Ярослав ждал этого, вышел, встал перед всеми один, не городясь дружиной. Понимал ли, что по одному слову волхвов могут растерзать, не посмотрев, что князь? Конечно, но знал и другое: если ныне пересилит толпу, то за Суздальщину можно не бояться.
У стоявшего в первых рядах седого как лунь волхва перекосило от злости лицо: его товарищей посмел в темницу упрятать и даже жизни лишить, а теперь смеет в глаза смотреть?! Волхв мог бы сразу призвать растерзать князя, и толпа справилась бы, даже дружина не спасла бы Ярослава. Но старик решил сначала строго спросить, и в этом была его ошибка.
– Пошто волхвов за веру караешь?! Своего бога мечом навязываешь!
Ярослав сразу понял, что главным противником будет вот этот высохший от времени, жилистый старик с совершенно белой головой. Его крепкая рука, опиравшаяся на суковатую палку, могла только указать на князя: «Бей его!», и люди кинулись бы исполнять, столь велика была внутренняя сила волхва. Даже понимание, что перед ними князь, а позади князя дружина, не остановило бы. Видно, так же отправляли на смерть и старую чадь – одним указующим перстом крючковатого пальца.
Откуда и взялся у Ярослава зычный голос, который заставил притихнуть толпу?
– Не за веру караю и не за безверие! За пролитую кровь человеческую!
– Виновны те, чью кровь пролили, виновны!
– В чем? В голоде и недороде? – В установившейся полной тишине голос князя уже просто громыхал. – Убили, так сразу сытно стало? Господь любому по грехам его дает.
– А… – обрадовался волхв, его крючковатый палец назидательно поднялся вверх, – коли так, и им по их грехам смерть дадена!
Люди замерли, что ответит князь?
– В животе или смерти человечьей только Господь волен! Не человекам сие решать!
Но волхв сдаваться не собирался.
– Так чего же ты, князь, людскую кровушку в боях льешь? Али она цвета другого?
– Божьей волей за невинную смерть братьев своих мстил, за разор и полон новгородцев.
– А как знать, где твоя воля, а где воля твоего Бога?
– Я мечом супротив меча встал. А вы супротив кого?! – Ярослав уже не смотрел на волхва, обращался через его голову к толпе. – В чем вина тех баб, которых вы убили, в том, что у их мужей хлебушка больше в амбарах припасено?
– А чего они делиться не хотели? – решился возразить невысокий тощий мужичок.
– Так и отобрали бы, убивать к чему?
– Ага! – рассмеялись в толпе, уже поняв, что с князем можно разговаривать по-человечески. – Так они и отдали, они тоже не дураки, с кольем да дубьем все защищали.
– Кто, бабы?
– Не… – рассмеялся народ.
– Вот то-то и оно. Тех, кто против вас с кольем да дубьем встать не мог, побили. А не подумали, почему у вас голод, а у соседей ваших болгар хлебушка вдоволь.
– Почему?! – ахнула толпа. Задние, чтобы видеть князя и лучше его слышать, вставали на цыпочки, тянули шеи, напирали на передних. Немного погодя князь оказался уже просто в плотном окружении суздальцев, обеспокоенные гриди были оттеснены в сторону. Но было понятно, что убивать его никто не собирается.
– Бог по грехам нашим наводит на какую-нибудь землю голод, или мор, или засуху, или иное наказание.
– Так что ж делать? – чуть растерялся народ.
– Господа о прощении и заступничестве молить, но и самим рук не опускать. Чего же сразу к болгарам не поехали, а свои земли разорять принялись?
– Дык… кто же знал, что они в три шкуры драть не станут?
– Думали, что догола разденут…
Ярослав усмехнулся:
– А ко мне чего же не прислали? Тоже боялись, что догола раздену?
Народ растерялся окончательно. Теперь и правда было непонятно, чего к князю за помощью не кинулись. Руки привычно полезли скрести затылки. Про волхва было забыто.
Ярослав еще долго говорил с людьми, убеждая в милосердии Господа и его помощи в нужную минуту. Многим уже казалось, что приди они в ныне закрытые христианские храмы, и не было бы этого ужаса голодных дней и страха за свою жизнь и жизни близких. Обводя взглядом толпу, князь вдруг наткнулся на одиноко стоящий силуэт. Хотя до человека довольно далеко, Ярослава точно громом поразило – волосы старца черны, а борода и усы седы. Но когда в следующее мгновение князь обернулся снова, седобородого на месте уже не было.
* * *В передних рядах близко к Ярославу, впиваясь в него взглядом, стояла седая, изможденная женщина. Когда стало чуть тише, она вдруг вполголоса спросила:
– Выходит, и тебя, князь, бог сына по грехам твоим лишил?
Ярослав на мгновение замер, точно громом пораженный, потом вздохнул:
– Выходит, и меня.
Женщину оттеснил рослый мужик, объяснил:
– Ты на нее не серчай, княже, у нее недавно сын утонул. Сильный был парень, молодой, жить бы да жить, и чего лодка перевернулась? Она за одну ночку поседела, старухой стала.
Женщина все стояла, печально глядя в никуда и горестно качая головой.
– А у тебя еще дети есть?
– А? – очнулась та. – Дети? Есть, как не быть…
– А муж?
– А мужа нет. Помер. И двое деток померли. А еще четверо живы, живы…
Ярослав знаком подозвал к себе гридя:
– Пойдешь с ней, посмотришь, что нужно. – Поднял голову на окружавших людей, снова заговорил громко: – Я ваш князь, а потому за вас ответствую пред Господом. Если помощь нужна, прежде ко мне надо идти, чем друг дружку грабить и убивать. Новгородцам помог, когда в беду попали, и вас не оставлю!
Суздальская земля облегченно вздохнула.
* * *Ярослав надолго задержался в Суздальской земле. Он понимал, что, если сейчас уехать, оставив все как есть, через несколько лет нужно будет начинать сначала.
На Суздальщине один за другим стали расти храмы, прежде всего пророка Ильи. Постепенно образ Ильи, унесенного после смерти на небо, сливался в понимании людей с образом громовержца Перуна. А кто как не Перун может оставить без урожая? Не будет вовремя снега или дождя, или наоборот, зальет все водой с неба, вот и беда.
И храмы в честь Ильи быстро стали самыми посещаемыми, хотя о торжестве новой веры говорить не приходилось. Вознося молитвы Господу, суздальцы молились и прежним богам тоже.
Сам князь, конечно, скучал по своей семье. Ночью было тоскливо одному на пустом ложе, вспоминались Ингигерд и детки. Владимира уже пора на коня сажать, а отец все далече. Конечно, у мальчика есть кормилец, и мать разумна и заботлива, но неужто и ему повторять судьбу самого Ярослава – расти без отцовского присмотра?
Князь решил в это лето не возвращаться в Киев, небось, сам постоит. А зимой там будет Брячислав, можно остаться в Новгороде.
Но если остаться на зиму в Новгороде и пришлось, то совсем не своей волей…
Мстислав
Где-то далеко от Тмутаракани, за степью, за лесом, за бурными порогами Днепра Киевская Русь. Она жила своей жизнью, а Тмутаракань своей. Вроде и не знали друг дружку, ан нет, всякий стук сердца в Киеве в Тмутаракани отзывался, а вот наоборот, вряд ли. Помнили ли в далекой столице своих родичей за печенежскими степями? Если и помнили, то мало знали, как они живут.
А Тмутаракань жила хорошо. С того времени, как хазарскую тяжелую длань скинула с помощью князя Святослава, так и расцвела. Князья у Тмутаракани крепкие, дружина у них хорошая, дань Киеву не платили, но и от него помощи не ждали. Не о таком ли мечтал Новгород?
Сам город удачно расположен, он да Корчев крепко запирают выход из Меотиды в Русское море, кто ни плывет Боспором Киммерийским, всякий за проход платить должен. Хоть и дорого сначала Тмутаракани либо Корчеву за проход платить, потом ромеям цареградским за их Босфор, но иного выхода у купцов нет, платят.
Но не одной платой за проход Боспора живет Тмутаракань, всего в княжестве вдоволь. Сами люди шутят, что только водицы родниковой не хватает, а остального с избытком. Верно, вода в княжестве, как во всей степи, невкусная, солоноватая. Зато рыбы вдоволь, рожь такая вырастает, что колосья молотить не вымолотить, от птицы берегов не видно, сады землю по весне лепестками цветов, как ковром, устилают… С одной стороны Меотида с ее рыбными и птичьими богатствами, с другой – Русское море со всем, что от ромеев привезено и растет на этой земле. Тмутараканцам голод не грозит, рожь вымокнет – рыбой прокормятся, садами, охотой, погибнуть может только совсем ленивый.
И соседи княжество тоже уважают, с его силой считаются. Даже заносчивая Византия помощи просила, когда сама справиться не смогла. Правда, помощь та княжеству дорого обошлась – погиб князь Сфенг. С той поры правил его молодой сын Мстислав.
Мстислава любят в Тмутаракани, всем он удался – собой хорош, очи воловьи, темные, большие, брови вразлет, румянец во всю щеку, статен и умом не обижен, спор, но осторожен, горяч, но разумен. А еще дружину любит так, как его дед князь Святослав любил, все для нее отдать готов.
Князь, как и его отец Сфенг, родился и вырос в Тмутаракани, другой земли и не знает. Отчего же его так тянет на Русь? Почему и Сфенга, и его сына манит далекий и непонятный Киев? А ночами снятся леса, в которых никогда не был?
Князь, как и его отец Сфенг, родился и вырос в Тмутаракани, другой земли и не знает. Отчего же его так тянет на Русь? Почему и Сфенга, и его сына манит далекий и непонятный Киев? А ночами снятся леса, в которых никогда не был?
* * *Вот и сейчас Мстиславу снился берег реки, но не такой, как в Тмутаракани, а заросший густым лесом, на другом берегу виднелся город с храмами и теремами, каких тоже не увидишь на берегах Меотиды, и зовущий девичий голос. Только голос почему-то не очень ладный и звонкий.
– Князь, – осторожно тронул за плечо Мстислава ближний отрок.
– Что?! – вскинулся тот. Как хороший воин, князь умел стряхивать сон мгновенно.
– Тегдаг помирает, просит к нему прийти, сказать что-то хочет.
Услышав о смерти знаменитого колдуна, молодой князь невольно перекрестился. Пусть и некрещеный Тегдаг, но во многом помог и отцу, и другим людям тоже. Тегдага уважали не только за умение чародействовать и лечить людей, но и просто как хорошего, умного человека. К нему не раз обращались с просьбой разрешить споры, ему оставляли заклады, у него просили совета в тех делах, о которых к мирским священникам не пойдешь. Как спросишь священника о будущем? Тегдаг его не предсказывал, но если что советовал, никогда не говорил зря и не ошибался. Одеваясь, садясь на коня и по дороге к небольшому дому, где вдали от остальных людей (а как же иначе?) жил Тегдаг, Мстислав невольно вспоминал, что именно он предсказал Сфенгу, что будет, если тот вмешается в киевские дела. Сфенг вмешался – знать, теперь недолго существовать всему их роду? Вдруг затеплилась надежда, что перед смертью Тегдаг решил что-то изменить в своем предсказании. Все же и сам Мстислав силен, и сын у него есть… Анастасия молода, еще родит. Какое тут пресечение рода?
Тегдаг лежал на широкой лавке, покрытой дорогой материей, тяжело дыша. Навстречу князю поднялся сидевший рядом еще один колдун, видно ученик Тегдага, Мстислав вспомнил, что видел его рядом с умиравшим не раз.
– Благодарствую, князь, что пришел.
Тегдаг, видно, сильно страдал, колдуны перед смертью вообще мучаются. Крутившая его боль, видно, рвалась наружу, заставляя выгибаться, сквозь стиснутые зубы изо рта шла пена. Мстислав раздраженно кивнул помощнику:
– Чего ж зелья не дали, чтоб так не мучился?
– Он хотел тебе что-то сказать, а после зелья уже не сможет.
Стало чуть стыдно, знал бы, так поторопился…
– Ся-адь… – проскрипел, все так же не разжимая зубов, Тегдаг.
Князь присел рядом, помощник отошел подальше в сторону, чтоб не стоять над душой.
– Мстислав… твой отец меня… не послушал… в Киев пошел… Не ходи в Киев… не твой он… погибнешь… В Киев не хо… – договорить уже не смог, всего вывернуло, изогнулся дугой, снова зашелся кровавой пеной. Из последних сил чуть махнул рукой, чтобы князь уходил.
Мстислав не знал, как прощаются с умирающим колдуном, все же не крещеный же, но и помощник мотнул головой, показывая, чтоб удалился. Он же достал из кожаного мешочка какое-то зелье, скатал в маленький шарик и попытался разжать умирающему зубы ножом. Но одновременно держать колдуна и ковырять ножом у него во рту не получалось. Мстислав, забыв о том, что перед ним два колдуна, бросился помогать.
Он не раз видел, как такое зелье помогает страдающим избавиться от страшных мучений. Однажды даже спросил, что за зелье и можно ли попробовать. Тегдаг ответил, что обычному человеку нельзя, можно только если слишком мучительно или перед самой смертью. Вот он и пришел, этот миг, когда Тегдагу уже не обойтись без зелья.
Вдвоем с помощником они разжали зубы колдуна и сумели протолкнуть в рот маленький, чуть сероватый шарик. Помощник вздохнул:
– Ну вот и все. Теперь не будет мучиться.
И впрямь Тегдаг быстро затих, он был еще жив, но уже мало что понимал из происходившего. И все же снова остановил взгляд на Мстиславе:
– Ты запомнил? В Киеве тебе жизни не будет!
Это были последние слова умиравшего колдуна, следом тело его выгнулось снова, но уже словно сбрасывая с себя все земное, глаза стали светлее и наконец остановились, упершись в потолок.
Мстислав перекрестился, приложился губами к нательному кресту. Помощник умершего колдуна посоветовал:
– Сходи к своему священнику, очисться. Не все выдерживают такое. И запомни, что он сказал, это были последние слова, самые важные.
Мстислав, коротко кивнув, вышел вон.
До рассвета еще оставалось время, видно, колдуны и впрямь умирают по ночам? Идти в дом не хотелось, князь чувствовал, что должен сначала очиститься, словно темная сила, отпустившая Тегдага с этого света или забравшая на тот, как-то прилипла и к самому князю. Но не поднимать же с постели священника, чтобы сходить в церковь? Поэтому Мстислав решил дождаться утра на крыльце, нутром чувствуя, что первые рассветные лучи очистят не хуже. А после уже и в храм можно.
Гриди смотрели на своего князя чуть испуганно: как он не побоялся идти к умирающему колдуну? Но Мстислав помнил, что Тегдаг никогда не делал ничего плохого, тем более его отцу. Не все колдуны служат черным силам, есть те, которые с ними борются. Тегдаг был прежде всего предсказателем. Он не говорил открыто, что ждет человека, только объяснял, чем грозит тот или иной выбор. Мстислав подозревал, что иногда для этого колдуну вполне хватает и простого пытливого ума, и нет необходимости прибегать к тайным средствам. Скорее всего, чаще так и бывало.
Однажды, еще ребенком, Мстислав попросил Тегдага свершить что-то, за давность уж и забылось что именно. Тот отказался. Княжич рассерженно топнул ногой:
– Ты ведь можешь! У тебя есть колдовская сила!
Тегдаг сокрушенно помотал головой:
– Эта сила не на то дана, чтобы забавлять. Она людям помогать должна.
– В чем?
– Путь верный выбирать.
Мстислав знал, что он и отцу советовал не ходить в Киев. Сфенг пошел, но быстро вернулся, и хотя делал вид, что все в порядке, Мстислав без труда понял, что это не так. И хотя погиб Сфенг не в Киеве, внутри у сына утвердилась уверенность, что, не пойди он туда, был бы жив.
Теперь Тегдаг заклинал и самого Мстислава не ходить в далекий Киев. Но молодой князь туда и не собирался: с чего бы такие предупреждения? А слова запали в душу, остались в памяти.
Но также внутри росло сопротивление этим словам. Ну почему город деда и прадеда должен погубить? Неужто нельзя пересилить судьбу? И где-то глубоко в душе Мстислав уже понял, что вопреки предупреждению Тегдага пойдет на Днепр и попытается взять Киев под себя.
* * *Но до этого он столкнулся с касогами. Непонятно, кто на кого напал, кто начал первым – князь ли, собираясь на север, не рискнул оставлять у себя в тылу сильные племена, или касоги поспешили подчинить себе Тмутаракань, – но только биться пришлось. Встретились на ничьей земле, далеко и от Тмутаракани, и от касожских земель.
* * *Полки встали друг против дружки на широком поле. С одного взгляда было ясно, что немногие вернутся после битвы домой, противники сильны, и один другому не уступит.
Касоги красовались на лошадях, восседая прямо, почти надменно. Всем известно, сколь они храбрые воины, честь свою берегут, биться умеют. Но и русские не промах, тоже жизней не пожалеют за князя, за друзей-товарищей своих. У кого-то заныло сердце, предчувствуя жестокую сечу, у кого-то, напротив, руки зачесались поскорее мечи из ножен вынуть. Всяк свое думал, но каждый понял, что день будет трудным.
Вдруг от касожских рядов отделился всадник, он приближался, размахивая руками, показывая, что едет на переговоры. Ждали его с напряжением: чего могут хотеть касоги, ежели уже изготовились для битвы? Мстислав чуть повернул голову в сторону Лазаря, не сводя глаз с посла:
– Вели смотреть в оба, и по сторонам тоже. Они хитры, могут посланным отвлечь, а сами откуда сзади напасть.
– Знаю, князь, – кивнул воевода. – Уже сделал.
Всадник приблизился степенно, словно и впрямь был важной птицей. Прокричал, что послан князем Редедей к князю Мстиславу. По-русски говорил хорошо, видно, не впервой. За каждым его движением наблюдали сотни глаз, потому даже просто вытащить лук и стрелы или нож, чтобы сделать дурное князю, он не мог, да, видно, и не собирался. Напротив, также степенно, с сознанием важности порученного дела, остановил коня, молодцевато спрыгнул и поклонился Мстиславу:
– Велено передать слова касожского князя Редеди тмутараканскому князю Мстиславу.
Мстислав ожидал, что он протянет свернутую трубочкой грамоту, как делали греки, но тот произнес:
– Для чего мы будем губить дружину один другому? Сойдемся в поединке, и если ты меня одолеешь, то возьмешь и мое имущество, и мою жену, и мою землю. Если же я одолею, то возьму все твое.
Всего мгновение раздумывал тмутараканский князь, потом кивнул:
– Пусть будет так!
И верно, негоже людские жизни зря класть, если можно решить все поединком между князьями. Но воспротивился Лазарь: