За окном не просто рассвело, а уж день-деньской, а он все размышляет! Совсем сна не стало у князя, вот тебе и спокойная жизнь. Слуга несколько раз осторожно заглядывал в комнату, но масла в лампадке хватало, а остальное Ярославу не нужно. Махнул рукой, чтобы не мешал, вихрастая голова слуги скрылась, тихо стукнула прикрывшаяся дверь. Мысли князя вернулись к сыновьям.
За Владимиром Изяслав. Назвав сына в честь своего старшего брата, Ярослав точно определил его судьбу – быть супротив Киева, а посадив в Турове, добавил к ней еще и что-то от Святополка. От такой мысли стало не по себе. Поднялся, тяжело прошелся по горнице, долго стоял перед образами, шепча молитву.
Ярослав часто просил Господа о помощи, гораздо чаще, чем возносил ему слова благодарности. Понимал, что это неправильно, плохо, но человеческое брало верх. Большинство людей так – больше просят: «Дай! Помоги!» и куда меньше произносят от души: «Благодарю, Господи!»
Молитва чуть успокоила, но мысли об Изяславе не отпускали. Второй сын и без того сторонился, а уж когда стал Туровским князем и взял за себя Гертруду, так и вовсе отдалился. Все против Киева, против отца. Первенца Мстиславом назвали, Ярослав порадовался, казалось, разумен сын, не злобив. Но потом второго нарекли Святополком, и сердце защемило обидой. Не столь уж важно, какое имя у внука, но к чему же супротив делать? Это был вызов, мелкий и исподтишка, Изяслав словно нарочно подчеркивал свое неприятие Киева. И это при живом отце, а что будет, когда Владимир начнет править? Между этими братьями сызмальства ладу не было, старший подчеркивал, что он будущий князь Руси, а Изяслав фыркал. Как бы после его смерти не сцепились в борьбе за власть…
Ярослав понял, чего боится больше всего, – именно вот этой братоубийственной войны! Всех чужих врагов можно одолеть, даже печенегов вон прогнали, но когда брат на брата – это самое страшное. Врагу не пожелаешь, а уж своим родным кровиночкам тем паче. Сыновья и дочери для родителей словно пальцы одной руки, любой порань, всей руке больно.
И все же, как бы родители одинаково ни любили детей, у каждого есть тот, к кому сердце лежит больше. Из дочерей это Анна, а все же и ее не пожалел отец, отдал замуж далеко-далеко в чужие края.
А из сыновей? Конечно, любимый сын Всеволод, он ближе всех, самый спокойный, разумный, истово верующий, любящий книги. Этот не станет рубить сплеча или рваться в бой очертя голову. Ему бы править за отцом…
И вдруг князя обожгла мысль: а не повторяет ли он сам отца – князя Владимира?! У того тоже был любимцем Борис – спокойный, истово верующий любитель книг. И также в Новгороде сидел сам неистовый, рвущийся в бой Ярослав, а в Турове обиженный Святополк… Неужели Русь ждет повторение страшных лет, а сыновей – судьба его погибших братьев?!
Ярослав метнулся к образам, упал на колени, невзирая на боль, взмолился:
– Помоги, Господи! Огради! Не о себе молю, о сыновьях! Вразуми, не дай ввергнуться в бездну ненависти и убийств!
Молился горячо и долго, не замечая, что за окном день совсем сменил ночь. Потом вдруг собрался и отправился в Десятинную. После пребывания в Киеве Болеслава и предательства Анастаса, а потом еще и разлада с Феопемптом эту церковь не любил. А уж когда построил Софию и поставил на нее Илариона, так и вовсе тянуло в новый собор.
Но сейчас князь шел не столько в Десятинную, сколько на могилу отца. Он долго стоял на коленях перед саркофагом, несмотря на сильную боль в поврежденном колене. Просил прощенья за то, что не понимал и не столь любил при жизни, как надо бы сыну. Просил Святого Владимира помочь внукам, оградить их от злобы и зависти друг к другу, а его самого вразумить, как от этого княжичей уберечь.
И вдруг почувствовал, что с души словно свалился огромный камень. Нет, легче не стало, тяжкие думы не отпускали, но стало как-то яснее. Он много лет исправлял ошибки, сделанные в молодости, но все время чувствовал, что есть еще что-то, чего он не видит, не понимает. А теперь понял – это была вина перед отцом. И только теперь, когда осознал, Ярослав стал в тысячу раз мудрее себя вчерашнего, хотя и без того слыл весьма мудрым.
Оставалось одно – суметь передать эту мудрость детям. А для этого надо было пока жить, несмотря на смерть любимой жены и собственные хвори.
С трудом поднявшись с колен (отвел руку подскочившего служки: «Я сам!»), Ярослав вышел из Десятинной, остановился на паперти, вглядываясь в золоченые купола своего любимого детища – Софии Киевской. Над митрополичьим двором кружила стая ворон, видно, не поделили чего-то на земле, передрались и никак не могли угомониться. Сильно прихрамывая, отправился к Софии пешком. Хотя службы не было, день будний, Иларион наверняка там, а если и нет, так скажут, живо придет.
Иларион жил на митрополичьем дворе, правда, не в главных покоях, а в боковом крыле. Греки не торопились присылать нового митрополита, а прежнего Феопемпта Ярослав и сам не хотел. Вспоминались его прощальные слова перед отъездом:
– Смотри, как бы снова греческим огнем не опалили, как твоего прадеда князя Игоря!
Чуть не возразил, мол, а к деду князю Святославу Храброму император Иоанн Цимисхий навстречу сам выезжал, вон как боялись! Но сдержался, негоже святому отцу так возражать. Да и нутром понимал, что митрополит прав.
Для себя Ярослав давно осознал: если чего делать не хочется, лучше не делать! Как не хотелось тогда посольство к Генриху Немецкому посылать с предложением кого из своих дочерей в жены! Умом понимал, что выгодно, а нутро отвергало. Послушал разум, и что вышло? Один конфуз! Послы вернулись с богатыми дарами и… отказом. Генрих нашел себе жену у французов. Бедная Франция ему показалась заманчивей богатой Руси.
И с походом Владимира тянул и тянул, потому как сердце ныло. А может, зря тянул?
Додумать не успел, остановился перед собором, привычно полюбовался на купола и пошел внутрь. Иларион был в соборе, поспешил навстречу к князю. Вглядевшись в усталое после ночного бдения лицо, тревожно поинтересовался:
– Недужится?
Ярослав помотал головой:
– Душа болит, думы одолели…
Они долго беседовали обо всем, что так беспокоило князя, прежде всего о сыновьях и их будущем. Пока слушал Илариона, все казалось простым и понятным. И как ему удается во всем разобраться? Сколь же мудр этот наставник!
Как обычно, после разговора с Иларионом на душе у Ярослава заметно полегчало. Он неторопливо обошел собор, останавливаясь у каждой иконы. Иларион занимался своими делами, лишь время от времени поглядывая на князя и стараясь ему не мешать. А Ярослав уже раздумывал над тем, как быть с митрополитом, где его взять? Не к папе же римскому посылать?
И вдруг, повернув голову, увидел Илариона, беседовавшего с каким-то прихожанином. Пришедшая мысль была удивительной: зачем искать, вот же он! И удивила не сама догадка, а то, почему она не приходила раньше.
– Святой отец, кто избирает митрополита?
– Мы избираем Собором. Патриарх присылает, а мы избираем.
– А без патриарха никак?
– Как это?
Ярослав не отрываясь смотрел в глаза духовнику, постепенно до того доходила мысль князя.
– Возьми под себя митрополию, Иларион?
Священник покачал головой:
– Патриарх не одобрит.
– Не посмеет. Мы тебя Собором выберем, не посмеет не утвердить. Не о патриархе и не о себе ныне думай, о Руси. Кому как не тебе митрополитом быть?
Предложение Ярослава смутило душу Илариона, но пока он думал, сам князь раздумывать не стал. В тот же день полетели гонцы в Новгород к Луке Жидяте, в Ростов к Леонтию… звать на Собор.
Епископами по всей Руси стараниями Ярослава сидели его люди, да и кто мог слово сказать против самого авторитетного священника не только в Киеве, но и во всей Руси? Кому как не ему быть митрополитом? Собор с предложением князя согласился.
Это было по букве церковных правил, но вопреки обычаю. Не спрося отцов церкви, князь поставил митрополитом своего духовника! И в Константинополе не было никакого дела до того, что Русскую церковь возглавил действительно достойнейший.
Иларион и поныне известен своим главным произведением – «Словом о Законе и Благодати». Его считают, пожалуй, первым произведением русской литературы, конечно, литературы духовной, но другой тогда попросту не было.
* * *Ярослав был прав, патриархи не посмели воспротивиться, они сделали вид, что не заметили такого своеволия русского князя, но, конечно, только пока был жив сам Ярослав. Константинопольским патриархам молиться бы на Илариона и Ярослава, православными святыми их признать за то, что не отдали Русь Западу, не сменила она православие на католицизм, не то после гибели самой Византии и вовсе не осталось бы православных государств в Европе! Но священников Византии больше возмутило непослушание русских, чем восхитила их преданность и верность. Неблагодарный народ эти византийцы, ей-богу!
Что там Византия, если в своем собственном Отечестве о Ярославе помнят, что он Мудрый, потому как дочерей замуж за королей выдал, сыновей на принцессах женил, библиотеку собрал немалую, грамотен был и набожен. А об Иларионе – о проповедях и «Законе…». А кто помнит о том, что именно их усилиями на Руси и потом в России все же воцарилось православие? Сдается, даже те, кому «по должности положено», не все помнят.
Что там Византия, если в своем собственном Отечестве о Ярославе помнят, что он Мудрый, потому как дочерей замуж за королей выдал, сыновей на принцессах женил, библиотеку собрал немалую, грамотен был и набожен. А об Иларионе – о проповедях и «Законе…». А кто помнит о том, что именно их усилиями на Руси и потом в России все же воцарилось православие? Сдается, даже те, кому «по должности положено», не все помнят.
* * *Но Ярослав и Иларион общими усилиями оставили нам еще один памятник – «Русскую Правду», первый писаный свод законов Руси. По нему видно, как кропотливо продумывал все стороны жизни Ярослав, как реально смотрел на происходившее вокруг, как хорошо понимал, что рубить сплеча нельзя!
«Правда» определила круг преступлений и проступков, которые должны наказываться церковью, а какие Князем или княжьими людьми. Подробно расписала все виры и права пострадавших, ввела запреты. Но в ней не было запретов ни на какие языческие праздники или обычаи (кроме умыкания невесты и многоженства), зато было запрещено, например, выдавать замуж девицу без ее согласия, отказывать детям в браке, назначались виры за преступления, которые раньше оплачивались кровной местью.
Ныне смешно читать наказания за стрижку бороды другому человеку (это было очень сильным оскорблением) или, например, о штрафах за блуд с невесткой, за драку мужчин «по-женски» с царапаньем и визгом и много что. Но были и очень толковые, даже на нынешний день, запреты и наказания.
* * *Иларион стал прекрасным помощником князю в его стремлении упорядочить жизнь на Руси, в том числе и церковную. При них заложены новые монастыри, кроме Печерского в Киеве, еще женский во имя святой Ирины и мужской в честь святого Георгия. Множились церкви и обители и по всей остальной Руси. Конечно, не везде одинаково быстро и много, но все же.
В Новгороде достраивалась своя каменная София. Она была тем более нужна, что прежняя деревянная красавица сгорела. Восстанавливать ее не стали, Лука Жидята служил пока в маленькой пристроечке.
* * *Росла и крепла Русь, князь уже чуть опомнился после смерти жены, снова был деятелен, снова мало спал, много читал и размышлял.
Но беда никогда не приходит одна, взявшись за какую-то семью, она норовит принести как можно больше горя. И ей все равно – смерд человек или князь.
* * *На пристани у Подола тесно от стоящих вплотную ладей из самых разных городов и стран, но как бы ни было тесно, одно место всегда свободно. И если его кто-то попробует занять, то только по незнанию, – это место для ладей срочных гонцов. Иногда бывает и минуточка для вести важна, потому всегда стоит оседланный конь, ожидая такого гонца, чтобы отвезти на Княжеский двор.
Вот и в тот ненастный осенний день сверху по течению показалась такая ладья, видно было, что спешит из Новгорода. Ох, как не любили киевляне вот такие спешные! Чего ждать? Внук у князя родился, спешили, но не так же.
Едва ладья приткнулась к пристани, как с нее, не дожидаясь, пока кинут сходни, прыгнул гонец. Дружинники свое дело знали, уже подводили оседланного коня, ныне Княжий Каменный дворец далеко от Подола, у самой Софии стоит, показали рукой на купола, чтоб знал, куда скакать. Тот махнул рукой, мол, не впервой, птицей взлетел в седло, успев вполоборота головы крикнуть:
– Князь Владимир преставился!
Ахнули все, кто слышал. Умер старший сын князя Ярослава, его надежда и опора! Снова осиротел Новгород. Кто там теперь сядет, Изяслав Туровский? Небось болят головы у новгородских бояр… Даже киевские – и те затылки заскребли, вспомнив, что и сам князь Ярослав не вечен.
Но если киевляне больше гадали про то, каково теперь будет новгородцам, то сам князь словно на полном скаку выпал из седла.
Внезапно в 32 года умер Владимир, наследник, тот, на кого больше всего рассчитывал князь. Все, что сообщили, говорило, что никто в смерти не виновен, Господь прибрал своей волей. Хотелось крикнуть: «За что, Господи?!» С трудом сдержался, но волю к жизни утратил, теперь ему было все равно, кто будет править, кто где сядет.
По отчине в Новгород должен был сесть Изяслав, но тому совсем не хотелось покидать свой Туров, и он отправил в вольный город наместником своего малолетнего сына Мстислава. А воспитателем и наставником определил боярина Остромира. Ярослав, услышав, что внук будет в руках у мудрого давнего друга Остромира, лишь согласно кивнул:
– Пусть. Пусть как будет…
Иларион не знал, как встряхнуть князя, не помогало ничего, тот принялся твердить о скорой встрече с любимой Ингигерд и готовиться к смерти. И никакие увещевания, что это грех, не помогали. Владимир своей смертью, казалось, оборвал в Ярославе что-то такое, на чем держалась его жизнь. При князе оставался любимый им Всеволод с женой Марией. На какое-то время рождение их первенца, названного в честь деда тоже Владимиром и даже получившего такое же крестильное имя, как у Святого, – Василий, оживило князя. Он с радостью держал на руках малыша, агукал с ним, тетешкал, но это был уже совсем не тот князь. Конечно, Владимир Мономах не запомнил своего деда, слишком уж был мал, но он всегда помнил то, что Ярослав для Руси сделал, а еще сколь мудрым был во второй половине своей жизни.
Зимой князь почувствовал себя очень плохо. Видно, понимая, что осталось ему недолго, позвал сыновей. Перед тем он долго беседовал с Иларионом, и тот вдруг увидел какое-то просветление в глазах у измученного болезнью и думами Ярослава. Так и было, князь обрадованно сообщил, что понял, почему бились меж собой он с братьями и почему эта участь не должна постичь его сыновей:
– Мы были одного отца, но разных матерей! У Святополка своя мать, у меня своя, у Бориса с Глебом своя… А мои кровные родичи, мать и отец едины для всех, не посмеют такую кровную связь распрей оборвать!
– Дай бог! – улыбнулся Иларион. Ему было радостно не столько то, что Ярослав нашел опору для дружбы сыновей в будущем, сколько то, что сам князь ожил и снова чего-то хотел, хотя бы видеть сыновей.
– Завещание напишу, отцовского завета не ослушаются!
* * *Перед ним стояли пятеро сыновей, только пятеро, шестого не было на свете. Рослые, сильные, красивые… Как жаль, что Ингигерд этого не видит! Раньше они не собирались вместе, только когда мать умерла, а он вот позвал. Хотел при жизни им сказать свое слово, чтоб запомнили, чтоб послушались.
– Вот, сыновья мои, отхожу я со света сего. Храните меж собой любовь, потому что вы же братья от одних отца и матери. Если будете в любви меж собой, то Бог будет в вас, покорит вам противников, и жить будете мирно. Если же жить будете в ненависти, в распрях, живя в междоусобицах, то погибнете сами и землю отцов своих и дедов опустошите, которую они собрали трудом великим. Так пребывайте мирно, слушая брат брата.
Он оставил старшим Изяслава, остальным велел слушать его, как отца, а самому Изяславу – строго блюсти, чтобы один брат другого не обижал. Распределил уделы, посадив Святослава в Чернигов, Всеволода в Переяславль, Игоря во Владимир, а Вячеслава в Смоленск.
– Пусть не преступает брат братнего удела, – завещал Ярослав, – и не сгоняет.
Сыновья разъехались по уделам, с отцом остался только его любимец Всеволод. Предчувствуя близкую кончину, князь попросился в Вышгород, к храму Бориса и Глеба. О чем он говорил со Всеволодом? Наверное, до самого конца давал наставления, пытался передать все, что успел понять в жизни сам, научить, хотя человека не всему можно научить.
На первой неделе Великого поста 20 февраля 1054 года на 76-м году жизни князь Ярослав Владимирович умер.
Его погребли в Софийском соборе рядом с любимой женой княгиней Ириной-Ингигерд. Первое время его могила пользовалась почитанием как у святого, а самого Ярослава даже называли святым. Но таковым он все же не был признан.
И все же потомки дали свое прозвище хромому князю – Мудрый. Было за что.
Послесловие
Ярослав Владимирович Мудрый прожил долгую для своего века и бурную жизнь. Много натворил бед и совершил ошибок. Не нам его судить, тем более с позиций сегодняшнего дня. Но и во всем оправдывать по принципу «время было такое» тоже нельзя. И все же судить его будет Господь, а мы можем только вспомнить его дела и сказать благодарные слова.
А вспомнить есть за что.
Оглядывая мысленно Русь перед смертью, князь Ярослав с удовлетворением мог сказать, что при нем Русь сильно изменилась. И дело не только в династических браках его детей, хотя и это тоже достижение, для которого требовалось мужество.
Прежде всего Русь объединилась, вернулись оторванные от нее земли. Выросли новые города, открылись школы, церкви, переписывались и собирались книги, Русь получила записанное право, смогла облегченно вздохнуть после разгрома печенегов, не дававших никакого покоя ее южным окраинам столько лет, больше не воевала с соседями, потому что все они были связаны с князем либо родственными отношениями, либо союзами. Но главное – внутри страны не было междоусобиц. Заметно выросло население, вернулись из полона те, кто был захвачен ранее, многие и многие люди смогли спокойно вздохнуть и жить без оглядки на припрятанный меч или рогатину, потому как беда может прийти в любую минуту.