– Ну, раз ты так настаиваешь… – Казимирчик вздохнул и мысленно прикинул расстояние от Амалии до находящихся поблизости тяжелых предметов, которые она могла в него метнуть. Не то чтобы она питала предосудительное пристрастие к швырянию вещами в своих ближних, просто Казимирчик по природе был осмотрителен и всегда предпочитал держать в уме самый худший вариант развития событий. – Вот тебе мое мнение: ничего у тебя не выйдет. Так что можно не изображать, как ты любишь такс, не ходить к Снегиревым в гости, не тратить зря свое время… и вообще.
Амалия сразу же перестала улыбаться, и ее глаза сверкнули так, что, если бы поблизости оказался кто-то посторонний, он бы подумал ровно то же, что и Евгения Одинцова: баронесса Корф умеет ненавидеть, и еще – что тому, кто станет у нее на пути, точно не поздоровится.
– Дорогой дядя, – промолвила она вкрадчиво, но так, что у Казимирчика побежали по коже мурашки, – не могли бы вы подробнее объяснить, что именно вы имеете в виду?
– Могу, – немного нервно промолвил ее собеседник. – Видишь ли, вчера тебе удалось произвести впечатление почти на всех мужчин, которые там находились. Я имею в виду хозяина дома, фабриканта, доктора Волина, господина Одинцова, студента… Но именно тот, кто тебе нужен, совершенно… э… не заинтересовался. И я боюсь… то есть это исключительно мое мнение, сама понимаешь… Боюсь, что мистер Бэрли тобой не заинтересуется. Не потому, что с тобой что-то не так, а просто потому, что его привлекает другой тип женщин.
– Какой же? – холодно спросила Амалия.
– Уверен, ты бы и сама заметила, если бы не препиралась со студентом, – хмыкнул Казимирчик. – Потому что мистер Бэрли не сводил с нее глаз.
Амалия задумалась.
– Лидочка Снегирева?
Ее собеседник кивнул.
– Вздор, – решительно сказала Амалия. – Ему тридцать семь, а она в два раза моложе его! И во-обще…
– Хочешь сказать, что я ничего не понимаю в человеческих отношениях? – осведомился Казимирчик ангельским голосом. – Говорю тебе, он к ней неравнодушен. Может быть, это еще не любовь, но Лидочка не обращает на него внимания, а когда у чувства появляются препятствия, оно растет как на дрожжах.
– Лидочка очень мила, – решительно сказала Амалия. – Но в ней нет ничего особенного.
– Дело не в Лидочке, а в том, что в голове у мистера Бэрли, – объяснил Казимир тоном лектора, разъясняющего профану сложную научную проблему. – Он из тех англичан, которые высоко ставят неиспорченность и свежесть. Ему не женщина нужна, а девушка, понимаешь? Это, конечно, вовсе не значит, что сам он чист и безгрешен. Судя по его роже, все обстоит с точностью до наоборот. Не сомневаюсь, что в своем Лондоне он частенько захаживал в известные дома, где посетителей стегают плеточкой… И невеста ему отказала, конечно, не потому, что он недостаточно для нее хорош, а потому, что почувствовала, он с червоточинкой.
– Дядя, – сказала Амалия обманчиво ровным тоном, – позвольте вам напомнить, что вчера за весь вечер вы обменялись с мистером Бэрли десятком фраз о погоде, железной дороге и газетах, которые вы читаете. Ах да, еще раз вы попросили его передать сахар. Позволительно ли мне узнать, из чего вы сделали столь… э… умопомрачительные выводы?
– Я же сказал: достаточно посмотреть на его рожу, – сухо промолвил Казимирчик, которого этот разговор уже начал утомлять. – Объясняю прямо: он impuissant[8], которого возбуждают только плетки и невинные девушки. Не хочешь мне верить – дело твое, но лично мое мнение таково: ты ничего не добьешься. Нет, конечно, ты можешь попытаться, но тебе не удастся сделать так, чтобы ты могла влиять на него в том ключе, который тебе нужен.
Амалия задумалась. Когда-то она недолюбливала своего дядюшку и считала его ненадежным человеком, повесой и эгоистом, но впоследствии ей пришлось убедиться, что при всей своей кажущейся никчемности и поверхностности ее родственник далеко не глуп, а в некоторых отношениях даже умнее многих. Кроме того, он имел весьма похвальную привычку высказываться только тогда, когда не сомневался в своей правоте, и, если сейчас Казимир был так категоричен, как минимум имело смысл принять его слова в соображение.
– А Павел Антонович знает? – спросила она.
– О том, что Бэрли неравнодушен к его дочери?
– Да.
– Нет, и мать ее пока тоже ничего не заметила. И скажу тебе больше: они вовсе не обрадуются, если узнают.
– Почему вы так решили? Разумеется, Павел Антонович умный человек, но я сомневаюсь, что он обладает вашей проницательностью… м-м… по поводу лондонских домов.
– В этой семье очень любят своих детей, – спокойно ответил Казимир. – Ты заметила, надеюсь, что старшая дочь после неудачного брака вернулась к родителям? И сын наведывается как минимум раз в месяц, судя по его разговорам.
– Он обычно просит у отца денег, – вставила Амалия.
– Нет, – безмятежно ответил Казимир, – если нужны деньги, есть сто тысяч способов взять их в долг в Петербурге. Деньги – это просто предлог, чтобы лишний раз увидеть родителей. А что касается мистера Бэрли, то, даже если не принимать в расчет его возраст, он не понравится Снегиревым в качестве жениха. Ведь он захочет увезти Лидочку с собой, и одно это выведет их из себя… Я заслужил жаркое за консультацию?
– И тарелку пирожных, – отозвалась Амалия ему в тон.
Казимир открыл рот, чтобы уточнить, какие именно пирожные он жаждет увидеть на своей тарелке, но тут без стука растворилась дверь, и вошла мать Амалии.
– Генеральша хочет тебе что-то сказать, – объявила Аделаида дочери. – Говорит, что это может быть важно.
– Я сейчас выйду к ней, – ответила баронесса Корф, поднимаясь с места. Казимирчик вздохнул и перевел взгляд на остывший бульон.
Когда Амалия показалась в гостиной, Анна Тимофеевна стояла посреди комнаты, хотя вообще-то это был ее дом, и она могла бы и присесть. Женщины обменялись приветствиями, и Амалия указала генеральше на большое кресло.
– Нет, я всего лишь на минутку, – быстро сказала Анна Тимофеевна. – Я подумала, что вы захотите узнать… Дмитрий Колозин убит.
– О! – вырвалось у Амалии. – Как это случилось?
– Никто не знает. Его застрелили. Одинцовы нашли его труп в своем саду.
– Одинцовы? А они тут при чем?
– Совершенно непонятно! Насколько мне известно, расследовать дело будет Михаил Порошин… Кажется, неглупый молодой человек, но карьерист… И товарищ прокурора Клеменс Федорович Ленгле ему под стать, но он еще не приехал… Бедная Евгения, конечно, натерпелась страху на допросе. Вряд ли Порошин думал, что она или ее брат как-то замешаны в этом убийстве, просто у него манера нагонять на всех оторопь, и не угрозами, а так… обстоятельно все выпытывая…
– Как все это некстати! – вырвалось у Амалии.
Она отвернулась с досадливым жестом.
– Хотя если преступника сразу же арестуют… Сестра убитой еще в больнице или уже скрылась?
– В том-то и дело, сударыня, в том-то и дело! – воскликнула Анна Тимофеевна. – Те двое, чьи угрозы мы слышали вчера вечером, всю ночь провели в больнице… Сиделки и сторож уже поручились, что Свечкин или как его там… и его жена никуда не уходили. Мотив был только у этого отставного штабс-капитана и его супружницы. Но если они ни при чем, кто же тогда убийца?
– Я благодарю вас, сударыня, за то, что вы мне обо всем сообщили, – произнесла Амалия, хмурясь. – Крайне неприятная история, в самом деле…
Попрощавшись с генеральшей, Амалия отправилась искать мать.
– Мама, тебе придется поехать на почту и отправить срочную телеграмму. Слугам я ее доверить не могу.
– Говори, что надо делать, – отозвалась Аделаида, не выказав ни малейшего удивления. Она села к столу и положила перед собой лист бумаги.
– Текст такой. – Амалия прошлась по комнате, размышляя. – «Дядя Казимир смертельно болен. Гость историка»… Нет, об убийстве упоминать не нужно, это лишнее… «гость историка Снегирева серьезно пострадал». Отправить нужно по этому адресу. – Баронесса подошла к столу, взяла из рук матери перо и надписала над текстом одну строку, начинавшуюся со слова «Петербург».
– Мой брат смертельно болен, потому что не ест куриный бульон? – скептически осведомилась старая дама.
– Нет, это просто код, что мне нужна срочная помощь, вот и все. Следующая фраза указывает, что именно вызвало затруднение.
– Я, конечно, не собираюсь давать тебе советов, – проворчала Аделаида, – но я все же не понимаю, к чему такая спешка. Наша семья не имеет к Колозину никакого отношения, мы просто присматриваем за моим больным братом, вот и все!
– В телеграмме не было бы нужды, – ответила Амалия, хмурясь, – если бы следователь сразу же нашел убийцу. А раз у подозреваемых алиби, следователь заинтересуется, чем Колозин был занят в последние часы своей жизни, а незадолго до смерти он был на ужине в доме Снегирева, где присутствовали и мы с Казимиром.
– Это ничего не значит, – промолвила Аделаида с неудовольствием.
– Это значит, что следователь начнет проверять всех присутствующих, – возразила Амалия. – Убийство Колозина станет громким делом, властям захочется отличиться, а когда человек начинает искать, то нередко находит то, чего не нужно.
– Вроде твоей истинной деятельности? – вздохнула Аделаида. – Прости меня, но я все же не представляю, как твоя служба сможет повлиять на расследование. Тем более что дело действительно будет громкое…
– Поживем – увидим, – отозвалась Амалия и, вызвав слугу, велела закладывать для матери экипаж.
Глава 15 Предложение
Лежа на софе, Федор Меркулов перебирал струны гитары. Он находился в том странном состоянии духа, которое бывает у человека, добившегося того, к чему он стремился, и не знающего, куда ему двигаться дальше. С первого дня ссылки Федор мечтал вернуться домой, и теперь, когда он вроде бы вернулся, его не покидало ощущение, что все не так, как должно быть, и сама мечта его исполнилась как-то неправильно и коряво. Его подспудно раздражало, что приходится довольствоваться флигелем, а в родительском доме живут чужие люди, и надо договариваться всякий раз, когда он хочет зайти туда. Кроме того, Федор был умен и не мог не видеть, что его возвращение мало что решает. Он вырос с мыслью об армии как об единственной возможной карьере, но путь туда ему теперь был заказан. Куда бы он ни попытался устроиться, ему все равно придется рассказывать о пощечине, ссылке и Сахалине; а ведь, если верить Снегиреву, русский человек может быть снисходителен к согрешившему, но на того, кто попался и понес наказание, смотрит как на последнего неудачника.
Вздохнув, Федор извлек из гитары протяжный печальный аккорд и в следующее мгновение услышал за дверью шаги матери. Поспешно сев на софе, он отложил гитару в сторону и разгладил волосы. Дверь отворилась.
– Я тебе не помешала? – спросила Анна Тимофеевна мягко. – В саду холодно, но хорошо хоть ветра нет…
– Вы куда-то выходили?
– Только до дома и обратно.
– Зачем?
– Сказала нашей гостье, что Колозин убит.
– Она нам не гостья, – буркнул Федор, насупившись.
– Федя! Не забывай, что…
– Что я должен не забывать? Что благодаря ей меня вернули из ссылки? Лучше бы я остался на Сахалине вместо того, чтобы быть обязанным не понять кому…
– Федя, перестань! – Генеральша зажала ему рот рукой. – Подумай обо мне… Что ты такое говоришь?
– Мне не нравится эта женщина, – проворчал Меркулов, высвободившись. – Что за игру она ведет?
– Мне нет дела до этого, – твердо ответила Анна Тимофеевна. – Она выполнила свою часть обязательств, я буду выполнять свою. Она добилась твоего помилования, и банк аннулировал наш долг. Она решила поселиться в доме – пусть! Захотела познакомиться с Павлом Антоновичем и его семьей – сколько угодно! И если она попросит меня о чем-то, я не стану ей отказывать.
Федор вздохнул.
– По-твоему, Павел Антонович со всеми его глубокомысленными рассуждениями о России стоит того, чтобы вытаскивать меня из ссылки и заставлять банк забыть о нашем существовании?
– Я не знаю. Мне все равно. И… Федя, пожалуйста, держи себя в руках, когда имеешь с ней дело. Я не должна была говорить тебе о том, кому ты обязан помилованием, я не должна была рассказывать тебе о долге, но… Видишь, я не удержалась. А ты теперь злишься.
– Я не злюсь, – поморщился молодой человек. – Просто я не люблю сталкиваться с тем, чего не понимаю. И мне не нравится, что Колозина убили.
– Мне это тоже не нравится. Но при чем тут баронесса фон Корф?
– Ни при чем, однако вы все же пошли к ней и сказали, что он убит.
– Я подумала, что это может ее заинтересовать.
– И какова была ее реакция?
– Она была ошеломлена.
– Вот как?
– Да, а что тебя удивляет?
– Так, ничего, – пробормотал Меркулов после паузы. – Странная перепалка у нее вчера состоялась с этим Колозиным.
– Этот молодой человек был невежлив, – строго заметила Анна Тимофеевна. – Крайне неумно с его стороны. Мог бы сообразить, что баронессу Корф не проймешь такими замечаниями, которые он вчера себе позволял – о богатых дамах, которые равнодушны к страданиям бедняков, и о женщинах, у которых нет сердца, потому что так им проще жить.
Федор поморщился.
– Он мне тоже не понравился, – признался офицер. – Но если выбирать между ним и баронессой, то я не знаю, кто из них хуже.
– Ну вот, опять ты воображаешь о нашей гостье бог весть что, – произнесла мать. – Между прочим, я наводила о ней справки. Баронесса Корф – внучка генерала Тамарина, разведена, ее муж служит при дворе…
– И этот прохиндей, которого она приволокла с собой, действительно ее дядя?
– Да, это ее дядя, а дама – действительно ее мать. Феденька…
– Что?
– Скажи, ты не подумывал о том, чтобы же-ниться?
Тут, признаться, сын на несколько мгновений утратил дар речи.
– Жениться? На ком? Уж не на баронессе ли?
– При чем тут баронесса? – изумилась мать. – Впрочем, если ты вдруг решишь именно так, уверяю тебя, я не стану возражать…
– Не решу, – буркнул сын, – но вообще как-то странно… Мне – жениться? Да какая женщина за меня пойдет…
– А ты подумай, подумай, – зашептала генеральша, с любовью и тревогой глядя на него. – Женишься, успокоишься, будут у меня внуки, а мне, Феденька, ничего больше от этой жизни не надо. Только чтобы видеть тебя здоровым и довольным, чтобы у тебя была семья и детки. Я не хочу, чтобы ты остался один, когда я умру.
Только что Федор готов был рассердиться, но теперь он почувствовал в горле ком.
– Мама, ну ей-богу… Ну что вы такое говорите! Вы еще долго проживете, я уверен…
– А я все время думала, что умру и не увижу, как ты вернешься, – как-то очень просто сказала Анна Тимофеевна, и по ее тону он понял, что эта мысль действительно ее не отпускала. – Все друзья твоего отца, все, кто мог бы похлопотать за тебя… они пальцем о палец не пожелали ударить, понимаешь? И тут появилась баронесса Корф… Ты не думай о ней плохо, пожалуйста… Она мне вернула веру в то, что чудеса возможны, даже когда все от тебя отказываются…
Она заплакала, слезы текли по ее морщинистым желтоватым щекам. Федор подошел к ней, неловко поцеловал ее руку, она погладила свободной рукой его русые волосы.
– Ты все-таки подумай насчет свадьбы, – добавила генеральша, доставая платок. – Сколько есть хороших женщин, которые ждут, когда их позовут замуж…
– Как Нинель Баженова? – усмехнулся Мер-кулов.
– Господи, Феденька! Она-то тут при чем?
Сын, не выдержав, рассмеялся.
– Простите, мама… Просто я как-то очень живо вспомнил, какое у нее вчера было выражение лица, когда она сидела за столом и смотрела на баронессу… Почему-то Нинель мне напомнила ворону, которая сердито топорщит перья… Может быть, из-за темного платья…
– Феденька, оставь Нинель в покое. Женщине уже за сорок, а в этом возрасте нет ничего хорошего, если живешь в одиночестве… – Анна Тимофеевна замялась. – А что ты думаешь о Женечке Одинцовой?
– С меня хватит того, что я думаю о ее родителях, – коротко ответил Федор, и по его лицу мать поняла, эта тема для него закрыта.
Вошла горничная и доложила, что приехал Куприян Степанович Селиванов, у него важное дело к барину – настолько важное, что он ни за что не примет отказа.
– А, этот скучный человек, который хотел купить наше имение за бесценок… – Меркулов нахмурился.
– Наверное, тут что-то другое, – сказала Анна Тимофеевна. – Он ведь знает, что имение не продается.
– Хорошо, я поговорю с ним, – решился Федор и добавил, оборачиваясь к горничной: – Зови его сюда.
– А я, пожалуй, пойду распоряжусь насчет обеда, – добавила Анна Тимофеевна.
Она удалилась, в дверях столкнувшись с Селивановым, который вошел прямо так, как приехал – в дорогой шубе и шапке, с тростью в руках.
– Зря вы не сняли шубу, милостивый государь, – сказал Федор, глядя на незваного гостя и чувствуя, как его охватывает неприязнь, с которой он ничего не мог поделать. – Во-первых, у нас натоплено, а во-вторых, вы наследите на полу.
– Ничего, прислуга уберет, – отмахнулся фабрикант. – Да и разговор у нас будет коротким, Федор Алексеевич. – Он подошел к офицеру вплотную, и тот невольно встревожился, заметив азартные огонечки, поблескивающие в глубоко посаженных темных глазах гостя. – На случай, если вы вздумаете кричать, топать ногами или указывать мне на дверь, скажу сразу же: я все знаю.
– Вы? – изумился Федор. – Простите, я что-то не понимаю…
– Я знаю, это вы убили Дмитрия Колозина. – Фабрикант оскалился. – Да, Федор Алексеевич, не повезло вам. Я же видел, как вы тащили его труп.