– Ох, ну вы же не думаете… – испуганно залепетала Любовь Сергеевна. – Он что-то говорил о тишине… что дети шумели, мать бегала, скандалила, ее муж заходил к нему в комнату и заводил бесконечные бессмысленные разговоры… а когда они умерли, наконец стало тихо, и он впервые за долгое время был счастлив… Но… он ведь мог и придумать все это, да? Он ведь не убивал их… Он же не мог! Его суд оправдал… И Павел Антонович столько для него сделал…
Ломов молчал.
– А Колозин, мне кажется, вовсе не был ему благодарен… – бормотала Любовь Сергеевна, припоминая. – Он говорил ужасные вещи… что раз Снегирев купился на его сказочку, какой он умный… Говорил, что будет забавно поглядеть на выражение лица Павла Антоновича, когда Колозин перед отъездом скажет ему, что от всей души благодарен Снегиреву за хлопоты, потому что убил тех четверых и не знал, как выпутаться… Я… честное слово, я не знала, куда от него деться… Я решила тогда, что Колозин все же слишком много выпил… Но теперь я понимаю, что для пьяного он говорил чересчур логично…
Любовь Сергеевна положила записную книжку и стиснула руки.
– Боже мой, – пробормотала она, – что теперь будет…
– Вы кому-нибудь рассказывали о вашем разговоре с Колозиным? – спросил Сергей Васильевич мрачно.
– Нет. Я… я думала, он хотел посмеяться надо мной… И мне было неприятно вспоминать об этом.
– При вашем разговоре кто-нибудь присутствовал?
Любовь Сергеевна энергично помотала головой.
– А кто-нибудь мог вас слышать?
– Я не знаю… Не знаю. Наверное, мог, – удрученно промолвила она. – Но когда я вышла из гостиной, я никого не заметила.
Глава 32 Санки
Когда Сергей Васильевич проснулся на следующее утро, он вспомнил, что вчера вечером едва успел отправить две телеграммы в Петербург и что из-за этого пришлось беспокоить начальника почтово-телеграфной конторы, потому что в Александрове присутственные места закрывались рано.
«Интересно, успеют ли они управиться сегодня… Хотя… Если обыск будет проводить толковый сотрудник… и если нам повезет во втором случае… Мало ли где он или она могли покупать оружие, в самом деле…»
Едва Ломов приехал на службу, следователь Порошин сообщил, что хотел бы обсудить одну бумагу, которую обнаружили на фабрике Селиванова.
– Что в ней? – проворчал Сергей Васильевич. Мысли его всецело были заняты делом Колозина, и ему было непросто переключаться на убийство фабриканта.
– Это черновик купчей, – ответил Михаил Яковлевич. – Впрочем, взгляните сами…
Ломов опустился на стул – скрипучий, старый казенный стул, который мог бы написать мемуары о десятках самых разнообразных людей, которые на нем сидели, – пробежал глазами документ и нахмурился.
– Вздор какой-то… За имение полагается 2000 рублей платы… причем «2000» зачеркнуто, и сверху приписано «1500». Потом и эта цифра зачеркнута, написано 1200. Меркуловы что, совсем с ума сошли? – Ломов поморщился. – Не производят они такого впечатления…
И неожиданно выражение его лица переменилось, причем так стремительно, что Порошину, по правде говоря, сделалось малость не по себе. Только что перед ним был заурядный господин с совершенно невыразительной внешностью, а теперь сидел словно совсем другой человек – напряженный, жесткий, собранный.
– Постойте-ка… – медленно проговорил Сергей Васильевич. – Так Селиванов, значит, ходил по ночам проверять, как лошадь? А если он слышал выстрел в ту ночь, когда убили Колозина, и пошел посмотреть, что происходит? И тогда…
Он замолчал.
– Нет, это не Федор Меркулов, – промолвил он сквозь зубы, глядя мимо Порошина, который ничего не понимал. – Он был на виду, когда убивали Селиванова. Вот что: Анна Тимофеевна хорошо стреляет?
– Она-то? – удивился следователь. – Да она на охоте стреляла лучше многих… генерал был страстный охотник, и она тоже… Они оба были отличные стрелки…
– Оно и видно, – вздохнул Ломов, поднимаясь с места. – Тулуп и борода, которые запомнил свидетель, наверняка тоже объясняются просто. Борода сохранилась с какого-нибудь маскарада, а тулуп позаимствован у одного из слуг. Ружье наверняка в доме, а если она от него избавилась, слуги должны были заметить, что одно из ружей пропало. Это Анна Тимофеевна убила Селиванова.
– Но… за что? – пролепетал Порошин.
– Бумагу не потеряйте, это улика, – бросил Сергей Васильевич. – Он думал, что ее сын убил Колозина, и пытался их шантажировать. Не знаю, при чем тут поджог, но она была у Селивановой, выражала соболезнования? – Следователь несмело кивнул. – Бьюсь об заклад, поджог – тоже ее рук дело. Возможно, она пыталась уничтожить следы этой купчей, но не подумала, что черновик документа может храниться на работе. За дело, милостивый государь, за дело! Сегодня мы должны разобраться с убийством Селиванова раз и навсегда!
Вчера Лидочка сказала Федору, что собирается на следующее утро вместе с братом и сестрой кататься на санках, и пригласила его пойти с ними. Федор попытался сослаться на то, что он уже взрослый, что странно бывшему офицеру – и бывшему ссыльному – кататься на санках, но посмотрел на свежее личико Лидочки, на ее блестящие глаза и сам не заметил, как ответил «да». И наутро он катался с горки на санках вместе с Лидочкой, а Сашенька и Наденька почему-то не пришли. Федор понял, что Лидочка на самом деле пригласила только его одного, а им ничего не сказала, и это было и трогательно, и неловко, потому что он видел теперь, что баронесса Корф оказалась права, и Лидочка действительно им увлечена. Она хохотала, и щеки у нее разрумянились от мороза, и ворсинки на пушистой шапочке смешно стояли дыбом, а потом…
А потом, когда он предложил перекусить у них, потому что их дом был ближе, они двинулись по тропинке через лес. Федор тащил санки, Лидочка оживленно говорила обо всем на свете. Но вот они вышли из леса и стали спускаться к усадьбе, и он сразу же увидел чужие экипажи у ворот и сердцем почувствовал нависшую над домом тень беды. Санки, которые он нес, словно налились свинцом. Лидочка посмотрела на его потемневшее лицо – и враз перестала улыбаться.
– Что это, Федор Алексеевич? – тихо спросила она.
– Я не знаю, – хрипло проговорил он. – Неужели…
Флигель был полон посторонних людей, которые осматривали комнаты. Среди присутствующих Меркулов узнал Ломова, которому по очереди подносили найденные ружья, и он тщательно их осматривал.
– Что все это значит, милостивый государь? – вырвалось у Федора. – Потрудитесь объясниться…
Он осекся, увидев в глубине комнаты мать, которая сидела в кресле, сложив руки на коленях.
– Меня вот что интересует, – сказал Ломов, отдавая коллеге очередное ружье, которое он осматривал, и, поворачиваясь к Федору, спросил: – Вы знали, что ваша мать собирается убить Селиванова?
– Он ничего не знал, – подала голос Анна Тимофеевна. – Я сама решила убить Куприяна Степановича.
Лидочка побледнела и приоткрыла рот.
– Потому что он вас шантажировал? – спросил Ломов.
– Из-за него мой сын чуть не покончил с собой, – ответила Анна Тимофеевна. – Деньги тут ничего не значили, поверьте!
– Он думал, что я убил Колозина, – проговорил Федор устало. – И стал требовать, чтобы я продал имение за бесценок. Я не убивал Колозина, но Селиванов видел, как я увозил его тело из нашего сада. Я только что вернулся из ссылки, и если бы он обвинил меня в убийстве… Кто бы поверил, что убийца – не я?
Вошел Порошин, неся двустволку, и протянул ее Ломову.
– Взгляните, Сергей Васильевич… Она висела на стене, но по следам на пыли я понял, что ее недавно снимали.
Анна Тимофеевна отвернулась.
– Зачем дом-то подожгли? – деловито спросил Ломов, осматривая ружье.
– Он говорил, что оставил письмо, в котором обвинил моего сына в убийстве, – ответила генеральша.
– А если бы погибли люди? – Сергей Васильевич едва заметно кивнул, возвращая двустволку Порошину.
– Ну так никто же не пострадал… И дом был застрахован.
«А если бы и пострадал, – мелькнуло в голове у Ломова, – она бы утешала себя тем, что сделала все, чтобы Селиванов больше не мог навредить ее сыну».
– Где тулуп и борода, в которых вы охотились за Куприяном Степановичем?
– Я их уничтожила.
– А от ружья почему не избавились?
– Слуги бы сразу же заметили, что его не хватает. Мне не нужны были лишние вопросы.
Ломов вздохнул.
– Вы понимаете, что мне придется вас арестовать?
– Понимаю. Но не трогайте моего сына… Он тут ни при чем.
Тут Лидочка, про которую присутствующие, по правде говоря, уже успели забыть, разразилась слезами. Федор бросился к ней, неловко пытаясь ее успокоить, и предложил отвезти ее домой.
Тут Лидочка, про которую присутствующие, по правде говоря, уже успели забыть, разразилась слезами. Федор бросился к ней, неловко пытаясь ее успокоить, и предложил отвезти ее домой.
– Нет… – пролепетала девушка, вытирая слезы, – я лучше останусь… Если я смогу… быть чем-то вам полезной…
Она посмотрела на Федора с такой надеждой, что даже старый циник Ломов смущенно кашлянул и отвел глаза.
«Почему мне кажется, что кого-то здесь не хватает… Ах да, Амалия Константиновна! Любой другой человек заинтересовался бы, что происходит, и пришел бы сюда… но не она…»
Он отправился на поиски Амалии, которая обнаружилась в той самой гостиной, где он увидел ее в день своего приезда. Вид у баронессы Корф был хмурый, она щурилась на огонь и постукивала тонким белым пальцем по подлокотнику кресла.
– Селиванова убила Анна Тимофеевна, – на всякий случай сказал Ломов.
Он увидел, как взметнулись черные ресницы, и из-под них сверкнули ставшие совершенно золотыми глаза.
– Я догадалась, – коротко ответила Амалия.
– А мне не сказали?
– Не успела вам сообщить, потому что вы почти сразу же приехали со своими людьми. – Она вздохнула. – Бритва, которую Колозин взял с собой… Он ведь собирался меня убить, верно?
Ломов кашлянул и сел в кресло возле баронессы.
– Полагаю, что так, – осторожно ответил он. – Вы поразили его воображение во время того злосчастного вечера, но упорно не обращали на него внимания. Так как ему сошло с рук убийство четырех человек, он решил совершить пятое. Он узнал, где вы живете и как именно можно добраться до дома, в котором вы находитесь. Но когда он уже забрался в сад, кто-то застрелил его.
– И кто же это был? – спросила Амалия.
– Колозин был зол в тот вечер, – сказал Ломов, – зол из-за вас. И в раздражении он проговорился Тихомировой, что это он убил Изотовых. Думаю, кто-то слышал его признание, и именно оно стало причиной убийства.
– То есть мы имеем дело с местью? – Амалия нахмурилась. – Но вы отлично знаете, Сергей Васильевич, что месть – блюдо, так сказать, сугубо личное. Никто не станет мстить за людей, которые ему не интересны. И вы уж простите меня, но Изотовы никому не были интересны… Никому, кроме своих родных.
– Я ничего не сказал о мести, госпожа баронесса, – довольно сухо заметил Сергей Васильевич. – Один раз я уже задал вам вопрос, не вы ли убили Колозина. Простите, но я вынужден задать его снова. С вашим умом и опытом вы вполне могли догадаться, что перед вами неуравновешенный тип, ставший опасным преступником. А коль так, вы вполне могли пожелать избавить от него общество.
– Ни о чем я не догадалась, – с нескрываемым раздражением промолвила Амалия. – Мне не нравилось задание, которое мне дали, мне не нравился этот вечер и люди, которых я на нем видела… за редкими исключениями, – поправилась она. – По-вашему, я должна была с ходу раскусить Колозина, который, кстати сказать, ухитрился обмануть и Снегирева, и присяжных, и репортеров, и не знаю кого еще…
– Вы сердитесь из-за Анны Тимофеевны? – напрямик спросил Ломов. – Вы ведь столько сделали для нее, а она убила человека и устроила поджог…
Амалия отвела глаза.
– Нет, я ни на кого не сержусь, – сказала она, – хотя бы потому, что это совершенно бесполезно. Мистер Бэрли отказался от намерения писать книгу о России, а раз главная цель достигнута, детали… как нам внушают в службе? – несущественны, да. Анна Тимофеевна совершила преступления, и она за них ответит. Вот и все, что я могу сказать.
Глава 33 Сон
Доктор Волин не подозревал о драме, разыгравшейся в усадьбе Меркуловых, – но ни одна драма не могла пройти мимо внимания фельдшера Худокормова и Февронии Никитичны, так что уже к обеду они объединенными усилиями поставили Георгия Арсеньевича и весь персонал больницы в известность о случившемся. Ольга Ивановна недоумевала, но допускала, что генеральша могла пойти на преступление, чтобы уберечь единственного сына, который у нее оставался; а доктор ощущал главным образом досаду, как бывает, когда видишь, что замарался хороший, в сущности, человек. Также его тревожило, что убийца оказался по соседству с Амалией. Георгий Арсеньевич думал, что ему следует поехать к ней и как-то поддержать ее, что она, должно быть, растеряна и напугана; но он не мог отлучиться с работы, потому что пациенты требовали все его внимание. Наконец, в пятом часу, когда последний больной ушел, Волин решил, что уж теперь-то он имеет право навестить баронессу Корф.
«Тем более что Поликарп Акимович упоминал, что ее дядя серьезно захворал… Впрочем, странно, что она не прислала за мной по этому случаю… Неужели она мне не доверяет? Или считает, что он снова притворяется и не о чем беспокоиться?»
В дверь постучали, и, когда Волин в некотором раздражении крикнул «Войдите!», она как-то робко приотворилась. На пороге стоял отставной штабс-капитан Печка.
– Что вам угодно? – спросил Волин, сразу же подумав о том, что у супруги капитана случился очередной эпилептический припадок, который потребует его вмешательства.
– Я так понимаю, вы тут главный, – проговорил Печка, кашляя в кулак и умоляюще глядя на доктора. – И вы могли бы распорядиться… То есть попросить, чтобы господин следователь по важнейшим делам приехал сюда… Потому что я решил сознаться.
– В чем? – необдуманно спросил Волин.
– Как – в чем? – Печка явно удивился. – Это же я убил господина Колозина.
После чего он сунул руку в карман и в доказательство своих слов извлек оттуда небольшой револьвер.
– Вы не бойтесь, – добавил штабс-капитан, заметив выражение лица доктора, – я вовсе не собираюсь вас пугать или что там еще…
Он шагнул вперед и положил оружие на стол доктора – прямо на стопку карточек больных. Волин перевел дыхание. Теперь он был вовсе не так уверен, что выражение «вся жизнь промелькнула перед глазами в одно мгновение» – всего лишь метафора.
– Но вы же в ту ночь не покидали больницу, – пробормотал он.
– Я всем так сказал. Но на самом деле я выходил.
Идя по коридору, Ольга Ивановна различила голоса, доносящиеся из-за приоткрытой двери кабинета доктора, и машинально прислушалась. То, что она услышала, заставило ее похолодеть от ужаса.
– Не то чтобы я хотел убить Колозина… То есть я хотел его убить, но не думал, что у меня получится, – печально произнес Печка. – Я не мог уснуть и решил покурить, но Василиса не любит запах табака. Чтобы ее не будить, я вышел в коридор, но там из окна видны кресты кладбища возле вашей больницы, и мне расхотелось курить. Спать мне тоже не хотелось, и я решил пройтись. Сторож внизу дремал, когда я прошел мимо него.
– Вы ушли и оставили жену одну? – быстро спросил доктор. Он стоял посреди кабинета, скрестив руки на груди, и хмуро взирал на своего собеседника.
– Почему одну? Вы были в больнице, сиделки, другие люди… Я за нее не боялся. Я подумал, погуляю немного и вернусь.
– В темноте без фонаря, – ввернул Волин.
– Я хорошо вижу ночью, – серьезно ответил Печка. – Да и луна светила, хотя временами уходила за тучи. В голове у меня крутились разные мысли, думал я, думал… И опомнился только тогда, когда уже далеко ушел от больницы. Я хотел вернуться, но понял, что заблудился. В темноте был смутно виден довольно большой дом, в котором не светилось ни одно окно. И тут я смотрю – оттуда идет человек с фонарем. Я хотел спросить у него дорогу, но тут свет фонаря осветил его лицо. Это был Колозин.
Доктор не знал, верить собеседнику или не верить. «В конце концов, это не мое дело… Но до чего же обидно, если он и впрямь убил Колозина и морочил всем нам голову!»
– Наверное, вы удивились, когда увидели его на дороге ночью? – спросил Волин.
– Это было слишком хорошо, – медленно проговорил штабс-капитан. – Только я и он, и никого больше. Я решил, что мне снится сон. Что ночь, дом, дорога, слегка припорошенная снегом, – все это только моя фантазия. Я начал щипать себя, чтобы проснуться. А он свернул и вскоре исчез за деревьями. Я решил, сон это или не сон, но я его нагоню. И пошел за ним… Мы вышли к какой-то ограде, он шагал вдоль нее, потом заметил дыру в том месте, где ограда обвалилась. Он залез в эту дыру, и тут я решил, что сон должен закончиться. Я вытащил револьвер и выстрелил ему в голову. Он выронил фонарь и упал… и тут я понял, что это вовсе не сон, а явь и что я действительно убил его.
– Откуда у вас оружие? – спросил Волин.
– Я офицер в отставке, – пожал плечами Печка. – Когда мы собирались ехать сюда, я взял с собой револьвер… Так, на всякий случай.
Но тут в дверях показались сторож и фельдшер, которых привела Ольга Ивановна. Она стояла позади них, бледная как полотно и, когда ее спутники подошли к Печке, быстрее молнии подскочила к револьверу и положила на него руку, чтобы штабс-капитан не мог им завладеть.