— Ты чего это так горестно опять задумался? — вздрогнул Стас от прозвучавшего над головой Вероникиного голоса. — Я уже три минуты над тобой стою! Все жду, когда ты на меня внимание обратишь…
— Ой, прости, солнышко, я улетел? — потянул к ней, виновато улыбаясь, руки Стас. — У тебя здесь так хорошо, тепло и уютно так… Голова сама собой просто от проблем отключается…
— А у тебя есть проблемы? Ну, кроме отсутствия жилья, конечно? — послушно следуя за его руками и грациозно усаживаясь к нему на колени, спросила Вероника. — Может, пойдем их обсудим? Я там на кухне стол накрыла — ты же у меня голодный, наверное?
— Нет, не хочу… Ни проблемы обсуждать, ни еду твою есть, ничего не хочу…
Тягуче улыбаясь, Стас притянул ее к себе, с силой сжал тонкие реберные косточки, отчего Вероника игриво ойкнула и, заранее зная ответ, все равно спросила нарочито наивным, лепечущим голоском, подумав при этом весело — как же банальны, наверное, все влюбленные пары в этих своих дурацких диалогах:
— А чего ты тогда хочешь?
— Хочу, чтоб ты мне показала, где у тебя в доме спальня…
— И это все, что ты хочешь?
— Все…
— Ну, тогда пошли…
Зимнее солнце за окном сердито сверкнуло им в спины, проткнув бледным белым лучом нежную оконную занавесь, будто проявило таким вот образом свое недовольство сменившейся в этой квартире диспозицией. Боже ж мой, как глупы все-таки эти юные дети Земли. Зачем, зачем десять лет стоило создавать в этом месте счастье, чтоб потом взять его и разрушить? Жалко… Жалко, потому что одним вкусным окошком в мире меньше стало. Потому что заглядывать по утрам во вкусные, счастливые окошки и согревать-облизывать их своими лучами гораздо приятнее, знаете ли, чем вхолостую палить в злобно-несчастливые, в которые свети не свети — толку все равно никакого…
Раздавшийся через час звонок перепугал Стаса до животного ужаса. Застывшими белыми глазами он уставился на Веронику и весь напрягся, будто и в самом деле ожидал от нее команды немедленно прыгать с пятого этажа в попытках спасения ее порушенной репутации верной жены. Сообразив наконец, что звонит так требовательно всего лишь стоящий на прикроватной тумбочке телефон, он с облегчением бросил голову обратно на подушку, в изнеможении прикрыл глаза — фу, черт, пронесло. И стал прислушиваться к интересному разговору. Хотя понять из сухих и односложных Вероникиных фраз все равно было ничегошеньки невозможно. Да и вышла она из спальни слишком поспешно, прижимая трубку к уху…
— Вероника, я в столе бумаги свои деловые забыл, — прозвучал в трубке голос Игоря деловой и холодно-равнодушной сухостью. — Скажи, когда тебе удобно будет их мне передать. Я заеду вечером. Завтра или послезавтра. Я б тебе не звонил, но они мне срочно нужны оказались…
— Да, Игорь, конечно же. Приезжай, забирай. Когда тебе будет удобно, — дрогнув голосом навстречу этой непривычной сухости-холодности, тихо произнесла Вероника. — Конечно же… Когда тебе будет удобно…
— Хорошо. Спасибо, — коротко выстрелил в трубку Игорь, и тут же в ухо ей полезли короткие резкие гудки отбоя, извещающие о конце семейной драмы. Сердце сжалось в первый момент болезненно-испуганно, приняв в себя этот холодный, сухой выстрел, и отчаянная противная мыслишка, словно тонкая струйка алой крови из простреленной раны-дырки, потекла из души, из сердца — что ж это такое она натворила-то, господи… Как же это все больно, оказывается. И как трагически просто. Как в заранее продуманном кем-то сценарии. Что ж, теперь и на самом деле только одно остается — сделать следующий, подготовленный уже практически невидимым этим сценаристом шаг…
Она медленно нажала на кнопку отбоя, постучала задумчиво трубкой по губам. Ну что ж. Пусть будет так. Раз жизнь предложила именно этот сценарий, то что ж…
— Вероничка, это твой звонил? Да? Мне пора смываться? Я кофе успею выпить? Ну что ты молчишь? Случилось что-то, да? — засыпал ее Стас, торопливо одеваясь, испуганными своими вопросами, когда она медленно вошла в спальню и, натянув на себя халат, уселась на кровать, подогнув под себя ноги калачиком.
— Сядь, Стасик, не суетись. Никуда тебе смываться не надо. Дело в том, что Игорь вчера ушел…
— Куда? — оторопело моргнул Стас, удивленно на нее уставившись. — То есть как это — ушел? Зачем? Или это… В смысле — навеки и навсегда, что ли? И почему? Вы поссорились, да?
— Нет, Стасик, мы не ссорились. Он просто слышал наш вчерашний с тобой разговор. Я говорила из кухни, а он в гостиной взял трубку…
— Ты ж сказала, он спит!
— Как видишь, не спал…
— И что?
— И ничего. Собрал вещи и ушел. Знаешь, как пишут об этом в романах? «Он глубоко изумился услышанным и навсегда вышел вон…»
— Ничего себе… Изумился, говоришь? Ничего себе… А вообще, я бы на его месте… Погоди, я не понял… Это значит… Это что же, Вероничка, я сегодня могу у тебя остаться? На всю ночь? Так это же здорово, Вероничка! А твой вернется, ты не переживай! Раз так быстро собрался, быстро и вернется. Гордые, они все такие. А мы не гордые. Мы останемся. У нас ведь с тобой еще нет в запасе ни одной вместе проведенной ночи…
— Ну да… — Вероника улыбнулась грустно и отвернулась к окну, зябко поведя плечами. Потом снова повернула к Стасу лицо, спросила немножко заботливо, немножко насмешливо: — Ты сегодня в конце концов есть у меня попросишь или нет, мой смелый герой-любовник? Или так и будешь скромно отказываться? Что тебе сделать на ужин?
— А что, еще и ужин будет? — весело изумился Стас.
— Нет, буду морить тебя голодом и зверски заставлять работать!
— Ну что ж, моя повелительница, я готов… Я готов работать без сна, еды и отдыха сутки напролет… Только не гони меня от себя, о моя повелительница…
Дурачась, он быстро стащил с себя рубашку и снова потянул к ней будто в мольбе руки. Вероника, смеясь, отбивалась, стараясь изо всех сил отдаться на откуп предлагаемой жизнью ситуации — иногда, наверное, и в самом деле стоит взять и поплыть по течению, не зная, куда оно тебя вынесет. Взять и вот так бездумно делать то, что тебе нравится делать именно сегодня, именно сейчас и именно в эту минуту. Не знала серьезная, замужняя женщина Вероника Андреевна ответов на эти вопросы. Не знала даже, любит ли и впрямь этого красивого, сильного парня, подброшенного ей судьбой то ли женского развлечения ради, то ли для построения новой какой жизни. Она ж, наверное, другая-всякая должна быть, жизнь-то эта, а не только затюканная, как с мамой, или заранее определенная и сыто-правильная, как с Игорем?.. Надо же посмотреть… Надо же заставить себя перепрыгнуть на новую льдину… Или войти в новое, незнакомое озеро…
Уже очень поздним вечером, прокравшись осторожно на кухню с телефонной трубкой под мышкой и плотно прикрыв за собой дверь, она набрала Катькин номер и, прикусив губу, долго слушала доносящиеся из трубки длинные гудки.
— Але… — протянула наконец на том конце провода сонным голосом Катька.
— Кать, это я… Ты уже спишь, да? Я тебя все-таки разбудила? Извини…
— Да ладно, Верка, не извиняйся. Чего ты… — отчаянно зевнув, проговорила Катька. — Раз звонишь в такое время, значит, приспичило. Так что давай выкладывай, чего у тебя там еще стряслось…
— Катька, у меня сегодня Стас остался. И я ему все про Игоря сказала…
— Ну, так ты ж сама этого хотела! Чего теперь?
— Ну да, хотела, хотела! А только мне как-то не по себе, понимаешь? Вот как будто радости у меня по этому поводу нет. Или будто я подлость какую женскую сотворила. Прямо отделаться от этого чувства не могу, и все тут!
— Хм… А ты, значит, непременно еще и радоваться хочешь, да? Сделала несчастным мужа, сына своего обездолила и хочешь, чтоб тебе еще и радостно было? Чего-то ты многого захотела, подруга…
— Кать, ну в чем я, скажи, виновата-то? Ну да, он мне очень помог тогда, десять лет назад… Он меня просто пришел и спас! Так ведь и я ему тоже хорошей женой отслужила целых десять лет! Я ему очень, очень за все благодарна…
— А что, в женах, по-твоему, бабы свой срок отслуживают, что ли? Повинность жизненную несут? Отрабатывают проявленную к ним мужскую заботу? Ну и дура же ты, Верка, прости меня господи. Хорошо же ты в этом случае благодетеля своего отблагодарила — взяла и рога ему в конце концов наставила…
— Да не рога это, Кать. Ну как ты не понимаешь-то? Не могла же я всю жизнь так вот прожить, в этой нашей семейной идиллии…
— А почему не могла, Верк? Вот объясни мне, дуре такой, почему нельзя всю жизнь прожить в идиллии? Это что, так плохо?
— Нет, не плохо. Только все одинаково как-то. Как будто ты годами одну и ту же еду ешь. Очень вкусную, но одну и ту же. Понимаешь?
— Нет, не понимаю. Игорь что тебе, как мужик противен был? В постели нелюб?
— Да нет… Все нормально было…
— Ну может, он раздражал тебя чем сильно? Носками вонючими? Чужими бабскими духами пах? Или ревностью изводил? Ну?
— Ну может, он раздражал тебя чем сильно? Носками вонючими? Чужими бабскими духами пах? Или ревностью изводил? Ну?
— Да нет, Кать. Нет, конечно. Ты и сама прекрасно знаешь, что нет… Не было ничего такого…
— А почему тогда? Разве может хорошая жизнь надоесть? Если ее глупо с едой не сравнивать, конечно.
— Да не знаю я, Кать! Оттого и маюсь! А хотя, может, и знаю… Только ты не сердись, ладно?
— Ладно, не буду. Говори.
— Меня вот, понимаешь ли, последнее время преследует одно чувство нехорошее, будто в моей жизни что-то мимо проходит. Будто я спряталась за каменной стеной, сижу там и выглянуть боюсь. А за этой стеной, между прочим, события всякие происходят, а я их и не вижу, не знаю, не чувствую!
— Да какие, какие такие события-то?
— Какие? А вот любовь, например. Она, любовь-то, ведь не в том только состоит, наверное, чтоб жить в красивой семейной идиллической картинке, а? Это ведь другое что-то… Это же высший, Божий промысел. А, Катька? А я сижу за своей стеной и ничегошеньки такого не вижу. И так и просижу. И не увижу…
— Это что, Стасик твой — высший Божий промысел? Да не смеши меня, Верка!
— Ой, ну почему сразу Стасик… А если, допустим, это действительно Стасик? Мы же не можем знать определенно про этот самый промысел! А вдруг мне только его любить дано? Там, наверху, наверное, не учитывают того, кого нам любить удобнее? Кого высший промысел пошлет, того и любишь…
— О господи, Верка! Ну, ты и наворотила себе проблем! Слушай, а ты не ошиблась? Может, тебе высший промысел как раз Игоря для любви и послал? А ты взяла да и дала маху? А что, бывает же… — Катька захихикала на том конце провода дробным обидным смехом, но тут же смеяться перестала, лишь вздохнула горестно: — Эх ты, несмышленая моя искательница высших промыслов. Ох, поищешь же ты их, милая, не дай бог, на свою красивую задницу! Знаешь, как в народе говорят? От добра добра не ищут…
— Кать, ну что ты каркаешь! Я и сама боюсь. Ну что делать, раз так уже все случилось? Теперь и обратно уже ничего не повернешь…
— Ну как же не повернешь? Повернуть-то как раз и можно.
— Как?
— Об косяк! Вот возьми да и выстави с утра обратно на морозец своего Стасика, пока он у тебя под боком окончательно не прижился, и дуй с извинениями к Игорю! Он мужик добрый, все поймет, все простит…
— Да ты что, Кать! Ты думаешь, все так просто, да? Он же к родителям ушел…
— Ну и что?
— А то! Его же мамочка меня терпеть не может! Ты же помнишь, я ей сразу не понравилась. То-то сейчас, наверное, радуется! Да она меня уже и на порог своего дома не пустит! Та еще выдра сухопарая…
— Ну, правильно. И не пустит. А ты хочешь, чтоб она тебя с цветами и музыкой после всего встретила? Да если моему Костьке какая-нибудь чувырла рога нагло наставит, я тоже ее на порог не пущу! Да и вовсе она теперь не радуется… Кто же, Верка, вообще радуется, когда с их сыном такое вот вытворяют… Так что иди-иди, прогнись-ка перед свекровкой хорошенько! А то посмотрите на нее! Натворила делов, еще и прогнуться не желает…
— Да ладно, не заводись. Не собираюсь я ничьи пороги обивать в поисках прощения. Как получилось, так и получилось. Так теперь и буду жить!
— Ну что ж, живи… Только очки розовые не забывай хоть иногда снимать, ладно, когда смотришь своему «высшему промыслу» в рожу… Ой, Верка, не нравится мне этот твой Стасик, и все тут… Есть, есть в нем гнильца какая-то. Хоть убей, а не нравится…
Глава 5
Утром Вероника встала с больной головой, квелой и невыспавшейся. Стас же, напротив, вовсю радовался новой жизни, с удовольствием оглядывал кухонное пространство и с завидным аппетитом поглощал приготовленный Вероникой завтрак. Кухня в этом доме ему тоже очень нравилась. Веселенькая такая, со всякими интересными штучками вроде ярких пузатых керамических чашек и необычных салфеток в таких же ярких салфетницах — все так миленько и уютно и создает настроение утреннего праздника жизни. И кофе здесь был особенно пахучим и вкусным, и даже яичница расположилась на зеленой плоской тарелке так нарядно-красиво, что и есть ее было жалко…
— На работу вместе поедем или поскрываемся еще? — спросила Вероника, отхлебнув порядочный глоток кофе из своей чашки. — Как думаешь?
— Так, Вероничка, ты сама решай, как тебе удобнее! — пожал плечами Стас. — Мне-то что… Мне как скажешь, я так и сделаю…
— Ладно. Поехали вместе. Чего уж теперь…
— Ничего, что сплетничать будут? Не испугаешься? Ты же вся правильная вроде такая…
— Я? Это я-то правильная? После всего, что натворила в своей жизни, я еще и правильная? Ну, ты даешь… — грустно рассмеялась Вероника.
— А что ты такого натворила?
— А то… Надо вовремя за сотовый телефон оплату вносить, вот что…
— Это ты про мужа своего говоришь, да, Вероничка? Ты очень жалеешь, что он ушел?
— Не знаю, Стас. Не поняла еще. Да и какая теперь уже разница.
Стас ничего ей не ответил, только едва заметно вжал голову в плечи да кинул торопливый взгляд на кухонные настенные часы, безжалостно быстро съевшие утреннее время, потом произнес озабоченно:
— Слушай, меня шеф сейчас убьет за опоздание… Слава богу, хоть тетка эта, теща его, на работу на машине ездит и его с собой прихватывает, а то точно мне хана бы пришла…
— Все. Поехали. Бегу уже… — соскочила со своего стула Вероника и, на ходу развязывая пояс халата, помчалась в спальню надевать строгий свой офисный костюмчик, очень ловко, однако, сидящий всегда на ее худенькой, ладной фигурке.
На фирме они, конечно же, своим совместным появлением никого особо не удивили. Наоборот — разочаровали даже. Потому как неинтересны стали они местному обществу, потому как открытость и даже демонстрация своих отношений давно уже никого не удивляет. Тайны пикантной нету. И наблюдать не за чем. Скучно. Да и вообще, на фирме назревал новый тайный роман — уж что-то слишком старательно и по-хамски откровенно начальник техотдела стал ругаться с главной бухгалтершей. Каждый день к ней в кабинет шастает да нервно что-то выясняет. Ой, неспроста… Ой, как бы не проворонить тут первую психофизику зарождающихся да тщательно скрываемых новых отношений, а хамством да взаимными всякими ругательными словами нас, ребята, не проведешь…
Так что Вероника со Стасом, можно сказать, даже и взглядов любопытных не удостоились. Зашли и разбрелись по своим рабочим местам. Шеф тут же приспособил водителя ехать по своим делам, а Веронике надо было как можно скорее наверстывать за вчерашний день упущенное, чем она и занялась, полностью углубившись в интереснейший мир цифр, таблиц, расчетов, сводных колонок и всяких нужных коэффициентов-показателей. Работу свою она, в общем, любила. И работа отвечала ей такой же взаимностью, ловко доставая из ее светлой кудрявой головки нужные себе мысли и так же ловко преобразуя их в правильные и нужные цифры. Умная была женщина Вероника Андреевна. Не зря шеф ее ценил. Хороший экономист. Хороший сотрудник. Хороший человек. Только вот жена, как выяснилось, из нее вышла плохая…
Телефонный звонок свекрови Ольги Артемовны застал ее, можно сказать, врасплох. Не готова она почему-то оказалась к ее вежливо-холодным вопросам, заерзала на своем крутящемся стуле, будто нашкодившая девчонка. Она и без того немного свекровь побаивалась, а тут в первый момент вообще сердце в пятки ушло. Хотя в следующий момент она уже собралась и постаралась быстро взять себя в руки, и отвечать могла с некоторым даже достоинством — откуда что и взялось только…
— Вероника, ты можешь мне коротко объяснить, что у вас произошло? Хотя бы в двух словах?
— Могу, Ольга Артемовна. Отчего же нет? Ваш сын Игорь собрал чемодан и ушел в другое место. Я так полагаю, к вам. А его плохая жена и, стало быть, ваша плохая невестка осталась в своем доме. И вы этим обстоятельством должны быть, судя по всему, очень довольны. Ведь я никогда вам не нравилась. Так, Ольга Артемовна?
— Да при чем здесь нравилась, не нравилась, Вероника? Ты мне и сейчас не нравишься, что с того? Просто у вас же с Игорем сын растет… Для него это трагедия, между прочим…
— Я помню, Ольга Артемовна. Все понимаю. И думаю, мы с Игорем решим этот вопрос без вашего трогательного участия…
— Вероника, ну зачем ты так…
Голос свекрови дрогнул и будто растворился в трубке, потом возник снова сухим, горестным шелестом, отчего Веронике стало даже неловко за свое тихо-вежливое хамство. Хотя зачем она ей звонит? Чего хочет? Лишний раз убедиться в своей правоте? Вот, мол, предупреждала я сына — не женись на этой странной, молоденькой девушке, мол, все равно чует мое материнское сердце — что-то с ней не так… Имеется, имеется в ней изъян какой-то особый, непонятный…
— Вероника, но ведь Игорь не мог взять и в одночасье собрать чемодан. Он любит тебя, я знаю. Наверное, все-таки произошло что-то, да? Или ты просто не хочешь мне говорить? Конечно, это твое право…