Он с надеждой посмотрел на племянницу, которая пребывала в явном затруднении. По правде говоря, Амалия считала, что убивать родственников – дурной тон, но в эти мгновения она была близка к тому, чтобы пересмотреть свою точку зрения.
– Вы хоть понимаете, что мне не возместят ни копейки, если я удовлетворю вашу просьбу? – наконец промолвила она. – Я даже не говорю о том, сколько стоят такие вещи…
– Так ведь деньги все равно останутся в семье, – безмятежно парировал негодный Казимирчик. – И потом, мне показалось, что он того стоит.
– Кто? – Его собеседница аж подскочила на месте.
– Ну, доктор… Гм! Так мы договорились?
– Договорились, пропадите вы пропадом! – не выдержала Амалия. Она и сама не заметила, как повысила голос.
Евгения и Наденька прервали свой разговор и удивленно оглянулись на нее.
– Это было невежливо, – хладнокровно уронил Казимирчик, поднимаясь с места. – Поэтому тебе придется позаботиться о том, чтобы у моих портсигаров были достойные футляры. Я не собираюсь хранить их, завернув в носовой платок!
И, воспользовавшись тем, что Николенька куда-то отошел, он подсел к столу, завладел колодой карт и принялся их перебирать.
– Дядя, вы не играете в карты, – мрачно сказала Амалия. – Вы обещали моей матери…
– Обещал, а теперь нарушу слово, – кивнул неисправимый Казимирчик. – Потому что детская мечта того стоит. Кстати, если что, в карты я совсем не умею играть и постоянно проигрываю.
– Ну, раз так… – Амалия нахмурилась. – С какой стати вы взяли, что Бэрли можно на этом поймать?
– Я видел, как он смотрит на карты, – безмятежно ответил Казимирчик. – Поверь мне, он азартен. Когда у человека скучная, книжная, однообразная жизнь, он сойдет с ума, если не найдет себе отдушину. Твой мистер Бэрли – скрытый игрок, или я не Казимир Браницкий! Веди его сюда и больше ни о чем не беспокойся.
Побежденная уверенностью, которая звучала в его тоне, Амалия отправилась в соседнюю комнату, где Лидочка предпринимала нешуточные усилия, чтобы остаться с Федором тет-а-тет, но ей мешал Бэрли, который пытался отвлечь ее разговором о пустяках, и ни капли не облегчал задачу Сашенька, который вообще не понимал, что происходит, и только путался у всех под ногами.
– А где Павел Антонович? – спросила Амалия.
– В кабинете беседует с очередным газетчиком, который хочет знать, за что убили Колозина, – проворчал Сашенька. – Папа уже устал объяснять, что он понятия не имеет, что случилось.
– Пресса – это очень важно, – рассеянно промолвил Бэрли, глядя на Лидочку. Взгляд его перебегал со светлых колечек волос над тоненькой шейкой девушки на ее длинные ресницы, потом обратно на шею и ниже, на маленькую грудь под пестрой материей платья, и Федор, заметив этот взгляд, нахмурился.
– Полагаю, Анна Тимофеевна будет рада, если вы придете и поможете сменить тему, – сказала ему Амалия. – Госпожа Баженова уже полчаса доказывает, что Селиванова сама подожгла себя, чтобы получить страховку, это становится скучно.
Таким образом баронесса Корф добилась того, чтобы вся компания переместилась в большую гостиную, и, как бы невзначай взяв под руку мистера Бэрли, направила его к столу, за которым сидел Казимир.
– Дядя, – сказала ему Амалия тоном упрека, – вы же обещали не брать больше карт в руки! После того, как вы столько проиграли…
– О, – неопределенно протянул Бэрли, – так вы играете в карты?
– Сейчас только по маленькой, – вздохнул Казимир. – Между нами, сэр, это лучший вид отдыха. Конечно, человеку, который не признает карт, трудно с этим согласиться…
– Я немножко играю в карты, – признался Бэрли. – Совсем чуть-чуть.
– О! – оживился Казимир. – Так, может быть, сыграем до ужина одну партию? Ставка… ну, допустим, пять копеек. Чтобы игра не теряла интереса, – пояснил он.
– Почему бы и нет? – степенно ответил мистер Бэрли и сел к столу.
Они сыграли партию, и еще одну, и еще, и когда пришло время ужинать, мистер Бэрли отказался и объявил, что он сыт. Лицо его раскраснелось, короткие волосы, казалось, стали дыбом. Ставки уже давно переросли скромные пять копеек, и настал момент, когда Казимир проиграл почти все.
– Дядя! – воскликнула Амалия, – я так и знала, что вы опять все проиграете… Заканчивайте игру, и мы поедем домой.
– Да-да, разумеется, дорогая, – рассеянно ответил Казимир, – только закончим эту партию…
Он закончил ее и выиграл, потом выиграл снова, и опять, и опять. Бэрли весь вспотел и попросил разрешения отыграться. Казимир объявил, что он не против. Бэрли выиграл, потом проиграл, потом выиграл, потом выиграл почти все, что было на столе (а к тому моменту там лежали и монеты, и кредитные билеты, и даже золотые часы Казимирчика, которые он поставил, когда закончились деньги). Остальные гости давно разъехались, кроме Амалии, которая сидела на диване и с преувеличенным вниманием смотрела в окно. Снегиревы ходили через гостиную на цыпочках, дивясь про себя и гадая, когда закончится этот картежный марафон. Казимир снова отыгрался, потом проиграл, потом выиграл у Бэрли и в третьем часу ночи отнял у него все, даже его часы. Англичанин хотел бежать к себе и ставить на кон средства, отложенные на обратную дорогу, но Казимир великодушно отказался, объявив, что не имеет права оставлять его без ничего.
– Но я хочу отыграться! – вскричал Бэрли, вцепившись в волосы. – Мне так везло почти до самого конца… У меня еще есть медальон моей матушки…
– Нет, что вы, сэр! – с чувством промолвил Казимир. – Мне будет совестно… Хотя, если хотите, мы сыграем не на деньги…
– А на что? – с надеждой спросил англичанин.
– На вашу книгу. Разделим ее на главы, и… сыг-раем!
– Но она еще не написана! Я не могу… И что вы будете делать с текстом, которого даже нет?
– Да, – вздохнул Казимирчик, подгребая к себе груду денег и предметов, лежащих на столе, – это я не продумал… В самом деле, если книги даже нет… Но вы отличный малый, и я хочу дать вам возможность отыграться. – Бэрли затрепетал. – Знаете что? – великодушно промолвил дядюшка Амалии. – Давайте так: если я проиграю, вы получаете деньги, а если выиграю, вы не пишете книгу. То есть ваш текст, он как бы мой, но его вообще нет… и… словом, вот что я предлагаю. Хотя, наверное, это нелепо, – с сожалением добавил он, – и вы откажетесь.
Увы, мистер Бэрли не отказался и в пятом часу утра проиграл подчистую все – включая свою книгу о России, которая даже не была написана.
– Дядя, – простонала Амалия, – вам же вчера было совсем плохо! Доктор запретил вам волноваться…
– Никаких волнений, – ответил Казимир, поднимаясь с места и рассовывая выигранное по карманам. – Надеюсь, сэр, мы еще встретимся у Павла Антоновича и еще сыграем… А пока ваша книга принадлежит мне, и вы ее не пишете. Помните: вы дали слово!
– О да, не беспокойтесь, мы, англичане, всегда держим свое слово! – пообещал Бэрли. Вид у него был одновременно и несчастный, и удовлетворенный, какой бывает лишь у человека, который совершил ошибку, но считает, что все было не зря.
Когда Амалия и Казимир вернулись в усадьбу Анны Тимофеевны, снаружи уже начало светать.
– Разумеется, никакой игры больше не будет, – сказала Амалия. – Вы заболеете, сляжете в постель, будете чуть ли не при смерти, а потом я вас увезу.
– Я могу заболеть хоть сейчас и уехать в Петербург для консультации с докторами, – безмятежно ответил дядюшка.
– Нет, если вы сразу же уедете, он может догадаться, – покачала головой Амалия. – Не беспокойтесь, вы скоро вернетесь домой… и я тоже.
– Надеюсь, бриллианты на портсигаре будут крупными, – сказал Казимирчик на прощание. – Помни, я рассчитываю на твою порядочность!
И он закрыл за собой дверь.
Глава 31 Последний свидетель
У Сергея Васильевича Ломова день выдался куда менее насыщенным, чем у баронессы Корф. Он отдавал указания, заполнял бумаги, разговаривал с людьми, а ближе к вечеру отправился навестить Любовь Сергеевну Тихомирову, которая остановилась в ближайшем заштатном городке у своей дальней родственницы. С остальными гостями, которые вместе с Колозиным присутствовали на ужине у Снегирева, Ломов уже успел побеседовать, но хотя они были готовы рассказать ему все, что знали, и наперебой выдвигали различные версии, он до сих пор не мог подобрать ключа к убийству студента.
Тихомирова жила в небольшом деревянном домике напротив церкви. По комнатам слонялась маленькая безучастная старушка в черном, которую Любовь Сергеевна представила как свою двоюродную тетку. В начале разговора Ломов уточнил подробности для протокола и узнал, что его собеседнице пятьдесят два года, вдова, из мещан, православного вероисповедания. Муж ее погиб на охоте, когда у него в руках разорвалось ружье, и оттого она терпеть не могла огнестрельного оружия. Тетка принесла кофе, но Сергей Васильевич посмотрел на него и, определив по оттенку напитка, что его не ждет ничего хорошего, решил не рисковать.
– Если вы захотите с ней поговорить, то помните, пожалуйста, она глухая, – сказала Тихомирова.
– Вообще-то я приехал, чтобы поговорить с вами, – напомнил Ломов.
Любовь Сергеевна оживилась и стала объяснять, она никогда прежде не давала показаний, она приехала в уезд, чтобы познакомиться со Снегиревым, и что Павел Антонович – прекрасный человек, но сама она никак не ожидала, что у него в доме произойдет убийство.
– Колозина убили вовсе не в доме, – сказал Ломов.
– Ах! Все-таки в саду у Одинцовых?
– Нет, и не там.
– А где же? – Любовь Сергеевна загорелась любопытством.
– Тайна следствия, но я скажу вам, если вы мне расскажете что-нибудь интересное, – ответил Ломов, изображая галантную улыбку. Он почти не сомневался, что зря теряет время со свидетельницей, которая вряд ли замечала кого-то, кроме ее обожаемого Снегирева, но роль следователя по особо важным делам требовала жертв.
Однако почти сразу же Сергей Васильевич уловил, что его собеседница как-то закручинилась, и на ее лицо набежала тень.
– Я и в самом деле знаю кое-что, – призналась она, помедлив. – Но… но мне все же кажется, что он просто пошутил.
– О чем вы, сударыня? – осторожно спросил Ломов.
Тихомирова шумно вздохнула и, порывшись в сумочке, достала из нее дамскую записную книжечку величиной с ладонь, с золотым обрезом и кожаным переплетом.
– Тут мои заметки, – пояснила она, немного стушевавшись. – Я буду сверяться с ними, чтобы освежить память.
– Вы ведете дневник? – напрямик спросил Ломов.
– Что? Нет! – Любовь Сергеевна порозовела. – Это просто записи… дорожные расходы… интересные мысли, которые приходят в голову… разговоры умных людей… Вечер у Павла Антоновича показался мне выдающимся событием, – пояснила она, – поэтому, когда я вернулась домой, я записала то, что запомнила.
Она открыла книжку, нашла нужную страницу и откашлялась.
– Итак, «Вечер у П. А.». Ну, тут понятно, о чем речь… «Семья: жена – молодится, сын – невыразительный молодой человек, старшая дочь…»
– С вашего позволения, – не утерпел Ломов, – я бы предпочел перейти прямо к сути. Что вы запомнили о Дмитрии Колозине?
Любовь Сергеевна нахохлилась. Она предпочла бы обсудить некоторые мысли Снегирева, в частности его слова о том, что Запад есть Запад, Восток есть Восток, а Россия есть Россия, но, вероятно, интересы следователя по особо важным делам влекли его в совершенно другую сторону.
– Положительный молодой человек, – ответила Тихомирова на слова Сергея Васильевича. – Производил самое приятное впечатление. То есть… – она помедлила, – мне так казалось вначале. Когда я его увидела, то не удивилась, что Павел Антонович заступился за него. Правда, за ужином Колозин выглядел уже не так безупречно… Он все время пытался обратить на себя внимание баронессы Корф и делал это… не как воспитанный человек. И еще я заметила, он пьет гораздо больше, чем полагается в его возрасте. Дважды он надерзил Павлу Антоновичу: первый раз – когда тот сказал, что на протяжении истории то, что мы называем Русью и Россией, есть не одно государство, а несколько разных государств, каждое из которых складывается не обязательно даже из обломков предыдущего, а создается и воссоздается вокруг русской идеи и ее носителей, – Любовь Сергеевна заглянула в книжечку и изложение слов Снегирева прочитала по ней. – Эта идея также не является данностью, она эволюционирует и развивается. Временами, к сожалению, она утрачивает свою силу, превращается в формальность, и тогда может произойти разрушение государства. Так считает Павел Антонович, а Колозин на это ответил, что идеи не создают государств. Второй раз студент нагрубил Павлу Антоновичу, когда тот сказал, что ненависть некоторых русских к России – это единственная форма любви к ней, которая им доступна. Тут Колозин засмеялся и сказал, что, если бы у людей не было родины, ими невозможно было бы манипулировать и призывать их на войну, например. «Было бы забавно, если бы каждый мог выбирать свою родину, – продолжал он, – почему-то я думаю, что нищие и убогие страны сразу окажутся никому не нужны».
– Полагаете, Колозина могли убить из-за его рассуждений? – мягко спросил Ломов, чтобы вернуть собеседницу на землю.
– Боюсь, его рассуждения никого не интересовали, кроме его самого, – ответила поклонница Снегирева, насупившись. – Ему просто хотелось привлечь к себе внимание, хотя он должен был понимать, что люди собрались, чтобы послушать Павла Антоновича, а не его. Не все, конечно – например, баронесса Корф была совершенно равнодушна к хозяину дома…
«Однако!» – помыслил Сергей Васильевич, а вслух спросил:
– Могу ли я узнать, сударыня, почему вы так решили?
– Она делала вид, что интересуется предметом разговора, и задавала вопросы Павлу Антоновичу и мистеру Бэрли, – сказала Любовь Сергеевна, – но только из вежливости. На самом деле ей было скучно. Она чаще смотрела на вазу в центре стола и на свою тарелку, чем на людей.
Ломов беспокойно шевельнулся.
– Я очень рад, что мне попался такой наблюдательный свидетель, как вы, – заметил он, уводя разговор от опасной темы. – Может быть, вы запомнили о Колозине еще что-нибудь?
– Я к этому и веду, – строго ответила Любовь Сергеевна и перелистнула страницу в книжечке. – После ужина я не стала сразу уезжать. Я думала, Павел Антонович может сказать еще что-нибудь интересное… Но он куда-то ушел, а говорили другие. Некоторые гости уехали. Я тоже начала думать, что и мне пора домой, но я не хотела исчезнуть, не попрощавшись с хозяином. И тут я услышала разговор Колозина с дочерьми Павла Антоновича. Он сказал им, что знает, кто убил Изотовых.
– По словам дочерей, – заметил Ломов, – он не назвал имени, и даже намека не дал.
– Да, так оно и было, – подтвердила Любовь Сергеевна. – Они заинтересовались и попытались выведать у него имя, но как только Колозин понял, что они в его власти, он стал их дразнить, будто он не имеет права говорить им об убийце, это может быть опасно, и все в таком же духе. Потом младшая дочь Снегирева сказала, что он все выдумывает, а старшая поддержала ее словами, что Колозин на самом деле ничего не знает и только морочит им голову. Он объявил, что в таком случае больше ничего им не скажет, и ушел в гостиную. Предыдущий разговор был на верхней площадке лестницы, – на всякий случай пояснила Любовь Сергеевна, – и любой мог его слышать.
– Боюсь, вы не сообщили мне ничего нового, – поморщился Сергей Васильевич. – Мне известно о разговоре, который вы описали, и он задает больше вопросов, чем дает ответов.
– Погодите, вы еще не дослушали, что было потом, – сказала Любовь Сергеевна. – По правде говоря, поведение Колозина меня возмутило. Мне не понравилось, как он обращался с дочерями Павла Антоновича, и мне не понравилось, что он замалчивал имя убийцы. Поэтому я пошла за ним и попыталась его убедить, что он не прав и что, если он действительно знает, кто убийца, он должен сказать, потому что этот человек может снова совершить преступление. Он выслушал меня, недобро прищурившись, – Тихомирова поежилась, – и смотрел на меня с таким неприязненным видом, что я даже немного струхнула под конец. Потом он наговорил мне дерзостей, что разговор был не для моих ушей и что в моем возрасте стыдно подслушивать. Я снова стала его убеждать, что он обязан назвать имя убийцы, но он перебил меня и сказал буквально следующее: «Вы глупая старая курица. Это я их убил, ясно вам? Поэтому я знаю, кто убийца». По правде говоря, я опешила, – нервно продолжала Любовь Сергеевна, – а он заметил это и стал расписывать, что мамаша постоянно требовала деньги, папаша был полное ничтожество, а дети все время визжали и хныкали, и все они ему надоели до тошноты. Еще он сказал какую-то странную фразу – что прикончить их было не труднее, чем кошку, которая шипела на него во дворе. Но… он ведь сказал неправду, да? Он рассердился и хотел меня проучить, и я так это и поняла…
– Подождите, – перебил собеседницу Ломов. – Он точно упоминал кошку?
Любовь Сергеевна кивнула, не сводя с него круг-лых блестящих глаз.
– Если вы ему не поверили, – медленно проговорил Ломов, – такой человек, как Колозин, должен был это заметить. Он упоминал какие-то подробности, чтобы убедить вас? Говорил что-то… еще?
– Ох, ну вы же не думаете… – испуганно залепетала Любовь Сергеевна. – Он что-то говорил о тишине… что дети шумели, мать бегала, скандалила, ее муж заходил к нему в комнату и заводил бесконечные бессмысленные разговоры… а когда они умерли, наконец стало тихо, и он впервые за долгое время был счастлив… Но… он ведь мог и придумать все это, да? Он ведь не убивал их… Он же не мог! Его суд оправдал… И Павел Антонович столько для него сделал…