Облачный полк - Эдуард Веркин 12 стр.


Я восхищенно вздохнул.

– Гросс цукерка, – пояснил Саныч. – Выпущена специально к намеченному в этом году взятию Москвы.

Он хмыкнул, осторожно забрал шоколад обратно.

– Все равно… – я помотал головое. – Фашистское жрать…

– Ерунда, – Саныч плюнул. – Ерунда… Это трофеи, все по праву. Вот у тебя же «шмайссер» есть? Ты из него стреляешь – и ничего. А шоколадка это шоколадка… Почти то же самое, что граната. Весит мало, а толку много. Потом… Знаешь, мне сам Глебов велел, ну, чтобы шоколад, если получится, добыли. Для разведчиков. Им нужно хорошо питаться, чтобы в обморок на переходах не падать. Так что вот. Понятно?

– Понятно, – согласился я.

– Так что никаких рассуждений, боец. Шире шаг!

Шире было уже некуда, но я все равно постарался. А шоколадный вопрос по пути домой возникал еще неоднократно, ни с того ни с сего Саныч начинал рассуждать про трофейный шоколад, трофейный чаи и трофейный кофе.

– Чай в Германии не растет, это все знают, – говорил Саныч. – И кофе тоже, хотя они его из ячменя делают. А шоколад точно из Африки привозят. Так что все это совсем не немецкое…

Или еще:

– У продуктов нет принадлежности. Вот если мы захватываем, к примеру, керосин, то мы же его не на землю выливаем, мы его в лампы. Так ведь?

Мне хотелось сказать, что керосин-то мы не пьем, но тут Саныч вспомнил про лекарства.

– Или взять лекарства. Мы же захватываем немецкие лекарства, что их потом выкидывать что ли? Нет, надо спасать раненных. А вот когда мы войдем в Германию, там вообще все немецкое будет.

– Зачем? – не понял я. – В Германию мы зачем войдем?

– Как зачем? Ты что думаешь, мы на границе остановимся?! Нет! Придется Германию всю захватывать, до последнего кусочка. Чтобы никогда больше на нас не полезли. Гитлера, конечно, поймают, в Москву привезут и в стеклянную башню. И все будут мимо проходить и плевать. И в каждом городе такую башню поставят, фашистов на всю Россию хватит, я уже говорил.

Тема послевоенного устройства неожиданно захватила Саныча, он стал придумывать, как все организуется потом, после Победы.

– После войны каждому советскому человеку выдадут по немцу в помощники – пусть чинят, что наломали. Сама Германия нам не нужна будет, там ничего полезного нет, немцы уже все выкопали, но выкидывать тоже не надо. Мы туда наших переселим, с Севера откуда-нибудь, они немцев быстренько жить правильно научат. Финляндию обратно присоединим – нечего с немцами дружить, Финская советская республика станет называться…

– Зачем нам эта Финляндия? – возразил я. – Там одни елки да комары.

– Как зачем? А порты? А с севера прикрытие? Мы с ними уже раз воевали, это раз. А потом они нам за Ленинград ой как должны – они его как раз с севера держат. Финляндия тоже ой как виновата…

Мы начали спорить. Про Финляндию, про Польшу, про другие страны, это оказалось очень интересно, время, во всяком случае, шло быстрее. Потом в страны стали играть, один задумывал страну – и рассказывал, что в ней есть, какие люди, какие деревья растут, животные какие водятся, а другой должен был угадывать, что это за страна. Я проигрывал, оказалось, что Саныч знает удивительно много стран, а с моей стороны он только Монголию не угадал, до Груши играли.

Через полутора суток вернулись в лагерь, и как полагается, отправились прямиком к Глебову. Саныч докладывал обстановку, а я сидел у стола, смотрел на оладьи. Самые настоящие, из белой муки, они лежали горкой в железной миске, и поблескивали капельками масла. И рядом стояла берестяная плетенка, в которой, как я подозревал, было варенье, конечно, черносмородиновое и не очень сладкое, но все равно варенье, и оладьи и варенье предназначались нам.

Но к оладьям мы приступили не сразу, пришел Щенников, а с ним еще несколько человек, Саныч выставил рюкзаки и стал раздавать добычу. Все доставалось сначала Щенникову, он осматривал каждую вещь и передавал ее дальше, по принадлежности, гранаты оставлял себе.

Саныч пребывал в хорошем настроении, подшучивал:

– Знаете, почему Щенников все гранаты себе забирает? Он на каждой гранате осторожненько гравирует – «Смерть фашистам». И неприличные знаки еще.

Глебов кашлянул.

– Игорь Иванович ведь часовщик по профессии, – рассказывал Саныч. – Мастер – золотые-руки, мелкие работы осуществляет с закрытыми глазами. Он и на патронах то же самое производит. Можете посмотреть – на каждой пуле выцарапано «Щенников И.И., с советским приветом». Правда, надо в лупу смотреть, так не видно. А вы знаете, что он накопил пятнадцать наручных часов и в каждые вмонтировал отравленную иглу с пружиной, сложил эти часы в ящик и подбросил на псковскую дорогу? Фашисты обрадовались, часы поделили – а ровно в час дня иглы вонзились во вражеские запястья! И пятнадцать трупов!

Теперь кашлянул уже Щенников, а мужики поглядели на него еще с большим уважением.

– А вот, кстати, и часы, – Саныч достал часы. – Но эти часы у нас идут Лыкову… Где Лыков? Нету его?

– Кашу варит, – сказал Щенников. – Давай мне лучше. Мне хорошие часы на самом деле нужны…

Он поглядел на Глебова.

– Я никогда отравленных часов не делал, это он выдумывает все.

– Делал, все знают. И я тебе, Щенников, часы не дам. Тебе часы дай – ты их сразу к бомбе приладишь.

– А Лыков что, к каше приладит? – спросил Щенников.

Все немного засмеялись.

– Нет, это Лыкову совершенно серьезно. Он все время то не доваривает, то переваривает, теперь будет съедобно. А Щенникову я в следующий раз принесу…

В землянку проник Ковалец. Осторожненько так, как хорь в птичник, потихонечку, посмотреть на наши прибытки. И Саныч, конечно, это заметил.

– Ковальцу тоже есть, – сказал Саныч. – Все как заказывал.

– Я тебе ничего не заказывал, – Ковалец начал стягивать с рук черные кожаные перчатки, я такие у наших ни у кого еще не видел.

– Ты просто забыл, – Саныч сунул руку в карман. – Запамятовал.

И Саныч протянул Ковальцу синюю баночку.

– Это от блох порошок, – сказал кто-то сбоку. – Я такой видел однажды.

Ковалец начал стягивать вторую перчатку.

– Это не от блох совсем, – поправил Саныч, – это наоборот. Душистый вазелин для бритья. Чтобы и дальше своей красотой повергал в трепет немецко-фашистских захватчиков!

Смеялись громко. Ковалец спрятал перчатки в карман.

Но подрались они позже, уже вечером.

А гросс шоколадку Саныч так никому и не отдал.

Глава 7

Нас разбудил, конечно же, Ковалец. По-свински, как он любил, прокрался в землянку, уселся напротив на топчан, покряхтел и стал обкуривать нас махрой, смешанной со мхом.

– Ковалец, а правда, что ты с русалкой целовался? – спросил Саныч.

Ковалец поперхнулся и закашлялся, захлопал себя ладонью по загривку.

– А потом лишаем еще заразился, – Саныч повернулся на спину, стал разглядывать ногти. – Все же знают.

– Да это я от кошки! – выдохнул Ковалец. – Сеструха-дура кошечку притащила…

– А, так это ты с кошечкой целовался…

Ковалец вскочил, стукнулся головой о стреху, сверху на него осыпались дохлые майские жуки, попали за шиворот, Ковалец задрыгал туловищем, точно они были живые.

– Осторожнее надо, – зевнул Саныч. – Мне жилище некогда чинить, а ты как не зайдешь, головой тут все разрушаешь. Я, пожалуй, Глебову доложу, пусть тебе каску не выдают, у тебя от башки пули и так отскакивать станут.

Ковалец сорвал куртку, сдернул рубаху, майские жуки просыпались на пол, Ковалец принялся яростно топтать их. С хрустом.

Саныч наблюдал.

– Ты бы лучше так немцев бил, – посоветовал он. – А то как-то вяло у тебя получается. То мозоль на пятке натрешь, то рожа прицепится. Ты, Ковалец, какой-то не вовремя больной. Или наоборот, вовремя?

– Ты на что намекаешь?! – Ковалец забыл про самокрутку, она прижгла ему пальцы.

Ковалец ойкнул и самокрутку уронил.

– Я говорю с кошками надо меньше общаться, вот что я говорю.

Ковалец пнул в ярости стену. Саныч промолчал.

– Глебов дает вам семь дней, – сказал Ковалец злобно. – Оружие оставить, и можете отваливать. К пятнице чтобы вернулись. Все.

Он развернулся и, хрустя жуками, выскочил из землянки.

Саныч спрыгнул с койки.

– Собирайся! – он ткнул меня в бок. – Собирайся давай, уходим!

– Куда уходим? – не понял я.

– Ко мне уходим! Домой! Глебов в отпуск разрешил. Чего сидишь? Семь дней – это совсем немного. Два дня туда, два обратно, трое дома. Отдохнем…

Я свесил ноги с койки. Саныч уже оделся и теперь собирал вещмешок, собирал шоколад, сахар, две банки тушенки, махру. Домой. Здорово. Я должен был почувствовать грусть, тоску какую, но ничего похожего не испытал. В горле першило от дурацкого табака Ковальца, кашлянуть хотелось, и злость еще – поспал бы еще часа три.

– Ты чего сидишь?! – Саныч ткнул меня в плечо.

– Да я это… Не пойду, наверное. Далеко, да и нога болит. И мороз сегодня. Ты это…

Я вытянул свой мешок. У меня тоже кое-что накопилось. Тоже махорка, три пачки. Шоколадка, к Новому году берег. Сахар, несколько кусков в бумаге, один похож на бублик, очень смешной кусок сахара. Тушенка американская, три банки. Галеты.

Я собрал это добро в охапку, ссыпал на койку Саныча.

– Отдашь своим. У тебя же сестры. А девчонки все сластены.

Саныч молча погрузил мои запасы в рюкзак, ничего не сказал. Это мне в нем тоже нравится – лишнего никогда не болтает. А то сейчас началось бы, да нет, я не возьму, нет возьми свои десять копеек, да нет, что ты, мне мои десять копеек не нужны…

– Хорошо, – сказал Саныч. – У тебя пять минут.

– Что? – спросил я.

– Пять минут. Через пять минут я жду тебя под сосной. Все.

Саныч закинул мешок на плечи, выскочил на воздух, вернулся, сказал строго:

– Смотри у меня! Если не пойдешь…

Кулаком пригрозил.

– Если не пойдешь, я сильно обижусь. Понял.

Лучше Саныча, конечно, сильно не обижать, я быстро собрался. А что, схожу в гости. Чем тут неделю сидеть, пойду, пройдусь. Посмотрю, как Саныч жил. И не скучно будет. К тому же если не пойдешь, Ковалец обязательно заставит работать. Дрова пилить, потом дрова рубить, потом еще что-нибудь придумает, и будет руководить, наставлять, недовольно ворчать, говорить, как правильно…

Лучше к Санычу. Конечно, мороз сейчас, а ватник у меня постерся и с холодами не дружит, а еще больше не дружит с метелью, но лучше мороз, чем Ковалец.

На воздухе пахло дымком и дрожжами, Саныч о чем-то разговаривал с Лыковым, понятно, пытается что-то выпросить в дорогу, выпросит, конечно же. Лыков скрылся в поварне, показался опять, сунул Санычу узелок, помахал мне. Я тоже помахал.

Саныч подошел, потряс узелком.

– Каша, – сказал он. – В туесе. Килограмма два. Пшенная с луком и с грибами. А? Как?

– Молодец.

– То-то же. Не зря часы меняли, учись, как надо. Сегодня весь день идем. Вперед. Сначала к северу…

Сначала к северу, к болоту, скользя меж холмов по льду, сверяясь с неприметными для глаза затесами на деревьях, с надломленными ветками, стараясь держаться дальше от бьющих внизу родников, лед над которыми тонок и ненадежен. Болото тянулось долго, выбрались уже после полудня, и сразу погрузились в бурелом. В сороковом здесь прошел смерч, поломал деревья, между ними проросли молодые березы и местность стала похожа на лабиринт, пробраться сквозь который было решительно невозможно. Настоящая засечная черта, не то что рота, взвод не пройдет. А бомбить нас сверху бесполезно, сверху мы лес-лесом.

На болоте Саныч молчал, поглядывал вверх и по сторонам, а едва завязли в буреломе, его как прорвало. Стал вспоминать свое детство. В основном про то, как он болтался по лесам, да по рекам, терялся в лесу, тонул в реке, падал с колокольни, пробовал копить на настоящую двустволку, делал самострелы из спичек и дрался с пацанами из соседней деревни.

Я привычно слушал. Очень скоро Саныч устал трещать про себя и предложил мне что-нибудь рассказать. А мне не очень хотелось про свое детство, к тому же по сравнению с Санычем, жизнь у меня была какая-то чересчур однообразная, обычная, ну разве что про фотографию, это интересно. Но как-то раз я уже пробовал рассказать ему про фотографию, однако, уже на установке света Саныч начал зевать и чесать нос.

Поэтому я предложил рассказать какую-нибудь книжку. Санычу идея понравилась, только он предложил, чтобы книжка эта была не просто так, про природу, или там про любовь, а чтобы нормальная. Про войну.

Я стал вспоминать книжку про войну и вспомнил только одну.

– Про войну? – уточнил Саныч.

– Ну да, почти. Про то, как на землю марсиане напали.

Саныч поглядел вверх. Было еще светло, но звезды кое-где уже проглядывались. Может и Марс тоже, я не знал, в какой части неба он прячется.

– Люди с Марса? – уточнил Саныч.

– Не, они не люди. На осьминогов похожи. Они в таких цилиндрах из космоса прилетели. А как вылезли, то всех тепловым лучом перерезали. А потом построили такие треножники, вроде как танки, только на ногах – и давай этим лучом направо налево.

Саныч заинтересовался, слушал, я рассказывал. Про то, что люди сначала не понимали, что это, откуда это, не понимали что марсианам нужно. Потом выяснилось, что им нужно только одного – они кровь из людей добывали. А людей в такие клетки загоняли. Все это как бы один человек рассказывает, который оказался в том самом месте, где марсиане приземлились, и наблюдал, как они землю захватывают…

– А армия что? – остановился Саныч. – Куда армия смотрела?

– Они сначала думали, что марсиане дружелюбные. Надо было сразу все эти цилиндры подрывать, а не ждать, пока они поползут. А как марсиане на треножники встали, так всех сразу уничтожать стали. И ничего с ними сделать не получалось.

– Почему?

– У них броня непробиваемая была. За все вторжение всего трех инопланетян удалось подбить. А они все армии на земле разбили. Потому что у них тепловой луч был.

Я рассказал про тепловой луч, про газогенераторные пушки, про то, как самые отборные боевые части оказались бессильны. Марсиане на своих треножниках перли, все горело, взрывалось, армия ничего не могла сделать вообще, паника…

– Беженцы, мародеры, – продолжил Саныч. – Ну, да, так оно и есть. Без объявления войны, вероломное нападение, разбомбили аэродромы. Да и оружие у них сильнее поначалу было. Тепловой луч, говоришь?

– Ага. Он целые броненосцы пополам резал. Дома взрывал. А если в воду попадал, то целое озеро могло сразу испариться, и все, кто был вокруг, все варились заживо.

– А население что? – спросил озабоченно Саныч. – Сопротивление оказывало?

– Конечно. Но сам понимаешь, против треножников особо не попрешь. Народ разбежался просто. А те, кто покрепче, они все по канализации попрятались…

– А дело где происходило? – въедливо поинтересовался Саныч.

– В Англии.

– Понятно теперь. А чем закончилось все? Победили марсиан?

– Как сказать. Там этот дядька – герой главный, он бродит по Англии, а там все разгромлено. Все горит, кругом трупы лежат, собаки одичавшие бегают, людей совсем нет. И дядька этот стал подозревать, что он совсем один на земле остался, а остальных всех сожрали. Он так от этого расстроился, что сошел с ума.

– Совсем что ли? – разочарованно спросил Саныч.

– Нет, временно. Помешался немного, вот как Колупаев наш, в беспамятство впал. А когда пришел в себя, то обнаружил, что все кончилось. Все марсиане вымерли.

– Отчего?

– От микробов. Марсиане пили кровь, а в ней были микробы. Они их всех и уничтожили.

Саныч помотал головой.

– Писатель, наверное, тоже английский сочинил? – спросил он.

– Да, кажется.

– Оно и понятно. У англичан все за них микробы делают. Вместо того, чтобы самим собраться и этих осьминогов поганых перебить, они это дело микробам поручили.

Саныч рассмеялся.

– А вообще правильно говорят – руки перед едой надо мыть. Хотя , например, могу и без рук есть, даже горячие щи.

Я не поверил.

– Просто. У нас в деревне Протасов жил, ему еще на империалистической обе руки оттяпало. Так он все мог ногами делать, даже шить.

– А ел тоже ногами?

– Нет, ел он вообще без ног. Жена ему нальет щей в чашку, а он возьмет и полкраюхи хлеба туда засунет. Хлеб все щи втянет – и можно просто откусывать уже. А гуща потом со дна тоже легко собирается, я пробовал – получается.

От рассказов про еду как всегда громко заныло в животе. Саныч услышал и успокоил:

– Не бойся, скоро в Красном Доре будем, пожрем. Там у Щенникова племянница, она хлеб печет. Часа за три успеем.

Но мы не успели до щенниковской родственницы, до хлеба и щей, до тепла – из леса вывалилась метель, минута – и мы оказались в морозном вихре, обступившем со всех сторон. Тропинка потерялась, Саныч остановился. И как-то сразу стало холоднее.

– Не успели, – зевнул Саныч. – Километров пятнадцать осталось.

– Может, проскочим? Пятнадцать километров не так далеко.

Саныч помотал головой.

– Не проскочим, – сказал он. – Черт!

И выругался еще хуже. Ночевка в лесу. Вообще-то, ничего страшного, и не в первый раз… Только не сегодня. Сегодня, наверное, далеко за тридцать, и метель, тут костерком не обойдешься, тут нодья нужна. А с ней возиться часа три, а с нашим-то топориком и больше, сдохнешь, пока ставишь.

– Тут есть местечко, – он кивнул в сторону реки. – Недалеко вообще-то. Только…

– Только что?

– Ничего, так. К реке.

Саныч резко свернул вправо.

Сбежали к реке. Здесь было холоднее и опаснее, ветер оголил лед на излучине, я поглядел под ноги и увидел ночь. Лед был прозрачный, с тонкими еле заметными серебристыми прожилками, за которыми чернела вода. И звезды отражались.

Но вода все-таки текла, отчего под валенками создавалось движенье, звезды шевелились, как живые, я точно по небу шагал. И глубина, она чувствовалась, вряд ли тут больше пяти метров, но я ощущал пятками настоящую бездну. Но мы зачем-то остановились на самой середине реки, Саныч опять слушал – как ветер воет.

У меня начали прищелкивать зубы, я заплясал на льду, стараясь, однако, не подпрыгивать, а только пристукивать ногами. Саныч направился к противоположному берегу, вглядываясь в крутояры. Здесь выбраться было совсем никак, ветреная сторона, на косогоры намело снега, сугробы оказались непроходимы, и мы прошагали до плеса.

Назад Дальше