В основном же вопросы прихожан были о еде, о детях, о пьющих мужьях и разводе с ними, о поминках в пост и происках колдуньи-соседки… Денис огорчался, но не унывал, отвечал, следуя апостолу, сдержанно, со смирением, справедливо полагая, что все у него еще впереди. Видавшие виды пожилые священники подшучивали над его юношеской восторженностью, но не зло, потому что помнили себя в этом возрасте, а он на них за это не обижался, да к тому же, обладая чувством юмора, умел ответить на шутку шуткой.
Богослужение в сочельник Денису нравилось всегда. И в детстве, когда бабушка оставляла его одного посреди храма, и он стоял, задрав голову, маленький, ниже аналоя, и замирал в восторге, глядя на вдохновенные лики евангелистов под сводами в таинственном полумраке. И позже, когда уже юношей читал на клиросе псалмы или выносил из алтаря свечу перед Евангелием. А теперь ему впервые, как священнику, самостоятельно предстояло служить Царские часы навечерия.
– …Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока… – напевал про себя отец Дионисий под хруст снега. Хорошо! Утром накануне Рождества в церкви народу немного, и потому служба какая-то очень личная, будто для тебя одного совершается. И алтарь, и клирос сходятся посреди храма. Евангельские тексты торжественно звучат в тишине. Слышно, как потрескивают свечи, и в свежем утреннем воздухе тонко пахнет ладаном. Белые ризы и стихари словно инеем покрыты – того и гляди тоже захрустят.
Все это представлялось мысленному взору отца Дионисия, пока он шел по аллее к собору. Время от времени он косил глазами на верхнюю губу, легкий пушок на которой покрылся инеем и казался белыми густыми усами. Это смешило священника, и он улыбался, радуясь морозному утру, наступающему Рождеству, самой жизни, в которой все было хорошо и понятно. Мороз чуть-чуть пощипывал еще не обросшие бородой щеки, прихватывал кончики ушей.
– …И Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе!..
В этот ранний час прохожих было мало, и потому отец Дионисий вздрогнул, когда посреди аллеи, словно ниоткуда, прямо перед ним возникли три цыганки.
– Угости сигареткой, дорогой! – обратилась к отцу Дионисию одна из них, что помоложе.
– Не курю, – коротко ответил он.
– А спросить у тебя можно? – вступила в разговор другая, полная, в нутриевой шубе до земли.
Чем заканчиваются подобные разговоры, он знал и потому продолжал идти как бы не слыша.
– Дай десять рублей ребенку на молоко, – попросила первая. Молодые глаза ее задорно блестели.
И тут отец Дионисий не выдержал.
– Да у тебя и ребенка-то никакого нет! – с укоризной в голосе произнес он.
– Почему нет? – искренне удивилась цыганка. – Есть. Дочка у меня… Слушай, дорогой…
Третья цыганка выглядела старше своих товарок. Она молча шла рядом, и лицо ее в большом пуховом платке трудно было разглядеть.
– Слушай, дорогой, – продолжала молодая цыганка, – хочешь, я тебе погадаю? Скажу все, что тебя ждет в будущем.
Отец Дионисий рассмеялся.
– Это один Господь знает. Куда уж тебе!
– Ты в Бога веришь, парень? – спросила вдруг молчавшая до сих пор закутанная в платок цыганка.
– Я – священник! – радостно сообщил он, и в голосе его прозвучала гордость.
Цыганки остановились. Встал и отец Дионисий: любопытно, что же будет дальше?
– Э-э, дорогой, – протянула вторая цыганка, как ему показалось, несколько разочарованно. – Что ж ты сразу не сказал? Иди, дорогой, куда шел!
– С праздником, ромалы-чавалы! – весело поздравил растерявшихся цыганок отец Дионисий. – С наступающим Рождеством Христовым!
Цыганки залопотали по-своему, громко засмеялись и отправились по аллее в противоположную сторону. Только та, что постарше, задержалась на миг, словно хотела о чем-то спросить – так показалось отцу Дионисию, – но не спросила, повернулась и пошла вслед за подругами.
– Дева днесь Пресущественнаго раждает… – попытался продолжить мысленное пение отец Дионисий, но что-то мешало ему. То ли перепалка с цыганками нарушила песенный настрой, то ли третий глас праздничного кондака не совпадал с походкой. «Надо бы в рясе ходить на службу, – подумал он. – Действительно, одежда священника – своего рода проповедь…» Додумать мысль он не успел, потому что подошел к собору.
Там все было так, как представлялось отцу Дионисию: тихо, празднично, малолюдно. На службу Царских часов народу ходит немного. Люди дома готовятся к празднику. А вот уж с вечера да ночью тут все, верующие и неверующие, в храм явятся, яблоку негде будет упасть, почти как на Пасху. Правда, разойдутся гораздо раньше.
В этом году Рождество выпало на среду, что значительно усложняло службу в сочельник: к Царским часам присоединяются изобразительные и вечерня с литургией святого Василия Великого. Отец Дионисий с вечера несколько раз прочел порядок службы и даже мысленно представил, как он будет ее совершать, – получалось неплохо. Правда, стоять у престола в одиночестве он будет недолго – после изобразительных службу возглавит опытный священник, протоиерей Николай Юницкий, но все равно: навечерие-то предстояло начинать ему! Он волновался.
Все прошло тихо и спокойно. После Царских часов отец Дионисий вернулся в алтарь, а когда певчие запели «Во царствии Твоем…» и алтарник открыл завесу, к престолу встал отец Николай. Дальше можно было не волноваться. На паремиях отец Дионисий с чувством пел в алтаре: «С ними же помилуй нас» и «Жизнодавче, слава Тебе». Сердце его преисполнилось радости. А когда по отпусте литургии поставили свечу перед иконой Рождества Христова на центральном аналое и они с отцом Николаем и дьяконом Евгением спели тропарь и кондак праздника, он почувствовал такой прилив сил, что хоть служи заново.
Разговевшись коливом, отец Дионисий сходил домой, немного отдохнул, а в одиннадцать часов вечера вернулся в собор. На паперти в ярком свете фонарей пританцовывали нищие. Их морозом не испугаешь. Знают: на праздник люди широко открывают кошельки.
– Помолись, отче святый, о мне, грешном! – театрально произнес пьяненький Михалыч, нищий в зеленом женском пальто. – И пожертвуй на хлеб насущный убогому.
– Это ты, что ли, убогий, Михалыч? – усмехнулся отец Дионисий.
– А то кто же? Аз есмь…
– Убогий – значит у Бога на примете, а ты у милиции на учете!
– Грешен, батюшка! А все же праздника ради… Христос воскрес… То есть, я хотел сказать, родился!..
– Хватит, Михалыч, не богохульствуй!
В храме было многолюдно: кто-то заказывал поминовения, кто-то ставил на подсвечниках возле икон свечи, кто-то просто стоял в ожидании службы. В арках правого и левого приделов алтарники уже выставили аналои для исповеди, за одним из которых предстояло занять место и отцу Дионисию: исповедников после поста было предостаточно.
Не успел он вынести из алтаря крест и Евангелие и прочесть молитвы перед исповедью, как сквозь народ к аналою протолкалась цыганская семья. К своему удивлению, в цыганке отец Дионисий узнал одну из утренних знакомых – старшую, ту, что была закутана в пуховый платок. Сейчас платка на ней не было, голову цыганки покрывала яркая, красная с черным, шаль. Она посмотрела на священника – в глазах мелькнуло удивление и сразу погасло. Женщина что-то шепнула одному из троих черноглазых малышей, что держались за подол ее широченной юбки, и они вмиг исчезли за спиной матери. Чуть отодвинув цыганку в сторону, к аналою придвинулся, по всей видимости, ее муж, видный цыган лет сорока в распахнутом полушубке.
– На исповедь? – строго спросил отец Дионисий. – Тогда вставайте сюда. – Он показал на стоящих в очереди людей. – Все ждут, и вы подождите.
Цыган кашлянул в кулак.
– Нет, отец. Нам, это… – Он замялся. – Нам молитву Василя…
– Какую молитву? – не понял отец Дионисий.
– Василя… Прочитай жене, ради Бога. Молитву святого Василя…
Никакой «молитвы Василя» отец Дионисий не знал да и припомнить таковую не мог. Что делать? И люди, как назло, смотрят. Отец Дионисий почувствовал, что краснеет, и, чтобы не ударить в грязь лицом, сказал:
– Сейчас. Подождите немного. Посмотрю в старой книге.
Цыгане согласно закивали, а он пошел в комнату священников. Протоиерей Николай Юницкий после утренней службы домой не уходил, отдыхал здесь. Он сидел в кресле у стола, на котором горела настольная лампа с зеленым абажуром, и читал, сдвинув очки на кончик носа, новый номер «Фомы».
– Цыгане, говоришь? – отрываясь от журнала, переспросил он. – Ясно. На Рождество они всегда являются чуть ли не табором. Это у них любимый праздник. И что же?
– Молитву какую-то спрашивают… Василя.
– Какую-какую молитву? – заинтересовался Юницкий.
– Святого Василя, – недоуменно пожал плечами отец Дионисий.
Протоиерей задумчиво почесал бороду.
– Может, святого Василия Великого?
– Точно! – обрадовался отец Дионисий и хлопнул себя по лбу. – Конечно, святого Василия Великого. Как я сам не догадался?!
– Святого Василя, – недоуменно пожал плечами отец Дионисий.
Протоиерей задумчиво почесал бороду.
– Может, святого Василия Великого?
– Точно! – обрадовался отец Дионисий и хлопнул себя по лбу. – Конечно, святого Василия Великого. Как я сам не догадался?!
Он уже хотел бежать в храм, но Юницкий остановил его:
– А зачем им эта молитва, ты спросил?
– Нет, не успел еще…
– А ты сам-то помнишь ее?
Отец Дионисий отрицательно покачал головой.
– Посмотри в требнике. Молитва святого Василия особенная, заклинательного содержания. Что у цыган за надобность в такой молитве, узнай-ка.
– Хорошо, – согласился отец Дионисий и отправился в собор.
Цыгане терпеливо ждали у аналоя.
Отец Дионисий открыл требник и нашел по содержанию нужную молитву. Она называлась «Молитва запрещательная святаго Василия над страждущими от демонов». Ничего себе! Кем-кем, а экзорцистом он прослыть не хотел. Пусть уж сей род изгоняется постом и молитвой, но без его помощи. Демоны – это вам не сектанты. Тут отец Дионисий свои силы не переоценивал.
Подозвав мужа с женой как можно ближе, чтобы не было слышно прихожанам, отец Дионисий спросил:
– Что у вас произошло?
– Нам сказали, нужно молитву святого Василя, – твердил свое цыган.
– Я эту молитву читать не буду, пока не объясните, в чем дело! – отрезал отец Дионисий.
Тут заговорила цыганка:
– Муж, вот он, меня обидел. Крепко обидел.
– Ну и что?
– Это три дня назад было. Я очень разозлилась на него, понимаешь?
– Нет, не понимаю, – сказал отец Дионисий, поглядывая на все увеличивающуюся очередь исповедников. – Не понимаю, при чем тут молитва, да еще такая!
– Э-э, погоди! – снова вступил в разговор цыган. – Я правда обидел ее. А она поклялась не кормить меня больше обедом.
– Так. И что?
– Как «что»? Третий день голодный хожу! Ладно бы один я, а то и дети тоже. Понимаешь? Не готовит еду. Она клятву дала – не может нарушить. Прочитай скорее молитву, пусть детей накормит. И меня, конечно!
Хоть стой, хоть падай. Отец Дионисий чуть не рассмеялся, но сдержал себя, сохраняя солидность.
– Иди сюда, – велел он цыганке. – Наклони голову. Каешься, что так поступила?
– Каюсь, батюшка. Виновата. Но пусть он меня не обижает, а то…
– Стоп! – остановил отец Дионисий готовую к новой клятве цыганку. – Клясться – большой грех, запомни. Запомнила?
– Запомнила.
– Ну вот.
Он открыл в требнике молитву «о дерзостно клянущихся» и прочел ее над головой цыганки.
– Все. Иди и больше так не делай!
– Эй, спасибо! Спасибо, батюшка! – радостно сказал цыган и, схватив жену за рукав, потащил к выходу из храма.
Трое цыганят едва поспевали за родителями.
Отец Дионисий смотрел им вслед и думал, что, конечно, сражаться с сектантами дело важное, но и простым людям помогать хорошо: на душе теплее становится, а это, наверное, и есть Божья благодать. Он посмотрел на очередь исповедников и вздохнул: уж сегодня-то в ищущих помощи недостатка не будет!
Per crucem ad lucem [2]
Их было четверо. Отец Дионисий сразу подумал, что они братья, так мужчины были похожи друг на друга, различаясь разве что по возрасту: рослые, крепкие, с пронзительными черными глазами. Заговорил старший, совсем уже седой, в светлой спортивной куртке и в очках без оправы, сдвинутых на кончик носа.
– Батюшка, – сказал он и погладил короткий серый ежик на голове, – у нас мама при смерти. Хочет исповедаться и причаститься.
Все четверо смотрели на священника.
– Она в сознании? – спросил отец Дионисий, поправляя наперсный крест.
– Да-да, в сознании, – ответил тот же мужчина, а молчавшие братья его согласно закивали. – Она в этот храм ходила много лет… Вы могли бы поехать с нами?
Отец Дионисий вздохнул и поглядел в окно. Сгущались сумерки. На стекле застыли дождевые капли. После вечерней службы хотелось пойти домой, повозиться с малышом и посмотреть голливудскую версию романа Джона Брауна «Код да Винчи» с Томом Хенксом в главной роли. Книгу Брауна отец Дионисий читал, и она ему не понравилась, показалась дешевым детективом, намного слабее первого романа «Люди и демоны», и уж конечно не стоящим такого шума, какой был поднят вокруг него. Диск с фильмом ему дал отец Андрей всего на пару дней, и на просмотр оставался только сегодняшний вечер.
– Хорошо, – сказал отец Дионисий, переводя взгляд с одного мужчины на другого и снова поражаясь столь явному их сходству. – Сейчас соберусь и поедем.
Видно было, что братья обрадовались.
– Мы поставим свечи, – откашлявшись в кулак, произнес старший, – и будем ждать вас в машине. Там у ворот фургон Volkswagen стоит, увидите.
В алтаре пылесосила ковролин старшая алтарница Екатерина, худенькая старушка с большой родинкой на щеке. Она, как никто другой, заботилась о чистоте и порядке в алтаре – в ее дежурство ни пылинки нигде не было, а кадила, висящие рядком возле вытяжной ниши, и латунные подсвечники блестели так, будто их только что привезли из софринского магазина. С утра до вечера Екатерина что-то чистила, мыла, убирала, и это доставляло ей неподдельное удовольствие и радость.
– Что, матушка, – сказал отец Дионисий, – не нашлось никого помоложе тебя пылесосить?
– Молодежь домой спешит, батюшка. А мне торопиться некуда, – ответила Екатерина, выключая гудящий пылесос.
Положив в дароносицу частицу запасных Даров и пузырек с вином, отец Дионисий предупредил алтарницу, что вернется после причащения в собор.
– Али помирает кто? – спросила она.
– Помирает. Надо причастить.
– Помогай Бог, батюшка. Алтарь, значит, сам запрешь?
– Запру, конечно.
– Не забудь ключик на место повесить, за иконку. Помнишь?
– Помню.
– То-то. Забываете вы, молодые, все. Третьего дня отец Андрей закрыл да и унес с собой ключ. Я утром пришла, а в алтарь не попаду.
– Не забуду, матушка, не беспокойся. А где требник?
– Там лежит, на скамейке. Я на полке пыль вытирала, все книги и сняла.
На улице моросил мелкий дождь. Отец Дионисий раскрыл зонтик и, придерживая подол рясы, пошел к машине, думая о том, в какой конец города его повезут на этот раз. Оказалось довольно далеко, в один из нагорных микрорайонов. Пока ехали, старший из братьев, он сидел за рулем, рассказывал о матери, о том, какой набожной она была в жизни.
– Что ж вы в ближайший храм не обратились? – спросил отец Дионисий, думая, как поздно он вернется домой.
– Это ее желание – пригласить священника из собора.
– Понятно.
И тут один из сидящих сзади братьев сказал:
– Батюшка, я думаю, надо вам сказать… э-э… если это имеет значение, конечно. Мама у нас лютеранка.
– Как – лютеранка? – опешил отец Дионисий.
– Да так. Мы ведь из немцев будем. Предки по маминой линии еще с петровских времен в России жили, а отец из пленных в последнюю войну… Они были, по словам матери, немецкой веры, а нас всех четверых да еще сестру крестили в русской церкви.
– Та-ак. Немцы, между прочим, не все лютеране, есть и католики.
– Мы в этом плохо разбираемся, – ответил за всех старший.
Отец Дионисий не знал, то ли попросить повернуть машину назад, то ли остановить, чтобы подумать о создавшейся ситуации, то ли ехать дальше и разбираться на месте. В конце концов выбрал последнее. Было только непонятно, как же это – лютеранка по вероисповеданию ходила в православный храм? Почему? В городе, между прочим, есть лютеранская община. И католическая – тоже. Сейчас, как известно, свобода совести, никаких запретов на религиозные убеждения нет. Хочешь в церковь, хочешь в секту иди, куда душе угодно. А может, она и не лютеранка вовсе? Да… Лучше всего, подумал отец Дионисий, спросить у нее самой.
Тем временем они приехали.
– Надо было все-таки сразу объяснить мне, что к чему, – сказал он братьям, когда все пятеро поднимались по лестнице на пятый этаж покрашенной в желтый цвет «сталинки».
– Вы извините, конечно, но я даже не подумал об этом, – ответил старший. – И в голову не пришло. Христиане и христиане.
– А немцы, значит, не могут в русской церкви причащаться? – спросил один из братьев, шедший последним.
Отец Дионисий оглянулся.
– Дело не в том, немцы или не немцы. Лютеране не могут. Католикам в крайнем случае дозволено, и то через исповедь с отречением от католических заблуждений, а протестантам – нет. Существует специальный чин присоединения их к православию. Через миропомазание. Может, ваша мама все-таки католичка?
– Теперь уж и не знаю. Не ошибиться бы, – сказал старший. – Кажется, все-таки лютеранка. Сейчас спросим.
– Точно лютеранка, – вмешался в разговор другой брат. – Я помню, приходил пастор, они с матерью долго разговаривали. Потом мать сказала, что он из лютеранской церкви.
– Но молиться-то она ходила в наш собор?
– Вот именно.
В двухкомнатной квартире с большой прихожей, в которой, несмотря на ее величину, пятерым мужчинам было тесно, тускло горело бра в виде сосновой шишки на бронзовой ветке и пахло лекарствами. Старший брат провел отца Дионисия через просторный зал, заставленный старинной мебелью, в маленькую комнату. На узком диванчике у окна лежала худая седоволосая женщина с резкими чертами лица.