– А кому именно Колозин сказал, что знает настоящего преступника?
– Доктор, – обиженно пропыхтела Нинель, – подслушивать вовсе не в моих привычках… Но мне кажется, это была Наденька.
– Их разговор мог слышать кто-нибудь, кроме вас? – Нинель заколебалась. – Полно, Нина Андреевна, вы ведь сами заявили, что убийца каким-то образом услышал слова студента. Вы заметили кого-нибудь поблизости?
– Никого. Но кто-то стоял под лестницей и курил. Я видела дым.
– Но не человека? Только дым?
– Увы, нет!
Волин задумался.
– С другой стороны, Наденька вполне могла потом пересказать кому-то слова Колозина, и они дошли до убийцы. Так что не факт, что преступник действительно находился возле лестницы.
– Не знаю, кому она могла их пересказать, – проворчала Нинель, исподлобья косясь на своего собеседника. – Половина гостей к тому времени уже разъехалась.
– А кто оставался в доме?
– Павел Антонович, его семья, мистер Бэрли, Колозин… я, конечно… эта назойливая особа – Любовь Сергеевна… Меркуловы… Ах да, еще Одинцовы.
– Боюсь, мне затруднительно представить кого-нибудь из членов семьи Снегиревых в качестве убийцы, – сказал доктор, пожимая плечами. – То же самое я могу сказать о мистере Бэрли и госпоже Тихомировой. Анна Тимофеевна, это просто нелепо, простите. Ее сын, по-моему, уже был сослан, когда произошло убийство в Петербурге… Одинцовы? Да ну, глупости…
– Но ведь кто-то же убил Колозина! – вскинулась Нинель. – И я… Георгий Арсеньевич, я просто не знаю, что мне делать! Я не люблю полицию… но ведь я свидетель! Я обладаю важной информацией…
Грудь ее бурно вздымалась, и на всякий случай Волин отодвинулся.
– Я думаю, вам лучше вернуться домой и ждать, когда Порошин вас навестит, – сказал доктор. – Ему все равно придется разговаривать со всеми, кто присутствовал на ужине. Рано или поздно очередь дойдет и до вас.
– А он не будет подозревать меня в убийстве студента? – с беспокойством спросила Нинель.
– Зачем ему это делать?
– Ну, к примеру, для того, чтобы замарать мое имя, – гордо ответила Нинель.
– У вас есть огнестрельное оружие? – спросил Волин.
– Нет, зачем оно мне?
– Тогда, полагаю, вам нечего опасаться. Возвращайтесь к себе, ждите Порошина и ничего не бойтесь.
Ему пришлось повторить эти слова в разных вариациях раз двадцать, прежде чем Нинель решила последовать его совету.
– Ах, доктор, – вздохнула она на прощание, – вы не поверите, как я завидую вам, что вы ушли с вечера раньше всех! С той минуты, как я узнала о гибели этого несчастного молодого человека, я испытываю ужасные душевные терзания… А следователи бывают так грубы, так бестактны!
«Господи, если бы эта несносная баба знала, как я вчера завидовал тем, кто остался на ужине!»
Но тут явился Поликарп Акимович, объявивший, что в больницу привезли роженицу, у которой уже начались схватки, и мысли доктора переключились на работу, которую ему предстояло сделать.
Следователь Порошин тоже думал о работе, поэтому он вернулся в свой кабинет и заполнил ровным, аккуратным почерком с длиннющими хвостиками девять страниц документов, которые должны были запечатлеть его служебное рвение. Если бы понадобилось, он написал бы еще столько же, однако ему пришлось прерваться из-за появления сухопарого блондина с глазами немного навыкате и усами щеткой. Это был товарищ прокурора Клеменс Федорович Ленгле, и знающие люди уверяли, что он далеко пойдет. Впрочем, говорили они это уже лет десять, и все эти годы товарищ прокурора оставался там же, где и был.
Ленгле витиевато извинился за опоздание, туманно намекнув на обстоятельства непреодолимой силы, вынудившие его задержаться в другом месте из-за предыдущего расследования. Порошин отлично знал, что обстоятельства непреодолимой силы жили в городе Александрове, что у них были прекрасные черные глаза и великолепные ножки, а также – что они не имели к расследованиям и юстиции вообще никакого отношения. Впрочем, следователь тотчас же забыл обо всем, как только Ленгле упомянул, что его уже атаковали газетчики.
– Удивительно пронырливый народ! – добавил товарищ прокурора, стягивая перчатки. – Откуда они узнали, что именно мы с вами будем заниматься убийством Колозина?
Он разоблачился, избавившись от шубы, шапки и шарфа, одернул мундир и протянул руку за отчетом – но, увидев, сколько Порошин успел написать, состроил легкую гримасу.
– Давайте покороче и на словах, – сказал товарищ прокурора. – Подозреваемые?
– Василиса Матвеевна Печка и ее муж, отставной штабс-капитан Терентий Емельянович Печка. Дама – сестра убитой Арины Изотовой, – пояснил Порошин. – Они считали, особенно жена, что Колозина зря оправдали и он и есть убийца. Оба идеальные кандидаты, особенно муж, но беда в том, что у них алиби.
– Надежное?
– Не идеальное, но вполне убедительное. Тем не менее я запретил им уезжать вплоть до завершения следствия.
– Другие варианты?
– Пока никаких.
– Вы уже были у Павла Антоновича?
– Н-нет, – после легкой заминки признался Порошин. – Думаю, нам стоит поехать к нему вдвоем.
– Почему? Думаете, он заартачится?
– Дело весьма щекотливое, – признался Порошин, помедлив. – И я бы хотел, чтобы на допросе присутствовал свидетель. А то вдруг в газетах напишут, что власти притесняют уважаемого че-ловека…
– Осторожничаете? – Ленгле метнул на Порошина быстрый взгляд. – Полагаю, вы правы: осмотрительность нам не помешает. Что показало вскрытие?
– Жертва убита из дешевого тульского револьвера, один выстрел сзади в голову, смерть наступила мгновенно. – Следователь продемонстрировал пулю, которую Волин извлек из головы Колозина. – Клеменс Федорович, скажу вам честно: пока концы с концами не сходятся. Я навел справки – студент никогда прежде не бывал в наших краях. Он приехал только вчера, появился на ужине у Снегирева, ночью куда-то вышел и сразу же был убит. Кстати, тело с места преступления увезли и зачем-то подбросили Одинцовым.
– Трудности на то и даются, чтобы их преодолевать, – изрек товарищ прокурора. – Не думайте, милостивый государь, что награды достаются просто так. Дело будет громкое, аппетитное… Если мы с ним справимся, возможен перевод не то что во Владимир или Москву, а прямиком в Петербург…
– Хорошо бы сразу в Петербург, – брякнул Порошин. – Столица империи… Я там учился…
Ленгле кашлянул и напустил на себя безразличный вид.
«Разъедусь с женой… дам ей столько, чтобы она оставила меня в покое… Буду жить с Варенькой, и баста… Какие у нее ножки, какие глазки! Этот осел Порошин только о карьере и думает… За лишний орден удавится, хотя я тоже не против орденов… но Варенька, однако же, лучше…»
«Вот сухарь немецкий, – мрачно думал Порошин, – небось только и думает, как бы меня объегорить, когда мы раскроем дело… Хорошо этим прокурорским! Следователь делает всю грязную работу, а они знай снимают сливки… Мне бы только в Петербург перебраться, я на все согласен, чтобы его рожу больше не видеть…»
Тут, однако, охотников делить шкуру неубитого медведя прервали, потому что явился служащий и принес телеграмму.
– Из Петербурга… срочная…
Ленгле удивленно приподнял брови, взял телеграмму и распечатал ее, после чего как-то старчески крякнул и протянул текст Порошину.
Следователь прочитал телеграмму, удивленно заморгал и на всякий случай прочитал еще раз, но текст остался ровно таким же и ни на знак не переменился.
– Что это такое, Клеменс Федорович? – возмутился Порошин. – «По делу Колозина ничего не предпринимать», «ждать приезда следователя по особо важным делам», «выполнять инструкции, которые он привезет»? Да за кого они нас держат?
– М-да, – вздохнул его собеседник. – Крупное дело, сударь, оно, как тарелка варенья. Всякая муха так и норовит к нему приложиться.
Следователь вытаращил глаза. Он и раньше замечал, что сухарю Ленгле присуще своеобразное чувство юмора, но не ожидал, что товарищ прокурора рискнет высказаться столь прямо.
– Но… Клеменс Федорович! У нас в губернии есть свой следователь по важнейшим делам, если уж на то пошло… Почему Петербург? Зачем присылать к нам не понять кого? Возьмите меня или хотя бы вас: мы знаем в уезде всех помещиков, их семьи, знаем, кто на что горазд… А следователь из Петербурга, что он будет делать? И вообще это… Это вмешательство в нашу юрисдикцию, между прочим!
– О, я вижу, вы намерены сопротивляться, – усмехнулся товарищ прокурора. Он подошел к окну и, заложив руки за спину, смотрел на заснеженный двор. – Послушайте моего совета, Порошин: даже не пытайтесь. Я служу дольше вас, и на моей памяти это первый случай, когда человека присылают из Петербурга – а ведь, между прочим, у нас тут всякое бывало. Случались и преступления, по сравнению с которыми убийство студента – так, сущие пустяки, и, однако же, в столице никто по этому поводу даже не шелохнулся.
– Но ведь Колозин… – начал следователь, сбитый с толку.
– Знаю, – кивнул товарищ прокурора. – Я знаю все, что вы мне скажете: громкий процесс, громкое оправдание, благородный Снегирев, счастливый студент, чье имя узнала вся Россия. Но поймите: им там, в Петербурге, совершенно наплевать на такого, как Колозин, несмотря на всю его известность. – Ленгле круто повернулся, гипнотизируя следователя взглядом. – Ради какого-то студента они палец о палец не ударили бы, а между тем… а между тем проходит несколько часов, и нате вам: срочная телеграмма. Что там в первой строке – «ничего не предпринимать»? И что же это значит?
– Что, Клеменс Федорович?
– Мы чего-то не знаем, – медленно проговорил товарищ прокурора. – Что-то с этим делом не так, милостивый государь. Обычная уголовщина должна расследоваться обычным порядком, а тут… – Он удрученно покачал головой. – И ведь это не первая странность, которая имела место в последнее время.
– Вы хотите сказать… – нерешительно начал Порошин, мучительно пытаясь сообразить, куда клонит его собеседник.
– Да, я говорю о странном помиловании Федора Меркулова, – сказал Ленгле, стряхивая с обшлага какую-то крошечную ниточку. – Простите меня, но Сахалин – вовсе не то место, откуда возвращают через столь короткий срок. Если Меркулова собирались помиловать, то могли бы сослать его куда-нибудь поближе. – Товарищ прокурора прищурился. – Интересно, он сам хотя бы понимает, насколько ему повезло?
Глава 18 Пассажир первого класса
– Многие люди, – сказал Павел Антонович, – искренне считают, история – это нечто чрезвычайно далекое и не имеющее к ним самим никакого отношения. Так вот, они в корне не правы. История – это всегда вчера. История – это то, из чего вышел сегодняшний день.
Тут ему пришлось прерваться, потому что в кабинет заглянула Лидочка. Не будь хозяин дома так увлечен своим предметом, он бы сразу же заметил, что Джонатан Бэрли мгновенно повернул голову в ее сторону, хотя незадолго до того, когда в комнату заходила старшая дочь хозяина дома, он даже не шелохнулся.
– Э… случилось что-нибудь еще? – с некоторым смущением осведомился Павел Антонович.
– Приехала эта дама, госпожа Тихомирова, – сказала Лидочка. – И не одна, а с целым ворохом сплетен.
Снегирев с минуты на минуту ждал визита следователя Порошина, с которым придется тратить время на малоприятное объяснение о том, почему Колозин был убит вскоре после того, как приехал к нему в гости. Павел Антонович не имел ни малейшего представления о том, зачем студент ночью покинул дом, куда он ушел и кто его прикончил, но Снегирев понимал, что в качестве хозяина ему придется отвечать на множество вопросов, без которых, по правде говоря, он бы прекраснейшим образом обошелся. Все, что случилось, казалось ему настолько диким, что даже сейчас он до конца не верил, что оно произошло на самом деле.
– У меня нет сейчас возможности поговорить с Любовью Сергеевной, – довольно сухо промолвил Павел Антонович. – Пусть Наденька извинится перед ней и объяснит, что я занят.
– Любовь Сергеевна говорит, что из Петербурга приедет какой-то очень важный следователь, – произнесла Лидочка тем очаровательным звонким голосом, какой бывает только у очень юных девушек. – Именно он будет расследовать убийство Колозина.
– Из Петербурга? – в изнеможении промолвил Павел Антонович.
Англичанин молчал и только переводил свои бес-цветные глаза с Лидочки на ее отца. По правде говоря, Бэрли не очень хорошо понимал, что происходит, но он чувствовал тревогу, разлитую в воздухе, и она ему не нравилась. Он не сомневался, что убийство Колозина – чудовищный случай, но что Снегиревы приличные люди и, само собой разумеется, не имеют к нему никакого отношения. Стало быть, им не о чем волноваться; однако они волновались, и гораздо больше, чем приличествует людям, которые не замешаны в преступлении.
– Наверное, имеется в виду следователь по особо важным делам, – пробормотал Павел Антонович, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Да, кажется, она так и сказала, – кивнула Лидочка, подумав. – Это я перепутала. И еще Любовь Сергеевна сказала, что тот отставной штабс-капитан и его жена ни при чем, они не могли… ну… убить Колозина.
– Я ничего не понимаю, – вздохнул Снегирев, опускаясь в кресло. И повторил, чеканя слоги: – Ни-че-го. Сашенька завтра должен был вернуться в Петербург вместе с Колозиным, а теперь…
Бэрли долго крепился, полагая, что истинному джентльмену не следует говорить ничего такого, что может поставить его собеседников в неудобное положение; но тут он все же не выдержал.
– Прошу прощения, сэр, если мой вопрос покажется вам странным, но… вас что-то беспокоит?
– Меня беспокоит, что мой гость был убит, – мрачно ответил Павел Антонович. – И я все время пытаюсь понять, не было ли вчера чего-то такого… чего-то, что пролило бы свет на его поведение… Потому что он даже не намекал на то, что собирается ночью куда-то идти. И в его поведении я не заметил ничего странного… Ничего, что хоть как-то объясняло бы то, что случилось потом.
– Между прочим, – задумчиво произнес Бэрли, косясь на Лидочку, – вчера я услышал слова мистера Колозина, которые показались мне… необычными. Я стоял под лестницей и курил. Мистер Колозин говорил с кем-то на верхней площадке, и если я правильно его понял… Он сказал, что знает, кто на самом деле убил Изотовых.
– Да, мы с сестрой тоже слышали эти слова, – Лидочка повела плечиком и сделалась еще очаровательнее. – Но он так говорил, чтобы набить себе цену. Ему ужасно хотелось казаться интереснее, чем он был.
– Почему вы так думаете? – с любопытством спросил Бэрли.
– Потому что, когда Наденька стала спрашивать у него, что он имеет в виду, он стал говорить всякие глупости, – сердито ответила Лидочка. – Что он знает, но ни за что не скажет, потому что не имеет права, и все в таком же духе. Вообще мне кажется… прости, папа, но он за ужином выпил больше, чем следует. По-моему, баронесса Корф тоже осталась не в восторге от его манер…
– По правде говоря, я не заметил, чтобы он много пил, – признался озадаченный Снегирев.
– Ну, не то чтобы много, но достаточно, чтобы… чтобы стать развязным и неприятным. – Павел Антонович нахмурился. – Папа, прости, я знаю, что ты его защищал и что он невиновен, но я просто говорю, какое у нас от него осталось впечатление.
– У нас? То есть не только у тебя?
– Ну, Наденьке он тоже не понравился, – протянула Лидочка. – И Федору Алексеевичу тоже. Федор Алексеевич так и сказал про него: «Мутный тип».
– Вам, кстати, стоит пообщаться с Федором Алексеевичем, – заметил Снегирев, обращаясь к Бэрли. – Полагаю, опыт человека, побывавшего в ссылке, может обогатить вашу книгу рядом интересных деталей.
– Вряд ли, – сухо ответил Бэрли. – Вчера я уже завел речь об этом с мистером Меркуловым, и он дал мне понять, что не собирается ни говорить о ссылке, ни вспоминать о ней.
Лидочка сжала губы, хотя ее так и распирало от смеха. Когда англичанин произносил последнюю фразу, он был на удивление похож на нахохлившегося филина. Кроме того, Лидочка краем уха слышала тот самый разговор и отлично помнила, что Федор, едва речь зашла о ссылке, потемнел лицом и категорически отказался служить материалом для книги, а когда собеседник стал настаивать, вспылил и просто-напросто послал англичанина к черту.
– Что ж, полагаю, это его право, – рассеянно промолвил Павел Антонович, – хотя с точки зрения науки…
Лидочка, не выдержав, фыркнула и поспешно закрыла руками рот. Она вся покраснела и смотрела на собеседников блестящими смеющимися глазами. От ее гибкой фигуры, лица и светлых волос исходило такое очарование, такая беззаботность, что у Снегирева не хватило духу сделать дочери замечание.
– Ну, раз уж кое-кого наука совсем не интересует, – сказал Павел Антонович, безуспешно пытаясь напустить на себя строгий вид, – то вот тебе задание. Иди к Любови Сергеевне и постарайся разузнать у нее побольше о том, что за следователь приезжает, как его зовут… э… женат он или нет, любит он собак или кошек… словом, все, понимаешь?
– Но она ничего не знает! – протянула Лидочка разочарованно. – Только то, что он очень важный и из Петербурга…
– Прекрасно, – заключил Павел Антонович, – тогда скажи ей, чтобы она непременно все разузнала… и пока не разузнает, пусть не возвращается обратно! – в порыве вдохновения добавил он.
Лидочка фыркнула, но тотчас посерьезнела и, опустив ресницы, чинно проследовала к выходу. Любой, кто мог наблюдать мистера Бэрли в этот момент, мог убедиться, что сходство с филином не прошло для него даром: по крайней мере, голова у него тоже могла поворачиваться почти на сто восемьдесят градусов, когда он провожал дочь хозяина тоскующим взором.