Я человек опытный, в немецком плену многое повидал, но такого издевательства, как в этом лагере, не встречал… Надзиратели были украинские националисты. Они пощады не знали. Но самое главное началось через несколько месяцев. Прибыл в лагерь некий полковник Русской освободительной армии — это так власовцы себя именовали — Соколов.
Внешне спокойный, даже любезный, разбирался в музыке, искусстве, со мной, например, сразу начал беседовать о музыке. Знал, чем взять. Но, конечно, никого обмануть он не мог. Всем было известно, что он занят вербовкой в гитлеровскую разведку. Поэтому разговоры эти были цветочки, ягодки появились позже. Как-то раз повел меня Соколов в подвал, где пленных пытали. Насмотрелся я там… И тогда, не скрою, дрогнул… Еще недели две работал надо мной Соколов, но я был уже не человек. На все был согласен. Перевели меня в обычный лагерь для военнопленных. Приставили ко мне одну личность, чтобы следил. Получил я задание от Соколова, как мне вести себя, когда придут советские войска, что говорить при проверке — Соколов знал, что пленных проверяют, — и как вести себя дальше. Видно, Соколов уже не о войне думал, а о делах послевоенных. Пришли наши, допрошен был я, направлен в части. Воевал честно, окончил войну. Все кошмары остались позади. Главное, я избавился от Соколова.
Это произошло еще в лагере. Дружил я там с одним парнем. Был он москвич, как и я, неженатый, имел в Марьиной роще домик. Мать там у него жила, но тогда он уже не знал, жива ли она. Умер этот парень от туберкулеза. Фамилия его была Козлов.
Во время проверки я назвался Козловым. Козлов попал в лагерь недавно, проверить было трудно, пленные в этом лагере плохо знали друг друга. Так я стал Козловым. Вы можете думать что угодно, но я сменил фамилию только для того, чтобы избавиться от Соколова и всего, что с ним связано. После демобилизации приехал в Москву. Ведь Козлов-то москвичом был. Пришел к тому домишке в Марьиной роще, где жил Козлов. Мать его умерла. А я продолжал носить фамилию Козлова. Так и жил. Сначала воспоминания о спецлагере, Соколове мучили, терзали… Но время шло, никто меня не тревожил. Я и сам стал забывать о прошлом — как-никак почти двадцать лет… — Нахабин опустил голову.
— Скажите, — Миронов пристально всмотрелся в полное лицо Нахабина, — вы помните тех людей, которых вербовал Соколов?
Нахабин задумался.
— Кое-кого помню, — сказал он. — Фамилию-то нет, конечно, а вот лица некоторых помню. Встретил бы — узнал.
— Никого никогда не встречали?
— Нет, — ответил Нахабин. — Никого.
— А в последнее время вас никто не навещал по этим спецлагерным делам?
— Нет, — покачал головой Нахабин, — никто не навещал. Да и как меня найдешь?
— Скажите, а в том лагере, где содержались вы перед приходом нашей армии, никого, кроме вас, не было из спецлагеря?
Нахабин оживился:
— Был! Был один. Я его сразу узнал. Он и в спецлагере был, и потом в лагере оказался. Я вначале думал: не следить ли он за мной приставлен? Но потом понял: нет. Сторонится меня, спешит уйти, если где встретит. Я и счел, что он по тому же делу.
— Фамилия? — спросил Миронов.
Нахабин долго смотрел перед собой, тер рукой лоб.
— Нет, — наконец сказал он, — не вспомню. Да, вероятнее всего, я и не знал его фамилии.
— А какие-либо подробности о нем? Где служил до плена? Где попал в плен?
— Кажется… — медленно припоминал Нахабин, — кажется, кавалерист, казак… Не могу вспомнить, был ли он офицером или сержантом, такой белесый, лихой, белые глаза… Его так и звали: «Белоглазый».
— Постарайтесь вспомнить фамилию и имя этого человека, кроме того, его внешность.
— Я сделаю все, а что со мной будет?
— Все проверим, разберемся, передадим дело судебным органам. Вы работайте. Пока никто не собирается предъявлять вам какие-либо обвинения. Советую обо всем написать и оставить это признание у нас.
— Позвольте сделать это сейчас, — попросил Нахабин.
— Пожалуйста, делайте.
Луганов явился в кабинет следователя в тот момент, когда несуразно длинный, исхудалый Ярцев начал давать показания.
— При немцах? — отвечал он на вопрос следователя, когда вошел Луганов. — При немцах я работал. Так мало ли нас таких было!
— Давайте-ка, Ярцев, с самого начала, — попросил следователь.
— Вот говорят: служил, мол, немцам, — начал свой рассказ Ярцев. — А как все было? Я до войны срок имел. Отбыл его день в день. Вышел. Уехал из Львова. Тут война, мобилизовали меня, а немцы как трахнут! Я и смотался. У меня во Львове подружка была, я — к ней. Сижу жду. Пришли немцы. Требуют, чтоб военнослужащие прошли регистрацию. Я зарегистрировался, а они про меня все вызнали. Документы-то у них в руках. Вот я и стал служить немцам как пострадавший при Советах. Работал шофером в комендатуре.
— Расскажите о своей работе с полковником Соколовым, — бесстрастно сказал следователь.
Луганов следил, как меняется выражение лица Ярцева. Сначала на нем отразился ужас, потом раздумье.
— Лады, — согласился он наконец. — Раз вы его за уши прихватили, я не против. Познакомился с Соколовым в Львовском спецлагере в сорок четвертом. Приехал он, когда немцам уже хана приходила. Но мужик он был с головой. Я это знал. Вербовал он русских пленных в разведку. Я при нем шофером был.
— Только ли шофером?
Ярцев подавил вздох и сознался:
— Подручным стал. Но если кто и наплел вам о моих пытках, то это враки. У него для этого другой был. Кущенко. Из ОУНа. Тот умелец… А я что! Помогал — и все.
— Пытать помогал?
Ярцев поморгал ресницами.
— Заставляли, — ответил он нехотя.
— Кто заставлял?
— Соколов. И другие.
— Расскажите о своих обязанностях.
— Да какие обязанности! Вызовет Соколов, скажет: ну-ка вот поработайте над этим. Кущенко пытает, а я так… Навроде помощника. Струмент ему подношу…
— Какие инструменты?
— Ну, там бич, иголки… Всякое бывало.
— Вы лично принимали участие в пытках?
— Я?… Да чего я! Просто присутствовал… И без меня искусников хватало.
— Почему вы не ушли с немцами?
— А чего мне было уходить? Я ничего такого не делал. Против своих не воевал.
— Каким образом вы встретились с Соколовым после войны?
— А в Крайске. Я уж и думать о нем забыл. Раз сижу на набережной, у речного вокзала, гляжу — подходит. Я поначалу чуть сознания не лишился. Он ведь мне в лагере каждую ночь снился. Я ж его, как Сатану, без того, чтоб не перекреститься, видеть не мог. А тут он…
— Что же вы не сообщили о его появлении?
— Да он насквозь человека видит!.. Побоялся.
— Как строилась ваша работа с Соколовым?
— Как строилась?… Вызовет, даст валюту, скажет: поезжай, мол, на автобусе туда-то, посмотри и зарисуй, что там строят. Ну и еду…
— Кроме этих поручений другие были?
— Да только такие, он меня очень-то не использовал.
— А убийство мальчика?
Ярцев взглянул на следователя и тут же опустил голову.
— У нас так было поставлено, что я любое его приказание должен был выполнять. На таком крючке я у него сидел.
— Что это за крючок?
— Денег ему должен был много и на немцев служил. Он мог сообщить.
— А разве Соколов не служил у немцев?
— Так он всегда выверяется. У него на все бумага есть.
— Как же он вывернется? — спросил следователь; его поражало это почти суеверное отношение Ярцева к его бывшему хозяину. — Свидетели есть, документы.
— Вывернется, — уверенно повторил Ярцев, — он из таких вылезал дел, что и тут вывернется.
— Расскажите об убийстве мальчика.
— Ну… — Ярцев мотнул головой, как от удара, но рассказал. — У меня как бы тоже был рабочий день. Я должен был на той квартире, что он снимал, сидеть у телефона. Я и сидел. Звонит он мне. Говорит: немедленно приезжай ко мне. Я поехал. Заглядываю в кабинет, там мальчишка с ним о чем-то объясняется. Я погодил. Вышел пацан, я — туда. Михаил Александрович говорит: «Видал этого?» Я спрашиваю: «Пацана?» Он говорит: «Ликвидируй, и чтоб следов не осталось». Я было говорю: мальчишка, мол… А он: «Два раза повторять?» Я и пошел.
— И когда убивали, никаких человеческих чувств не испытали?
— Так что ж… — криво улыбнулся Ярцев, — тут своя судьба глаза застит. Не убей я его, мне полковник бы такое придумал…
— Продолжим, — сказал следователь, с трудом подавляя чувство неприязни к этому человеку. — Расскажите, как был убит Рогачев.
— Это все полковник, — заспешил Ярцев. — Я тут только так… Сбоку припека.
— Поподробнее.
— Приехал раз на энту квартиру Михаил Александрович. «Готовься, говорит, Ефим, ночью поедем, кончать будем». Я, конечно, сразу у него не спросил — боязно. А потом, как он немного поспокойнее стал, спрашиваю: «Чего, значит, кончать будем?» Он говорит: «Одного типа встретил. Боюсь, тебя помнит». Я сразу и затосковал. «Кто же такой-то?» — спрашиваю. А он говорит: «Помнишь, бухгалтер был такой? Заядлый мужик. В партизанах еще все действовал, потом к нам попал, и сколько мы над ним ни бились, а завербовать не вышло. Теперь обнаружился на нашу голову».
— И когда убивали, никаких человеческих чувств не испытали?
— Так что ж… — криво улыбнулся Ярцев, — тут своя судьба глаза застит. Не убей я его, мне полковник бы такое придумал…
— Продолжим, — сказал следователь, с трудом подавляя чувство неприязни к этому человеку. — Расскажите, как был убит Рогачев.
— Это все полковник, — заспешил Ярцев. — Я тут только так… Сбоку припека.
— Поподробнее.
— Приехал раз на энту квартиру Михаил Александрович. «Готовься, говорит, Ефим, ночью поедем, кончать будем». Я, конечно, сразу у него не спросил — боязно. А потом, как он немного поспокойнее стал, спрашиваю: «Чего, значит, кончать будем?» Он говорит: «Одного типа встретил. Боюсь, тебя помнит». Я сразу и затосковал. «Кто же такой-то?» — спрашиваю. А он говорит: «Помнишь, бухгалтер был такой? Заядлый мужик. В партизанах еще все действовал, потом к нам попал, и сколько мы над ним ни бились, а завербовать не вышло. Теперь обнаружился на нашу голову».
Поехали мы. Вечер. Подъезжаем к совхозу, проверили, что и как. У бухгалтера окошко горит. Я вошел в коридор, дверь вроде не заперта. Бухгалтер с мальчишками о чем-то говорит. Потом ушли они, огольцы эти, а он сидит, окно открытое. Полковник говорит: «Иди, Ефим, еще раз дверь проверь». Я пошел. Открытая дверь — еще не запирал он ее, — а часам уже к двенадцати время. В поселке спят. Полковник мне говорит: «Заговори с ним через окно, попроси напиться, а я войду».
Он — в дверь, а я подхожу к окну, говорю: товарищ, не дадите, мол, водицы испить? Старик-то сразу на меня и уставился. Подходит к окну и смотрит. Я тоже гляжу: не помню я его по лагерю. И так на душе, значит, как-то совестно стало: за что его, мол, старикашку, жизни лишать… А сзади уже полковник. Я говорю: «Так дай напиться-то, товарищ». А он на меня молча так смотрит: вроде узнал и все понял. Вдруг повернуться решил, а полковник схватил его, рот заткнул. Я в окно влез. Мы его на кровать положили, в рот кляп забит. Соколов свет выключил и подает мне ремень… Я не стал. Старика он сам придушил. И потом письмо выложил. Письмо он раньше изготовил. Подвесили мы его потом уже, так, для театру.
— Значит, душил Дорохов-Соколов?
— Он.
— А вы только присутствовали?
— Стоял.
— Проверим.
— Ну, помогал, помогал слегка… было дело.
— Почему вы сбежали от агента, которого вели на встречу с Соколовым?
— Так ведь как… Сначала я его два раза проверял. Нет ли хвоста. Доложил Михал Александровичу, что нет. Тогда он говорит: веди, мол. Повел я. Иду, глядь, а в окне, где у нас сигнал был, — тревога!
— Какой был сигнал?
— Когда одна штора отведена, а другая задвинута — порядок. А когда обе шторины к середке сбиты — тревога. Значит, на квартиру — ни ногой.
— Как же вы могли бросить агента?
— Да я растерявшись был. Думал, как свою голову унести. У нас такая договоренность была: если тревога, я сразу на вокзал. Конечно, сначала проверю, есть ли хвост. И еду в Москву, там у меня тетка, она к нашим делам непричастная. Живу у тетки, пока на Главпочтамт придет открытка, что Галя хочет встретиться со мной. На следующий день я должен прийти к кинотеатру «Ударник» в восемь вечера, он будет ждать. Он или кто еще. Пароль: «У вас билеты на девять есть?» — «Какие места вас интересуют? Нечетные? Тогда есть».
— Адрес тетки?
Ярцев сказал адрес.
— У меня к вам такой вопрос, — сказал следователь, — знаете ли вы кого-нибудь, кто остался в живых после ликвидации спецлагеря?
Ярцев подумал.
— Давно это было, — ответил он, — в голове-то всего не удержишь.
— Многие ли остались в живых?
— Оставили там которых… Вот кто поддался полковнику, тех человек пять оставили.
— Постарайтесь припомнить фамилии.
— Один был такой. Пивень, что ли… Нет, Пивнев, донской казак.
— Вы хорошо помните фамилию?
— Помню. Этого хорошо помню.
В тот же день Луганов и Миронов ознакомились с протоколами допроса.
На следующий день выяснилось, что Пивнева помнят и Нахабин и Спиридонов. Нахабин вместе с Пивневым был переведен из спецлагеря в обычный лагерь военнопленных. Нахабин считал, что фамилию Пивнев взял другую.
Начались поиски. Был составлен словесный портрет Пивнева.
Через двое суток в середине дня Миронова и Луганова вызвали в управление, к генералу Васильеву.
— Товарищи, — сказал он, — придется вам вылетать в Якутск. Этот Пивнев когда-то служил со Спиридоновым в конном корпусе. В спецлагере они снова встретились. Пивнев был завербован Соколовым раньше, чем Спиридонов. Выполнял какие-то задания. Перед уничтожением лагеря исчез. Мы навели справки, подняли все дела. Спиридонов обнаружил Пивнева на фотографии под фамилией Зыбина. Теперь этот так называемый Зыбин работает в Якутске прорабом на стройке. Необходимо проверить его связи, установить, насколько он связан с Оборотнем. Прошу операцию начинать, не откладывать. По мнению Спиридонова, Пивнев-Зыбин человек опасный и не задумываясь прибегнет к оружию. Будьте готовы ко всему, товарищи. Все свежие сведения об Оборотне мы будем вам пересылать через Якутское управление. Удачи, товарищи.
* * *В Якутске Миронов и Луганов были ранним утром. Город встретил их жгучим тридцатиградусным морозом, а в Москве перед вылетом не переставая моросил мелкий, назойливый дождь. Машина повезла их по заметенным снегом улицам в управление. Там они узнали следующие сведения. Зыбин сейчас на стройке новых домов на окраине города. На работе Зыбина ценят невысоко: пьет, нетребователен к подчиненным. Живет Зыбин в собственном деревянном доме. Дом купил сразу же, как приехал в город, в пятьдесят втором году. Живет он с женой и ее матерью. Жена его не работает. Детей у них нет. Когда-то жена Зыбина работала в магазине. Потом была арестована за хищения. Отсидела пять лет. Человек она, по отзывам соседей, вздорный и тяжелый. Как они живут с Зыбиным, никто не знает, потому что с соседями они не общаются. Зыбин охотник, почти все выходные дни проводит в тайге. Сейчас сотрудники управления выявляют его связи.
Ознакомясь со всеми материалами. Миронов и Луганов пришли к выводу, что Зыбина надо взять с работы и привезти для разговора в управление.
Через полчаса выехали на стройку. Машина, буксуя в свежем снегу, с трудом выбралась к окраинным улицам. Вот уже началась новостройка. Миронов и один из сотрудников, молодой парнишка, вышли из машины. Луганов с шофером остался ждать их. Миронов оглядел каркас строящегося дома, несколько вагончиков, стоящих невдалеке от него у забора с наполовину выломанными досками.
— Вы пройдите к вагончикам, поищите его там, — сказал он сотруднику, — а я пройду на стройку.
— Есть, товарищ майор!
Сотрудник, проваливаясь в снег, бодро побежал к вагончикам, а Миронов обошел стройку и вошел в подъезд, где сидели, перекуривая, несколько рабочих в ватниках, валенках и треухах.
— Здравствуйте, товарищи. Перекуриваете?
— Время терпит, — отозвался один, — прораба нет, можно и курнуть.
— А куда прораб делся?
— В прорабской сидит, — повернул к нему голову один из сидящих, рослый человек с багровым, словно обожженным лицом. — Наше дело такое: поработал — перекурил. Чо, завидно?
— О некоторых говорят, будто они больше перекуривают, чем работают.
— Языки — они без костей. Ты сам-то иди поработай на морозце, небось сразу убежишь.
Миронов почувствовал, что от говорившего идет крепкий спиртной дух. «Распустил людей, — подумал он. — Начало рабочего дня, а они уже выпили. Какая же здесь работа?»
Он вышел на улицу и посмотрел в сторону вагончиков. Сотрудника не было. «Молодой, неопытный, — подумал Миронов, — как бы не испортил дело». Он зашагал к вагончикам. Скоро его догнал Луганов.
— Ноябрь месяц, а морозец к сорока, — сказал он.
Они подошли к вагончикам, открыли дверь в первый из них: там никого не было. Заглянули во второй и тут же, откинув дверь, ринулись внутрь. Сотрудник, без шапки, сидел на полу и смотрел на свою руку. Она была в крови, из-под волос на виске тоже сочилась кровь.
— Что случилось? — спросил Миронов.
— Ошибка вышла, товарищ майор, — с трудом заговорил сотрудник. — Я вошел, говорю: «Зыбин здесь?» А он сразу: «Ты кто?» Я вытащил удостоверение, он взглянул и сразу ударил чем-то железным, выскочил — и все.
— Вася, перевяжи! — приказал Миронов и выпрыгнул на улицу.
Он махнул рукой шоферу, чтоб подавал машину, прикинул, куда мог сбежать Зыбин, и пошел, обходя вагончики. В одном разговаривали женщины. В открытую дверь они могли видеть любого, кто прошел бы к пролому в заборе.
— Девушки, — обратился он к ним, — сидите здесь, разговариваете, а тут кто угодно ходит, может из прорабской документы унести.
— Кому нужны они, добро такое… — ответила одна из женщин.
— Да и никто не ходит, — сказала другая. — Мы уже с полчаса здесь, один прораб только и прошел.
— Зыбин? — спросил Миронов. — Чего это не на стройку, а от нее?