– Сколько не виделись? Лет двадцать? Больше?
– Двадцать один год и восемь месяцев, командир. – Шибаев хмуро взглянул на гостя. – Извини, командир, но не верю, что ты приехал просто повидаться…
– Ты прав, Азамат… Не просто. – Звякнув рюмкой о рюмку Шибаева, гость выпил коньяк и серебряной вилочкой подцепил кусочек семги. Промокнув губы салфеткой, он грустно усмехнулся. – Жаль, что наши дороги разошлись тогда. И зачем тебе только понадобился этот перевод в Москву!
– Ты же знаешь… Любил… – Азамат грустно улыбнулся, вспоминая красавицу-москвичку Алису, которая ушла от него сразу после увольнения из армии. – Да и ты не против был. Сам же представление писал. А теперь вот…
– М-да. Теперь… – Гость неожиданно поднялся из кресла и прошелся по кабинету. Резко остановившись, он вернулся назад, молча налил себе еще порцию коньяка, выпил, закурил и, не глядя на озадаченного хозяина, грубо выругался. Сделав несколько глубоких затяжек, он уже спокойно поднял взгляд на Шибаева.
– Азамат. Я готовился к нашей встрече. Продумывал предстоящий разговор, но… решил говорить прямо. То, что ты стал бандитом, – Бог тебе судья. Не знаю, кем бы я стал в твоей ситуации. Но Родину-то на хрена продавать?! Что угодно мог от тебя ожидать, но это!..
– Что-о-о?! – от шипящего рыка вскочившего Шибаева гость аж откинулся на спинку кресла, а дверь кабинета распахнулась, и в него буквально влетел Равиль с каким-то ПП в руках. Правда, и вылетел он так же быстро, наткнувшись на разъяренный взгляд босса.
– Это ты МНЕ говоришь?! Это Я Родину продаю?! – Резко успокоившись, он буквально упал назад в кресло. – Это твои московские начальники Родиной торгуют. Оптом и в розницу. Детишки их, на теплые кресла пристроенные. Генералы многозвездные да чинуши всех мастей с поддержкой коммерсантов. Вот кто Родину уже почти продал! А Шибаевы никогда Родиной не торговали!
– Предки твои – да! А ты продал, Азамат! – Гость твердо встретил бешеный взгляд хозяина. – И с тобой я сейчас разговариваю только по одной причине… Понять хочу… Почему? Почему, капитан?
К своему удивлению, «Ноль третий» увидел, как из глаз Шибаева уходит ярость, сменяясь удивлением, недоумением и самой настоящей обидой.
– Ты… Командир… Ты что сейчас мне говоришь? – голос Азамата стал какой-то надтреснутый, а сам он словно сдулся в своем кресле. – Кто-кто, а ты… Как ТЫ мог подумать, что Азамат Шибаев способен предателем стать?! КАК?!!
– Как? Смотри. – Гость достал из внутреннего кармана и бросил на стол перед Азаматом небольшой пакет. – Смотри сам.
Через несколько минут Шибаев поднял растерянный взгляд на своего бывшего командира.
– Это точно? – тихо, в глубине души надеясь на ошибку, но разумом понимая, что ошибки нет, спросил он.
– Точно, капитан. Точнее не бывает. Вот тот, здоровый, это Вильям Морган. Полковник армии США. Спецвойска. Специалист по разным грязным делам. Засветился в куче стран, в том числе и у нас, в Чечне. «Паршивая овца» клана Морганов. Но это официально, а неофициально… мало данных. Вот этот, солидный, Арчибальд Морган. Один из самых хитрозадых представителей Морганов. Вхож в любой кабинет в США, включая Овальный кабинет Белого дома. Да и в Европе, пожалуй, нет таких чиновных кабинетов, которые бы он не мог открыть ногой. Имеет глубокие связи с кланом Рокфеллеров, но и с Ротшильдами поддерживает отношения. Богат, умен, опасен. Традиционно враждебен России. С ними обоими встречался твой «крестник», который теперь Ларссон, перед недавней поездкой в Россию. И именно к нему он ломанулся прямо из аэропорта, прилетев в Нью-Йорк. Ну, капитан? Что он узнал у тебя такого, что полетел к хозяину, не чуя ног? Или ты считаешь, что Морган просто его приятель? Так что, Азамат?
Глава 7
– Канаем мы с корешем к фарцовке Манечке, дыбаем – на заборе петух, с понтом фраер, на куконе пятаки развесил…
– Ты сам-то понял, что сейчас сказал? – неожиданно раздавшийся сзади голос Мартынова чуть не заставил меня упасть со стула. М-да. Увлекся бумагами. Ни черта не замечаю вокруг.
– Неа. Подозреваю, но очень смутно. В детстве когда-то услышал, сейчас и не вспомню, при каких обстоятельствах, иногда бормочу себе под нос, когда чем-то занимаюсь. А что?
Пока командир проходил в кабинет и усаживался за соседний стол, я достал из шкафчика банку с американским печеньем из пайка, поставил ее на стол и включил плитку со стоящим на ней небольшим чайником.
– Да ничего, в общем-то. Кроме того, что офицеру, тем более государственной безопасности, «ботать по фене» не к лицу. Тем более что при этом ты закон нарушаешь. – Александр Николаевич ехидно усмехнулся, положив фуражку на стол. – Так что, товарищ майор, замечание вам на первый раз. И я серьезно!
– Есть замечание, товарищ генерал-полковник, – выдернув вилку плиты из розетки, я разлил чай в жестяные кружки. – Только не верится, что от указа толк особый будет.
– Будет, Андрей. Обязательно будет! – Мартынов хрустнул печенюшкой и запил чаем. – Было бы желание у государства, а оно есть.
Указ Верховного Совета СССР от 14 апреля 1945 года объявлял войну проявлениям так называемой «блатной романтики». Теперь за употребление словечек, песен на уголовную тематику и тому подобных вещей можно было нехило схлопотать. Членам партии и комсомольцам – вплоть до исключения, с соответствующими последствиями в работе и учебе. Остальным – нехилые штрафы, вплоть до «поражения в правах». Особенно взялись за школы и детские дома. Честно говоря, я как-то упустил из вида этот момент и очень удивился вчера, когда командир объявил о предстоящей поездке в детский дом. Посмотрев на мою озадаченную физиономию, Мартынов меня морально размазал по полу кабинета под ехидные усмешки всей группы. Особенно сильно улыбался Кузнецов, правда, зря. Закончив со мной, генерал переключился на него, и уже Николаю пришлось краснеть и бледнеть, получая разнос и время от времени бросая на меня многообещающие взгляды. Конечно, Мартынов прав, и я просто обязан быть в курсе принимаемых решений, в том числе и напрямую относящихся к «конторе». Но со всеми последними событиями мне было как-то не до этого. Вот и получил по полной. А Николай за меня и за то, что, как непосредственный руководитель, не проконтролировал подчиненного. Теперь сижу, изучаю и опять офигеваю от логики и решений, принимаемых Сталиным. Судя по всему, Иосиф Виссарионович сильно впечатлился реалиями «новой России», в том числе и «блатной романтикой», льющейся с экранов и радиоприемников. Что интересно, сам Сталин очень любил песню «С Одесского кичмана…», которую пел Утесов. Так вот на эту песню тоже распространилось действие указа, про всякие «Мурки» я вообще молчу! А с детскими домами, в которых из-за войны было просто море ребятни, он решил поступить проверенным способом, только немного дополнив его. После Гражданской войны в Союзе существовало огромное количество беспризорников, и правительство поручило решение этого вопроса Дзержинскому и возглавляемому им ОГПУ (ВЧК). И сделали же из юных бандитов нормальных людей! Справились чекисты! А самый известный из чекистов, занимавшихся этой работой, стал примером для многих поколений педагогов Советского Союза, да и не только его. И даже нарицательным персонажем. Это был Антон Семенович Макаренко. Вот товарищ Сталин и решил не изобретать велосипед, а загрузил Лаврентия Павловича еще и этим делом. Правда, помимо нашей организации, по полной подключили и военных, у которых уже были Суворовские и Нахимовские училища. Судя по внутренним распоряжениям, которые я сейчас и изучал, проблем с этим делом было не много, а просто завались! Помимо воровства, которым грешили многие руководители детских домов, существовала более важная проблема – сами воспитанники. Несмотря на то что на детские дома было обращено внимание еще в самом начале войны, по итогам допросов меня, любимого, чем дальше от Москвы они располагались, тем больше было проблем с ними. Не во всех, конечно, но в подавляющем большинстве. Человеческий фактор, мать его! Так и получилось, что где руководителям было наплевать на происходящее, там жулики вовсю развернулись. Чуть ли не курсы по обучению воровским специальностям организовали! А многие девочки стали банальными проститутками. Только вот осуждать их… Кушать ребята хотели, просто голодали часто, вот и все.
– Александр Николаевич, – оторвавшись от размышлений по прочитанным бумагам, я решил уточнить наши дальнейшие планы. – К детишкам мы съездим. Дело действительно важное и нужное. А с основным-то что? Насколько я знаю, на заказчика моего захвата так и не вышли, нашли какую-то мелюзгу, и все. В город меня не пускаете, на ту сторону тоже не идем. Когда нормальным делом займемся? Я уже с ума сходить начинаю…
– Не рано ли сходить собрался? Да и с чего? – Мартынов коротко хохотнул. – Судя по твоим действиям, с умом у тебя напряженка, Андрей. А если серьезно… Выход вашей группы ориентировочно послезавтра. А пока самое главное дело – это поездка в детдом. Кстати, иди переоденься. Все должны быть при полном параде, со всеми значками и наградами. Чтобы дети видели, что к ним не крысы тыловые приехали, а боевые офицеры. Так что давай, майор. Беги до дому!
Первое впечатление от детского дома было… странным. Довольно большой П-образный трехэтажный дом, когда-то окрашенный в красно-коричневый цвет. Но со временем ставший каким-то серо-бурым из-за местами облезшей краски и частично осыпавшейся штукатурки, обнажившей серую кирпичную кладку. Вокруг дома, окруженного высокой оградой из проржавевших железных прутьев, сваренных в какое-то подобие фигурной решетки, располагался старый сад. По виду довольно ухоженный. Как рассказал потом исполняющий обязанности директора детдома однорукий бывший капитан-осназовец Середько, за основным корпусом они разбили грядки и сделали теплицы. Теперь не только себя обеспечивают овощами и зеленью, но и госпиталю помогают. А с особой гордостью он начал рассказывать о четырех козах, которые обеспечивают молоком самых маленьких воспитанников и тех, кто заболел, но дорассказать всего не успел. Через какое-то мгновение нас буквально захлестнула волна вопящих детей, потащившая в актовый зал, который был так же и столовой. Мне сразу вспомнились школьные годы, визг и писк на большой перемене, но то было слабым подобием того, что происходило вокруг нас в эти минуты. И вся программа нашего визита, про которую всю дорогу нам растолковывал Мартынов, пошла прахом. Нас всех буквально растащили в разные стороны, окружив маленькими стайками галдящих, тянущих за руки малышей, а ребята постарше составляли внешний круг, что-то друг другу объясняя и рассматривая награды и нашивки за ранения. Самая большая группа была около Кузнецова – Герой Союза все-таки. Но и остальным хватило внимания. Честно говоря, я растерялся. К такой встрече я банально не был готов, но в то же время мне было просто здорово! Тараторящая малышня, одновременно спрашивающая и что-то рассказывающая. Это нечто! А когда уселся на скамейку, стало совсем здорово. Через мгновение на моих коленях уже пристроилась парочка самых шустрых девчушек, которых мальчишки великодушно пропустили вперед, и началось… А сколько вы фашистов убили? А вы осназ? А больно было, когда вас ранило? А какой у вас пистолет? А за что этот орден? А… а… а… Всю дорогу назад с моего лица не сходила улыбка. Такое чувство, что эти мальчишки и девчонки, словно ручеек живой воды, смыли с души всю накопившуюся гадость. До того светлыми, чистыми они были. Во время концерта, который устроили воспитанники, Середько шепотом рассказал, что больше половины этой ребятни до его назначения на должность были готовыми клиентами милиции. Тащили все, до чего могли только дотянуться. Старшие даже грабежом занимались, но за какие-то полгода все изменилось. Нет, еще случались эксцессы, но это были именно отдельные случаи, за которые сами ребята устраивали провинившимся неслабые неприятности. А ведь сделали сущую малость – поменяли персонал. Несколько фронтовиков, списанных из органов и армии по состоянию здоровья, отобранные специальной комиссией, включающей в себя психиатра, несколько новых женщин-педагогов, и все! Обстановка изменилась кардинально! Ведь работать стали люди, которым дети не безразличны. А ребятня чувствует такое сразу. Правда, как, улыбаясь, добавил Середько, первую пару месяцев дети проверяли «на вшивость» новое руководство, но потом, видимо, в чем-то убедились и поверили, и все стало налаживаться. А сейчас нравы, царившие раньше в детском доме, вспоминаются как страшилка, которую рассказывают старожилы новичкам.
– Николай! Толкни этого задумчивого. Да посильнее! А то взял моду начальство не слушать! – голос повернувшегося с переднего сиденья Мартынова вырвал меня из размышлений на мгновение раньше, чем Кузнецов ощутимо ткнул меня по ребрам, а Мень, вертящий баранку, ехидно хихикнул.
– О! Вернулся в бренный мир, философ! – несмотря на шутливый голос, Мартынов был серьезен. – Вижу, что вам понравилась сегодняшняя поездка, товарищи офицеры. И это очень хорошо! А съездили вы к детишкам для того, чтобы не только душами отдохнули и детей обогрели, но еще раз увидели, ради кого жизнью рискуете! И работу свою лучше делали! Так вот, товарищи. Выход у вас послезавтра, и задача не совсем обычная. В основной группе пойдете вы трое, остальные будут вас прикрывать со стороны, а в случае эксцессов… ну, не маленькие, сами все понимаете. Задача же у вас такая…
Интерлюдия 13. Москва, Кремль, рабочий кабинет президента РФ, март 2013 г.
– …приятно, что вы помните, но плохо, что забыли еще больше. Ну да ладно. Это тема отдельного разговора и людей другого уровня. В случае согласия на контакт предлагаем обновить плакаты с указанием логина в «скайпе»…
Владимир Владимирович в очередной раз остановил воспроизведение записи и задумчиво побарабанил пальцами по столу. Сидящий напротив офицер спокойно встретил взгляд президента.
– Ты понимаешь, Николай Петрович, что означает этот звонок?
– Понимаю, Владимир Владимирович. Они могут…
– Ни хрена ты не понял! То, что они имеют доступ к нам, было давно понятно! А вот то, что их специалисты спокойно могут пользоваться нашей связью, в том числе посредством Интернета, мы узнали только сейчас. А что они еще могут, если спокойно засвечивают специалистов уровня Кузнецова? И случайно ли засветили, учитывая его специализацию? А твои «гении» так на месте и топчутся! На сколько максимально открывается окно? Полторы минуты? Ах, три! Ну это же полностью меняет дело! – Путин всплеснул руками, нарочито изображая радость. – А открыть в заданной точке сколько раз получилось? Ни разу? Ну и толку с твоих балбесов?
– Но Владимир Владимирович! Времени открытия портала и его локализации вполне достаточно для проведения силовых мероприя…
– Ты идиот, Николай? – Президент, слегка наклонив голову, стал внимательно разглядывать вздрогнувшего офицера, словно увидел перед собой не давно знакомого человека, а неведомую зверушку. – Ты против кого силовую акцию проводить решил? Против предков наших. Пусть из другого мира, но НАШИХ, Коля? Против деда моего? Своего? Против тех, благодаря кому мы вообще живем? Может, нам еще и «ядрен-батон» в них захерачить? А? Что молчишь-то, Коля? Что глазки-то отвел? Скажи-ка мне, воинственный ты мой. Сколько времени мы все проживем, если страна узнает о таком нашем деянии? А в том, что узнает, даже не сомневайся! Уже слухи пошли. Очень близкие к правде слухи! И не только у нас! То-то американцы сначала наезжали, а теперь притихли, как мышь под веником, только Морганы шевелятся. Так что, Коля? Сколько проживем-то? Не знаешь? Так я тебе отвечу – пока не поймают нас! Армия и полиция против них не пойдут. А люди, которые нас за подобное деяние не просто порвут, а уничтожат, найдутся в избытке! Как и среди простых граждан. Не забыл еще, КТО реально победил на конкурсе «Имя России»? И не забывай. Чревато. Особенно теперь чревато…
Вот что меня поражает в Кузнецове, так это его реакция на окружающее его! Вернее, отсутствие всякой реакции. Если меня слова этой песни «Чижа» заставили раздраженно поморщиться, то Николай только прислушался, едва заметно усмехнулся и преспокойненько продолжил пить кофе. Хотя нет. Эта коричневая, густая жидкость, налитая в белые фарфоровые чашки, к кофе имела очень отдаленное отношение. Только запах и цена роднили его с некогда моим любимым напитком. Но и кофейный напиток «Ячменный колос» из моего детства тоже пах вкусно, но кофе от этого он не становился. Но это кофейный напиток! А тут… сидим, типа, в кофейне торгового комплекса, пьем якобы «эспрессо», а на деле… Может, кафетерии из детства были не такими, гм, красиво оформленными и отмытыми до блеска, в них не было мягких стульев и столиков с салфетками, а на стенах не висели шикарные фотографии и колонки, из которых звучала музыка. Были круглые столики, с крючками для сумок и сеток-авосек под крышкой, хамоватые тетки за прилавками и небогатый выбор бутербродов и плюшек за стеклом. Но было то, чего нет и никогда не будет в этих стандартных, похожих друг на друга, как братья-близнецы, современных кофейнях. Атмосферы не праздника, нет. Чего-то такого неуловимого, трудно формулируемого разумом, что почти невозможно выразить словами, а только ощутить, окунувшись в атмосферу места. Так же трудно описать детское впечатление от первого похода в цирк, любовь к которому, увы, с возрастом у многих проходит. И то, что приводило в детстве в восторг, начинает раздражать и вызывать отторжение. Но ощущение чего-то родного, близкого и знакомого остается.