Когда я сел рядом, он читал что-то в я-машинке. Его пальцы гладили и постукивали экран, придавая цвет и объем мельчайшим подробностям его портрета. Он оторвался от экрана, чуть помедлил – какой-то глюк души – и ответил на мое рукопожатие. Затем спрятал машинку в карман, и она еще долго там вибрировала и тренькала. Я включил свет и взял протянутый Эбби зонд. Опасения миссис Конвой оправдались: в одной из моляров внизу справа зиял черный кариес, на десне вспух огромный свищ. Я убрал свет.
– Вам больно?
– Да, желчный пузырь побаливает. И спина ни к черту. Но я над этим уже работаю.
От него просто обалденно пахло. Лишь самые реакционные гетеросексуальные импульсы не дали мне уткнуться носом в его шею.
– Я имел в виду зубы.
– Зубы? Нет, с зубами все в порядке. А что?
Я постучал по кариозному зубу.
– Не больно?
– Нет.
– А здесь?
– Нет.
По идее, он должен был испытывать адскую боль. Выходит, он принимал какие-то анальгетики – а то и все существующие разом.
– Вы что-нибудь принимаете?
– Только то, что доктор прописал.
– Когда вы последний раз были у стоматолога?
– Полгода назад?.. Нет, вру. Лет пятнадцать назад? И я не пользуюсь зубной нитью, можете не спрашивать. И питаюсь отвратительно. Выпиваю двадцать банок «колы» в день, и то – в лучшем случае, обычно больше. Это ведь полезней, чем нюхать кокаин, правда? Хотя для зубов вряд ли. Я знаю, что метамфетамин вреден для зубов, но кокаин – не метамфетамин, так ведь? В плане зубов? А почему вы меня допрашиваете? Я начинаю нервничать. У меня ни разу в жизни не было кариеса.
– Теперь есть.
– Но я к вам даже не собирался!
– А куда вы собирались?
– На эту проблему можно закрыть глаза?
В общей сложности я насчитал у него шесть кариесов, а десны были поражены пародонтозом.
– Также наблюдается некоторая подвижность, – сказал я. – Вот здесь и здесь.
– Подвижность?
– Зубы у вас шатаются.
– Зубы?!
– Возможно, удастся их спасти…
– Возможно?!
– Но тянуть с этим нельзя.
– Ничего не понимаю, – сказал он.
Иногда я встречаю такую реакцию у пациентов. Растерянность. Это что, правда случилось? Со мной? А как же мое образование, моя карьера, моя национальность? Я голосую за республиканцев! У меня полная медицинская страховка, включая стоматологию! Нет, ваш диагноз определенно нужно пересмотреть, доктор.
Я не получаю удовольствия от того, что открываю пациентам глаза на правду: их зубы в опасности, здоровье ослабло, и впереди – очень много боли. Но мне нравится наблюдать, как испаряется их чувство собственного превосходства. Высокое положение в обществе больше ничего тебе не дает, ты ничем не отличаешься от простых смертных. Ты смертен, и это ужасно. Ты – маленький человек, а мир огромен, небо безгранично, и нормальная еда – очень-очень далеко, тебе не дотянуться. Добро пожаловать в новый мир, он уже никуда не денется. Да и не девался, он всегда был здесь, ты просто не видел его за плечами водителя, швейцара и того азиата, что подает тебе еду навынос.
– Послушайте, – сказал я. – Спасти ваши зубы можно. И десны тоже. Вы избавитесь от неприятного запаха…
– Какого неприятного запаха?
– И если после всех этих процедур вы будете ежедневно пользоваться нитью и ирригатором, полоскать рот, дважды в день осторожно чистить зубы мягкой электрической щеткой, правильно питаться, то ваши зубы станут как новенькие, и вы сможете забыть об этих проблемах навсегда. После пятнадцати лет полного пренебрежения собственным здоровьем это самое настоящее чудо, правда?
Первую половину дня я убил на лечение банкира. Его я-машинка то и дело вибрировала, но ответить он не мог, потому что сидел в кресле стоматолога.
– Слава богу, он послал меня, а не кого-нибудь другого! – сказал Кавано, когда я закончил. – Будь моя воля, я бы никогда не пошел к стоматологу. Думаете, он все знал?
– О ком вы говорите?
Он сел, и на меня вновь пахнуло райскими кущами, этими дивными fleurs буйной маскулинной весны.
– О Пите Мерсере.
– Миллиардере?
– Да. И моем боссе. Он просил передать вам это.
Кавано вручил мне конверт. Внутри была записка:
Мне бы хотелось с вами побеседовать. Я поручил Джиму дать вам номер моего мобильного. Пожалуйста, позвоните как только сможете. П.М.
Мы еще не говорили о суициде твоего отца, – написал он. – Если бы он знал о своем месте в мире, возможно, он бы не покончил с собой. Грозит ли тебе такая опасность? Мысли о самоубийстве закрадываются? Как часто? Я знаю, что ты заблудился, но друг мой! Ты ведь потомок великого народа!
Чего тебе от меня надо? – ответил я. – Чего тебе надо, чего тебе надо, чего тебе надо?
Чтобы ты помог мне возродить этот народ.
Городской воздух колыхался и дрожал от зноя. Солнце было везде и нигде, оно дышало в шахтах и коридорах города, заполняя улицы обессиливающим жарким пульсом. От этого я и остальные пешеходы испытывали дискомфорт на уровне кожных пор. Пот скапливался над каждой губой и в каждой впадине. Такси ослепительно сверкали на солнце. Тенты и навесы потрескивали. Асфальт, которым заливали ямы на дорогах, плавился, а листья деревьев замерли от ужаса в неподвижном воздухе.
Я договорился встретиться с Питом Мерсером в Сентрал-парке. Он не хотел беседовать в офисе.
Я не знал, чего ждать. В жизни не встречал ни одного миллиардера. Наверно, это очень дисциплинированный человек. Встает на рассвете, занимается спортом – четкая, повторяющаяся изо дня в день последовательность силовых упражнений и кардио, – и успешно поглощает необходимую дозу клетчатки. Больше всего от такого строгого режима выигрывают его ЖКТ и банковский счет. Каждая его минута расписана, даже количество выпитой жидкости строго отмерено заранее. Он бреется каждый день, независимо от настроения, а заодно посещает маникюршу, душится и умащается лосьонами, надевает свежий костюм и галстук. Словом, это такой человек, которым я бы никогда не стал – даже если бы в запасе у меня оказалась тысяча жизней.
Однако на скамейке меня поджидал человек в поношенных камуфляжных штанах и туристических ботинках. Он ел пятидолларовый сэндвич, купленный у уличного торговца. Невозможно сохранять достоинство, поедая такую штуку. Ему приходилось наклоняться вперед, роняя капли соуса на землю между широко раздвинутыми ногами. Он держал в горсти штук шестнадцать салфеток разной степени загрязненности, и еще полдюжины смятых валялись рядом на скамейке. Завидев меня, он вскочил и, еще дожевывая, принялся вытираться, чтобы пожать мне руку хоть сколько-нибудь чистой частью тела.
Я сел на скамейку. Волосы у него были пострижены коротко и расчесаны на консервативный пробор. Единственное, что выдавало его возраст, – пакетики «Эрл Грея» под глазами и чуть дряблая кожа на шее. Словом, выглядел он совершенно непритязательно – но при этом мог скупить весь Манхэттен к югу от Канал-стрит.
– Спасибо, что согласились встретиться. Я с большим интересом читаю ваши твиты. «Мы обрели утешение в интимности маргинализации». Когда это было? Сегодня?
Мои твиты! Он решил, что это пишу я!
– У меня сложилось впечатление… – начал я. – Вы публично опровергли…
Он пожал плечами.
– А что мне опровергать? У них нет задокументированной истории и каких-либо сведений о прошлом. Мифы противоречат Библии. Только сказки о чудесном спасении, не подкрепленные никакими фактами. Как вы писали… «угнетенные донельзя»? Что-то в этом духе. В лучшем случае мы располагаем неким генеалогическим древом и не внушающими доверия образцами ДНК. Неужели этого достаточно, чтобы заставить кого-либо что-либо опровергать?
– Но ваша контора только что опровергла подозрения…
– Если бы по миру пошли слухи о том, что я дышу кислородом, я бы попросил своих подчиненных опровергнуть эти подозрения. Я ценю свою личную жизнь.
– Я тоже.
Он вручил мне пакет с сэндвичем.
– Купил вам обед.
– Спасибо.
– Я, правда, не знал, вегетарианец вы или нет. Они вроде все вегетарианцы.
Интересно, кто это – «они»?
– Нет, я слишком люблю мясо.
– Я тоже, – сказал он.
Я открыл пакет. Из пробоины в фольге сочился горячий соус.
– Спасибо, что согласились встретиться, – повторил Мерсер. – Вы наверняка очень занятой человек.
– Не занятее вашего, – сказал я.
– И спасибо, что полечили Джима. За это вам признательна вся контора.
– От Джима очень хорошо пахнет, этого не отнять, но ему стоит всерьез заняться своим здоровьем.
– Как и нам всем, – сказал он. – Почему вы решили стать стоматологом?
– Все оральная фиксация виновата.
– От Джима очень хорошо пахнет, этого не отнять, но ему стоит всерьез заняться своим здоровьем.
– Как и нам всем, – сказал он. – Почему вы решили стать стоматологом?
– Все оральная фиксация виновата.
Он громко расхохотался. Далеко не все находили эту шутку смешной. Да это и не шутка вовсе, просто обычно люди ждут от меня более приличного ответа. Они не любят, чтобы им напоминали о потенциальных извращенских замашках их врача, особенно врача-стоматолога, который регулярно засовывает руки им в рот. Реакция Мерсера мне понравилась. Люблю людей с чувством юмора.
– В юности я влюбился в одну девушку, – сказал я. – Ее рот стал для меня откровением.
– Я тоже любил пару ртов, однако же стоматологом не стал.
– Мой труд оплачивается куда хуже, чем ваш. Вам бы не понравилось.
Он снова засмеялся.
– Да уж. Но делание денег – это пустая трата времени.
– Вы еще не пробовали убедить пациента пользоваться зубной нитью.
– Непростая задача?
– Я сам иногда сомневаюсь в пользе зубной нити. Но сомнения быстро проходят.
– Я раньше никогда не пользовался нитью, – сказал Мерсер, – а потом вдруг начал и обалдел, сколько всякой дряни скапливается у меня во рту. Типа: ого, да это ж целая голяшка! Ни фига себе! А тут полведра попкорна!
– Наверно, у вас глубокие десневые карманы.
– Что, они так и называются – десневые карманы? Какая гадость.
– Гадость? В следующий раз я вас позову на удаление ретинированного зуба. Надо крепко схватить щипцы, потом сделать ими несколько «восьмерок» и рвануть изо всех сил. Иногда, бросая зуб на поднос, мне кажется, что нервы еще шевелятся.
Мерсер вытаращил глаза от ужаса.
– Лучше делайте деньги, – подытожил я.
Он встал и отнес мусор в урну. Я не ожидал, что он мне понравится.
За день до этого я посмотрел в Интернете видеоролик. Мерсер выступал перед Комитетом США по надзору и правительственным реформам – рассказывал о финансовом кризисе 2008 года. Тогда он поставил все против системы и выиграл. Безо всякой иронии Мерсер заявил, что этот парадокс лишь доказывает эффективность работы системы. Представитель Калифорнии выразил несогласие и настойчиво попросил Мерсера объяснить свою «удачу». «Удача тут ни при чем», – ответил Мерсер и подробно описал ход своих мыслей на конец 2007 года. Мы слишком долго позволяли себе безрассудную роскошь – выдачу ипотечных кредитов без первоначального взноса, мы пытались защититься от рисков посредством неконтролируемой торговли кредитными дефолтными свопами. Мерсер сделал нелогичный ход, который – и вот еще один парадокс рыночной экономики – на самом деле оказался вполне логичным. «В этой стране умные люди всегда делали деньги на эксплуатации правящих сил. Кто находится у руля – либералы, консерваторы, демократы, республиканцы, – совершенно неважно. Пусть они действуют, а мы изучим их действия и найдем благодатную почву для эксплуатации. Дают беспроцентные кредиты? Взвинтим цены на активы. Индексируют курс валют? Спекулируем на внешнем долге. Правящие круги призваны защищать капитализм, особенно в Америке. Мы должны быть умнее правящих кругов», – сказал Мерсер представителю правящих кругов.
«Если позволите провести аналогию, мистер Уоксмэн, которая сейчас покажется вам весьма натянутой, я замечу, что экономическая система Америки – да и всего развитого мира – своей концентрацией власти и коррупционностью напоминает Католическую церковь в века, предшествующие Протестантской Реформации. Эту систему контролирует небольшая группа инсайдеров, которые охотно пойдут на все, что поможет им получать огромные прибыли и ни с кем не делиться. Впрочем, на этом сходство заканчивается. Почему страдающие от такой системы до сих пор не взбунтовались? Если в случае с церковью люди боялись вечных мук, то сейчас люди – я имею в виду тех, кто живет от зарплаты до зарплаты, сдает машину в автосервис, сам ходит в супермаркет и все такое, – просто не знают, сколь велики масштабы надувательства. Те же, кто хоть чуть-чуть догадывается, безропотны. И вот пока они несведущи и безропотны, их будут эксплуатировать, а они будут терять и терять».
Под роликом была пара сотен комментариев, полных бессильного гнева.
Я выудил из пакета сэндвич и принял на скамейке ту же позу с широко раздвинутыми ногами. В такую жару я почти не ем, но обижать Мерсера не хотелось. Он вернулся к скамейке и, пока я жевал куриную шаверму, поведал мне свою историю.
Он поехал на могилу матери в Рае. На кладбище, когда он уже возвращался к машине, к нему подошел человек с туго набитым саквояжем. Мерсер решил, что это журналист, но потом увидел, что человек совсем не похож на журналиста.
– А как выглядят журналисты? – спросил я.
– Легкомысленными. Или заносчивыми.
– А Грант Артур какой?
– Он выглядел как человек, принесший себя в жертву делу.
Первым делом Артур сообщил ему, что знает, кто он такой – Пит Мерсер, – но этот самый Пит Мерсер не знает, кто он такой. Быть может, эти слова показались Мерсеру любопытными или даже задели его за живое – как бы то ни было, он остановился и решил выслушать Артура. С какими только просьбами не обращались к Мерсеру: основать стипендию для изучающих внеземные цивилизации, пожертвовать деньги на освобождение живущих в неволе слонов, поддержать кампанию по включению рыцарского поединка в число олимпийских видов спорта, подкупить российский парламент и помочь слепой женщине со слепой собакой купить дом в Хэмптонсе. В обычной ситуации Мерсер не усадил бы незнакомца в машину и не стал бы слушать пространных сказок о великом истребленном народе и утраченном наследии. Но на сей раз он именно так и сделал; исследования Гранта Артура его потрясли.
– До встречи с ним я ничего не знал о своей семье. Ну, понятное дело, кроме имен родителей и бабушек-дедушек. Некоторые документы, собранные Артуром, датировались шестнадцатым и пятнадцатым веками. Минут сорок ушло только на то, чтобы их выложить. Потом мы расстались, и первым делом я отдал все бумаги независимому специалисту по генеалогии. Попросил проверить все имена и даты. Она не нашла ни единой ошибки или фабрикации до тысяча шестисот пятидесятого года.
– А потом что?
– Она зашла в тупик. Последний документ Артура датировался тысяча четыреста семьдесят четвертым годом. Оказалось, это очень приятно – узнать, что твой род уходит корнями в такое далекое прошлое, – произнес Мерсер. – Вы испытали похожие ощущения? Или у вас было по-другому?
Я почувствовал себя… не у дел. Фруштику выложили всю информацию о его роде, теперь вот и Мерсеру. А я чем хуже?
– На меня у них другие планы, – сказал я. – Мне ничего такого не показывали.
– Ничего?
– О моей генеалогии – ничего.
– А анализ ДНК у вас взяли?
Я помотал головой.
– Тогда откуда вы знаете?..
Я рассказал ему про сайт клиники, страничку на Фейсбуке и аккаунт в Твиттере.
– Они сделали вам сайт без вашего разрешения?
Я кивнул.
– И все эти твиты писали не вы?
Неужели он был так любезен, купил мне сэндвич, смеялся над моими шутками и вообще решил со мной встретиться исключительно из-за моих твитов?
– Боюсь, что нет.
– Так вы, возможно, и не принадлежите к ульмам. Они вас просто используют!
– Возможно.
Он отвернулся и посмотрел вдаль. Затем хлопнул себя по ляжкам и встал.
– Что ж…
– Вы уже уходите?
– Не хочу отнимать ваше драгоценное время. – Он протянул мне руку. – Огромное вам спасибо за помощь.
Я наконец-то встал и пожал ему руку.
– Разрешите поинтересоваться, чем же я вам помог?
– Серьезные люди не занимаются хищением личных данных других людей, не пропагандируют свою идеологию от чужого имени. На вашем месте я бы нанял хорошего адвоката. Боюсь, вы стали жертвой аферы, и я тоже. Любопытная вышла история… – добавил он, прежде чем уйти. – Жаль, что она так быстро закончилась.
Он наверняка прав, подумал я. Это всего-навсего афера. Стремительный уход Мерсера из парка напомнил мне, что можно мыслить здраво, оставить всю эту смехотворную чушь позади и никогда к ней больше не возвращаться.
В выходные я отправился в торговый центр – надо было многое обдумать. Что я чувствовал? Облегчение? Разочарование? Опять гнев?
Когда несколько лет назад я прекратил покупать вещи, сэкономленные деньги я стал копить – с намерением сделать что-нибудь хорошее для мира. Вместо того чтобы приобрести некую вещь, я записывал ее цену в блокнот, а в конце года складывал все цифры и жертвовал получившуюся сумму на какое-нибудь хорошее дело. Гаити. Борьба с голодом. Молодые семьи, отважившиеся жить вместе с рогатым скотом в какой-нибудь богом забытой глуши. Насколько я могу судить, толку от моих денег не было никакого. На Гаити по-прежнему царит нищета, голод тоже никуда не делся. Я не ждал, что смогу избавить мир от всех болезней и напастей, однако все мои попытки привели лишь к одному: к увеличению спама в моем почтовом ящике. Поднимать экономику и тем самым повышать уровень жизни – это одно, а пытаться сделать мир лучше посредством нескольких пожертвований – совсем другое. Я лишь убедился в ничтожности своих усилий и оттого впал в тоску.