- Здравствуй, Вася, - как-то замедленно проговорил Марк вошедшему гостю. Счас суп готов будет, поешь?
- Я не того, - мотнул головой Ванеев, стаскивая с себя мокрый ватник. - Я газету принес...
- Какую газету? - Марк посмотрел на Васю, и толстые линзы очков увеличили удивление его взгляда.
- Ну помнишь, ты мне про своего Кузьму, попугая говорил?
- Да...
- Ну так тут вот про него и даже про тебя есть! - сказал старик, вытащил из-за пояса брюк свернутую трубочкой газету и подал ее Марку.
Руки у Марка задрожали, он развернул газету.
- На какой странице? - спросил.
- Там, посередке. Она промокла чуть-чуть, так что не порви...
Марк, раскрывая газету, подошел к столику, разложил ее на нем, раскрыл посередке и увидел среди бисера текста фотографию попугая.
- Кузьма! - вырвалось у него. - Где ж это он?..
- Ты почитай, почитай, - говорил Ванеев. - А я пока за супом послежу, чтоб не убежал...
Марк сел на табурет и стал читать. От напряжения болели глаза, болели и слезились. Приходилось приподнимать очки и вытирать слезы рукой.
В статье рассказывалось о каком-то ученом, изучающем возможности попугая и открывшем с помощью этого попугая огромное количество неизвестных раньше стихов неизвестного поэта.
Статья была на весь разворот, и Марк уже терял терпение.
- Где же здесь про меня? - шептал он сам себе. - Где ж тут про меня?
Ванеев сделал шаг к столу, наклонился над разложенной газетой и, ткнул пальцем в какой-то абзац.
- Там где-то.
Марк снова протер рукой глаза, поморгал, наклонился над статьей.
"Со своим первым хозяином и дрессировщиком Марком Ивановым попугай ездил с концертами больше двадцати лет. Птица пользовалась огромным успехом, можно сказать, что знала ее вся страна. И когда началась война против гитлеровской Германии, Марк Иванов с попугаем Кузьмой дали сотни концертов на фронте, в перерывах между боями, в госпиталях. Сами они тоже побывали в госпиталях - оба были тяжело ранены во время выступления. Но потом они все равно вернулись в строй и если б не тверинщина - выступали бы и сегодня. В эти дни Марку Иванову было бы шестьдесят семь. Он умер в тюрьме на глазах у своего попугая от дистрофии и сердечного приступа. Его фамилия заняла свое место в списке миллионов жертв несправедливого, жестокого режима Тверина..."
Снова заболели глаза. И заныла переносица, почти продавленная этими тяжелющими очками.
Марк положил очки на стол, рукой схватил свои взъерошенные седые волосы, потянул их до боли. Потом отпустил.
- Слышишь, Вася, пишут, что я умер!.. Вася кивнул, следя за кипевшим супом.
- Но я ведь живой, - сказал Марк. Вася снова кивнул, не глядя на приятеля. Потом сказал: "Живой". Марк чувствовал себя крайне удрученно.
- Ты до конца читал? - спросил он.
- Ага.
- А где они сейчас? А?
- В Ялте...
- В Ялте? - воскликнул взбудораженный старик. - В Крыму? Я хочу его увидеть... Я ведь жив...
Вася обернулся и посмотрел на приятеля с сочувствием.
- Ялта ведь недалеко? - спросил Марк.
- Недалеко, - подтвердил Вася. - Я туда ездил на экскурсию от нашего "Сокола". Часа четыре езды...
- Поеду, - прошептал Марк. - Надо ехать... Не знаешь, когда автобусы есть?
- С утра, наверно. С Судакской автостанции.
- Вася, - Марк подошел к сидевшему у плиты старичку. - Послушай, ты посиди здесь за меня денек! Завтра. А?
Ванеев поднял взгляд на Марка, посмотрел на его затуманенные, неизвестно куда смотрящие глаза.
- У меня же лодочная... Я ж там должен до семи быть.
- А ты Нину свою попроси! Она пусть на лодочной подежурит, а ты здесь! Прошу тебя! Я ж поеду, скажу им, что живой! Может, они что сделают? Может, Кузьму вернут, и я тут по санаториям выступать буду... А? И ты с нами ездить будешь? Подежурь, а?
- Ну... я... так не знаю... - замялся Ванеев. - Надо с Ниной поговорить, я так не знаю...
- Ну так сходи, пожалуйста, поговори! - просил, стоя над Ванеевым, Марк.
- Когда, сейчас? - Вася испуганно оглянулся на мокрое окошко.
- Да, сходи сейчас, а я пока суп разолью по тарелкам.
И Нину позови, вместе поедим... А, Вася?
Ванеев поднялся с табурета. Снял со спинки кровати свой мокрый ватник; ватник был насквозь промокший, и надевать его никак не хотелось, особенно после того, как погрелся он у газовой плиты.
- Надень мой плащ, - говорил Марк, показывая рукой на висевший на гвоздике черный плащ. - Он сухой, я сегодня никуда не выходил!
Вася вздохнул, надел плащ, открыл дверь, сначала выглянул в проем. Обернулся. Сказал: "Ну счас вернусь!" и побежал под дождем к пятиэтажному дому, в котором жил вместе со своей "новобрачной", такой же старухой Ниной.
Марк, забыв о супе, снова сел за стол и смотрел на фотографического черно-белого Кузьму. В глазах стояли слезы, но не из-за напряжения в этот раз, а из-за воспоминаний, нахлынувших куда сильнее, чем этот майский дождь, монотонно шелестящий за окном.
- Завтра увижу... - бормотал Марк. - Завтра его увижу... Поднялся, прихрамывая подошел к двери, выглянул наружу в надежде увидеть бегущего назад Васю Ванеева, но на дворе было тихо, и только дождь монотонил тоскливо. Вернулся к столу. Запершило в горле. Прокашлялся, и тут же старая рана напомнила о себе - закололо в груди, в легком.
Снова закашлялся, но теперь уже с хрипом. Привычный звук сотряс будку-сторожку.
Когда Вася Ванеев, договорившись обо всем с Ниной, прибежал назад, чтобы обрадовать приятеля-сторожа, Марк лежал на полу лицом вверх.
Толстые линзы очков увеличивали уставший тусклый взгляд остановившихся глаз. Лицо было бледным и поразительно худым. Одна рука неуклюже лежала на тонкой "лебединой" шее, вторая была откинута в сторону.
Постояв над телом несколько минут, Вася пришел в себя. Присел на табурет, подумал о смерти, до которой не так уж долго осталось и ему. Потом выключил суп. Приподнял газовый баллон, проверяя, много ли еще там газа осталось. Показалось, что много.
"Чего пропадать?" - подумал он и выкрутил вентиль шланга, соединявшего баллон с плитой.
Нести этот довольно тяжелый баллон ему не хотелось, но и оставлять его было грех. Поразмыслив немного, решил Ванеев сначала отнести домой кастрюлю супа, а потом уже вдвоем с Ниной вернуться за баллоном.
Нашел зеленую эмалированную крышку от кастрюли, не от суповой кастрюли, ну да все равно, лишь бы подходила. Взял с крючка над плитой две тряпки, схватил ими горячие ручки кастрюли и, отпихнув ногой дверь, поспешил под дождь.
Глава 27
Дело двигалось к Новому году. Все больше приходило старику Эква-Пырисю поздравительных открыток и телеграмм, посылок и бандеролей, и все меньше серьезных писем.
Банов был этому рад. Не то чтобы не нравилось ему читать эти письма. Просто знал он, что отвечать на них придется Кларе, а Клара, бывшая уже на каком-то месяце беременности, быстро уставала. Хотя надо сказать, что беременность сделала Клару удивительно красивой - обычно худое скуластое лицо округлилось, и что-то доброе и мягко-женское появилось в нем: то ли выражение мольбы или же просто какого-то не очень важного вопроса ко всему окружающему миру, а может быть, было это выражением ожидания ребенка, что тоже само по себе не могло не быть - причиной внутренней и внешней мягкости и доброты,
Погода была отменная. Снег искрился под солнечными лучами, снегири красногрудыми комками перелетали с елки на елку или вдруг опускались на простынно-белый снег и шумели себе там, что-то под этим снегом выискивая. Иногда пробегала по снегу от одного дерева к другому рыжая белка.
Кремлевский Мечтатель, казалось, получал в эти дни больше удовольствия от наблюдения природной красоты, чем от распаковки бандеролей и посылок. Хотя пару дней назад три одинаковые по форме, довольно длинные посылки вызвали у старика взрыв удивления и радости. Сразу три лыжные фабрики прислали Кремлевскому Мечтателю по паре добротных лыж в подарок к Новому году. Одна пара лыж пришла от Мукачевской лыжной фабрики, и назывались эти лыжи "Елочка", вторая пара "Турист" - пришла с Урала, а третья пара вообще из-за границы, и назывались эти лыжи по-иностранному, так что понять, откуда их прислали, ни старик, ни Банов не смогли.
Но зато тут же придумал Кремлевский Мечтатель лыжный праздник, и вот пару дней спустя они втроем, вместе с беременной Кларой пошли на лыжную прогулку.
Шли, не спешили. Первым прокладывал неглубокую лыжню Банов, за ним шла на лыжах Клара, а уж позади всех не спеша Кремлевский Мечтатель.
Гуляли они часа два и проложили неплохую прогулочную лыжню по Подкремлевским лугам с подъемами и спусками с холмов и приятными проходами между близко растущими елочками.
- Теперь будем через день прогуливаться! - сказал, отдышавшись, покрасневший и румяный от мороза старик.
Отогрелись у костра, поставили лыжи возле его, Эква-Пырися, шалашика. И стали солдата ждать с обедом.
Потом обедали с аппетитом, и, конечно, из-за скудности разделенного на три части обеда, все трое остались немножко голодными.
Потом обедали с аппетитом, и, конечно, из-за скудности разделенного на три части обеда, все трое остались немножко голодными.
- Надо что-то придумать, - сказал старик и посмотрел на ожидавшего окончания обеда Васю.
- Ничего нельзя, - развел руками Вася. - Я ж говорил, повар-азербайджанец, он лишнюю котлету никому не даст, выбросит, а не даст!
- Да? - сказал задумчиво старик. - Но тут дело серьезное. Вот товарищ Клара скоро матерью станет, а будущая мать должна быть сытой и здоровой, иначе придет на смену нам слабое, хилое поколение, так ведь, товарищ Банов?
- Ага, - сказал Банов.
- Может, рапорт написать? - предложила Клара, решив, что не дело это, когда в общем-то ее проблема решается без ее участия.
- Рапорт? - переспросил старик. Подумал пару минут.
Потом, обернувшись к ней, сказал: - Не рапорт, а заявление! Именно заявление под моей подписью... на имя коменданта Кремля... Как сейчас коменданта Кремля звать? - обернулся старик к солдату.
Солдат пожал плечами.
- Ну ладно, просто на коменданта Кремля... А ну-ка, товарищ Банов, дай-ка мне письменную доску и принадлежности.
И, отложив недоеденную перловую кашу с тефтелями, положил старик себе на колени письменную доску и стал писать на листке бумаги заявление.
- Так, "Коменданту Кремля, заявление, - диктовал сам себе Эква-Пырись. Убедительно прошу вас увеличить размер посудочного судка в связи с тем, что отпускаемой мне ежедневно порции явно не хватает для энергичной умственной деятельности. Должен сказать, что, исходя из моих наблюдений, размер посудочного судка должен быть увеличен как минимум в два, а лучше - в три раза. С партийным приветом, В. И. Эква-Пырись".
- Вот, - старик взял написанное заявление в руки, перечитал и подал его солдату. - Отдашь непосредственному начальнику!
- Так точно, - сказал солдат. - Подождем, посмотрим, - сказал Эква-Пырись Кларе и Банову. - Не могут они мое заявление без ответа оставить!
Солдат ушел. Дел больше на вечер у старика, Банова и Клары не было. И уселись они на расстеленных двух шинелях у костра в домино играть.
А сверху незаметно подкрадывался зимний вечер, и неподвижный воздух охотно растворял в себе теплое дыхание трех игроков.
Глава 28
Улицы Москвы были засыпаны опавшей листвой. Желтый ковер покрывал тротуары. Ночами лунный свет отражался в тысячах окон и, отраженный, падал вниз, придавая засыпанным улицам неземной сказочный цвет. Проезжали машины по дороге, проходили люди, и вместо звука шагов, вместо урчания мотора слышен был лишь шорох листьев, шорох сухих осенних листьев.
Осень в Москве стояла сухая: ни дождей, ни туманов. И небо над городом было чистое и белесое. И в природе, и в городе царило спокойствие.
Рано утром, когда поезд только въезжал в пределы Москвы, Добрынин не мог не заметить этого спокойствия, этого согласия природных и человеческих сил. Он стоял в тамбуре вагона у двери и смотрел в окно, наслаждаясь железной музыкой колес. Эта музыка своей постоянностью и приятной монотонностью заставляла Добрынина думать о вечном, о бесконечном. И он думал о своей стране, думал о ней с любовью, как можно думать о женщине. Думал и о том, что сама Родина во многом похожа на женщину. И не из-за плакатного "Родина-мать". Совсем нет. Что-то другое было в Советской стране от женщины. Может быть, правда, только от советской женщины. Какая-то беспрекословность и, может быть, непредсказуемость в хорошем смысле. Если думать проще - то была у Родины загадка, манящая и непонятная загадка, которая всю жизнь держит человека, любящего человека, в восторженном напряжений. Вот и сейчас Добрынину было приятно и радостно думать об этой загадке, и думал он о ней не для того, чтобы попытаться ее разгадать. Нет. Не было в нем этого глупого рвения молодости, пытающейся все расставить на свои места, расшифровать все шифрограммы жизни.
На вокзале Павла Добрынина встретил незнакомый человек в длинном темно-синем пальто и шляпе.
Наверно, выглядел Добрынин немного странно, чем и привлек внимание посланного встречать его ответраба: зеленый выцветший вещмешок, конечно, не подходил к синему аккуратному костюму.
- Вы товарищ Добрынин? - спросил этот высокий мужчина в шляпе.
-Да.
- Мне приказано отвезти вас в Кремль. Вас ждут.
Не задавая никаких вопросов, Добрынин пошел за ответрабом, сел у вокзала в черную легковую машину, и помчались мимо машины улицы и переулки Москвы, пока не выкатилась она на Красную площадь и не въехала в ворота Кремля.
- Ну вот, приехали, - сказал, так и не представившись, ответраб.
- А где я... где найти товарища Свинягина? - спросил, оглядываясь по сторонам, народный контролер.
- А зачем вам Свинягин? - удивился ответраб. - Вас же генерал-лейтенант Волчанов ждет.
- Да? - вырвалось у Добрынина.
Конечно, он хотел встретиться со своим старинным другом Волчановым, но думал, что произойдет это как-то между делом, ведь радиограмма была подписана Свинягиным. И вот, оказывается, ждет его здесь, в Кремле, не Свинягин, а как раз его старый добрый друг.
- Сейчас я вас отведу, - сказал ответраб. - Секундочку подождите!
Ответраб давал какие-то указания шоферу, а Добрынин послушно стоял с другой стороны машины. Стоял и ждал.
Вскоре ответраб окликнул его, и пошли они к знакомому Добрынину по прошлым приездам в Кремль желтому несколькоэтажному зданию, где он часто пил чай и разговаривал с товарищем Твериным.
"Наверно, Волчанов теперь рядом с Твериным сидит, - подумал народный контролер. - Генерал-лейтенант все-таки!"
Зашли в служебный торцевой вход. Там постовой милиционер попросил показать вещмешок. Он рылся в нем не глядя, а просто ощупывая содержимое, и вдруг лицо его изменилось, и он нажал на черную кнопку на столе. Сразу прибежал еще один милиционер, постарше и суровее. Они вдвоем пристально посмотрели на Добрынина. Ответраб стоял в стороне.
- У вас с собой есть оружие? - с угрозой в голосе спросил пришедший позже милиционер.
- Да, - удивленно пожал плечами Добрынин. - Револьвер. Мне его товарищ Тверин подарил.
Милиционеры, вытащив из вещмешка револьвер, стали рассматривать его внимательно, читали выгравированную на вороненой стали надпись.
А Добрынин улыбнулся вдруг, вспомнив, как много лет назад вошел в эти двери впервые и стоявший на посту милиционер не мог понять, почему в его вещах находился топор. "Интересно, где теперь этот топор?" - подумал Добрынин. Попытался вспомнить, но не смог.
- Револьвер заберете, когда будете выходить, -сказал наконец старший милиционер.
Поднялись по ступенькам. Добрынин помнил, что товарищ Тверин сидел на третьем этаже, но сейчас они поднялись на второй и шли по длинному коридору, устеленному красной ковровой дорожкой.
Добрынин, вспомнив свои прошлые приезды, остановился вдруг, втянул носом воздух. Ответраб тоже остановился, оглянулся на народного контролера.
- Здесь раньше лошадьми пахло, - сказал ответрабу Добрынин. - Не здесь, на третьем этаже... Маршал... как его?...
Добрынин напрягся, но фамилию маршала вспомнить не смог.
Ответраб на ходу пожал плечами и посмотрел на Добрынина с некоторым недоверием.
- А кремлевские конюшни еще есть? - спросил вдруг
Добрынин, пытаясь по-другому вытянуть из своей памяти фамилию маршала.
- Конюшни? - удивился ответраб. - Нет, нет здесь конюшен. Это ж не колхоз!..
После этого Добрынин замолчал. Остановились у последней двери по коридору. Ответ-раб стукнул в нее два раза.
- Да! - донеслось изнутри.
- Идите! - сказал ответраб.
Добрынин зашел и остановился. Кабинет был не маленький, но и не очень большой - чем-то даже напоминал его кабинет на спиртозаводе.
За письменным столом сидел - Добрынин сразу его узнал - постаревший Волчанов. Он был в штатском и выглядел очень по-домашнему. Наверно, потому, что его черный костюм был плохо выглажен.
- Господи! - воскликнул Волчанов, поднимаясь.- Паша!
Добрынин подошел. Они обнялись через, стол, и оба тяжело вздохнули.
- Ну садись! - сказал хозяин.
- Ты уже генерал, и вот теперь здесь сидишь, - Добрынин осмотрел кабинет оценивающим взглядом. - На повышении!
- Та-а! - Волчанов махнул рукой. - Здесь я сижу временно. Пока мой флигелек перестраивают. Понимаешь, неделю назад оползень случился, и под моей комнатой - провал. Сейф с документами просто под землю провалился. Еще не знаю, как отчитываться буду. А все потому, что понарыли эти придурки тут под Кремлем! Да садись ты!
Добрынин сел по другую сторону стола.
- Я думал, меня Свинягии вызвал, - сказал он. - А тут мне говорят, что ты. Я так обрадовался...
- А, Свинягин он и есть Свинягин! - махнул рукой Волчанов. - Это я просто для порядка радиограмму так подписал, чтоб не суетились там твои, а то б черт его знает - везли бы тебя на машине с охраной до самой Москвы.
- Так, значит, это не для работы... - понял Павел.
- Нет, - ответил Волчанов. - А вообще-то ты не радуйся! Новости ведь хреновые...