак!