Дике шепнула что-то Детину.
– Вострухин-Мельник, – сказал Детин.
– Вострухин-Мельник присутствует ли здесь? – спросил тиун официально сухим тоном, поднимая голову.
Вострухин-Мельник, по кличке Свен (по ассоциации со Свеном Твескугом (Вилобородым), правителем датским и английским, недавно почившим, у которого тоже борода разделялась на двое) вышел к помосту и поклонился тиуну.
– Что скажешь, мельник? – спросил Пакля, бесстрастно глядя на видока.
– Не мог он его убить, – твердо сказал Вострухин.
– Откуда тебе это известно?
– А я его давно знаю. Я вообще завсегда могу оповестить, кто может убить, а кто нет. Это у меня чутье такое. Вот бирич, к примеру, может убить человека. А ты, Пакля, не можешь, даже если очень хочется. Ты скорее другого кого наймешь.
– Что ты плетешь! – возмутился тиун, в голосе которого вдруг проявились эмоции. – Я – княжеский тиун, мельник. А ты не потому ли его защищаешь, что он тебе деньги должен, боишься, что осудят, так не видать тебе денег?
– Нет. Мне все должны. Ты сам мне должен восемь гривен с прошлого года еще.
– Сейчас не об этом речь!
– Ты же эту речь завел – должен, не должен. А как самому долг отдать – так сразу речь не об этом.
– Опомнись, мельник. С кем говоришь. Посмотри вокруг, где ты?
– Прекрасно я все помню, чего опоминаться то? Ты сам посуди – ежели я каждого, кто мне должен, защищать буду, так это полгорода защищать придется. Вот тебя я, к примеру, не стал бы защищать, если бы тебя оклеветали.
– Это почему же, мельник?
– А ты человек неприятный.
За мельником по просьбе Детина выступил Бескан, купец, заявивший, что знает Детина давно и ни разу не замечал, чтобы Детин был склонен к поступкам, нарушающим закон, ревность там или не ревность.
Выступления эти никого, конечно же, не убедили.
Без особого энтузиазма Детин произнес речь в свою защиту, в которой опровергал сказанное кузиной подруги и Баженом. Да, он состоял в связи с Любавой. Может, это и грех. Но Любава – вдова, и нет такого закона, по которому людской суд может осудить его за эту связь. Да, у него были деловые отношения с Нещуком и Баженом, и, да, он наведывался к Бажену той ночью – чтобы справиться о товарах, давеча отправленных в Сигтуну. Да, Любава пропала, и он не знает, где она. О том, что он провел с Любавой почти всю ночь, он по совету Дике умолчал. Дике дает мудрые советы. Дике все понимает. Нет ни одной прямой улики, все косвенные. И какие бы ни были настроения народа или варангов, как бы не хотелось кому-то его осудить – не было на то никаких оснований. Не было!
– А осуждают меня потому, что осуждающими движет зависть, – провозгласил он. – Почему такое количество народу на площади? Неужто потому, что людям в это время дня делать нечего? Забот мало, гончарные круги сами собой вертятся, на полях все само растет, так, что ли? Нет. Пришли посмотреть, как осудят богатого купца. Позлорадствовать. Но ведь это грех великий.
Малан-младший передал это так, —
– Судите вы меня, потому что завидуете. Пришедшие на площадь – бездельники и грешники.
– Нет, ты скажи так, как я сказал! – крикнул Детин.
– Я так и говорю, – ответил Малан. – Не тебе меня учить, купец. Биричи свое дело знают, не первый год служим. Я сказал то, что сказал ты, только не так пространно. Передал саму суть.
Детин хотел протестовать, но им снова овладела апатия. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, закрыть глаза и ни о чем не думать.
– Что ж, – не очень уверенно сказал тиун Пакля. – Вина твоя, купец Детин, несомненна, испытания в данном случае бессмысленны. – Он подождал, пока Малан сообщит это толпе, и толпа ответила почти радостным гулом. – Передаю тебя на волю истца.
Он кивнул Ньорору. Ньорор шагнул вперед и взял Детина за плечо. Двое варангов сели в повозку, один взял вожжи, Ньорор повел Детина к повозке. Детин посмотрел на Дике, но она лишь развела руками, выражая лицом бесконечное сожаление.
– Постойте! – сказал неподалеку хрипловатый тенорок. – Я привел видока. Эй, ты там, на помосте! Я видока привел!
– Кто-то привел нового видока, – сказал Малан, хмурясь.
Тиун тоже нахмурился, но дал стражникам знак, и они расступились. К столу подошел Хелье, ведя Минерву за локоть. Толстая Дике уперлась взглядом в Хелье. Он ждал этого взгляда, почувствовал его, побледнел, но, повернувшись, неожиданно ей подмигнул. Дике от неожиданности попятилась.
– Кто ты такой? – спросил тиун.
– Это не важно. Не я видок, а она.
– Кто такая, как зовут? – Пакля повернулся к ведомой.
– Минерва с Черешенного Бугра.
– Чем занимаешься, Минерва? Дрова колешь?
Вокруг прокатился смешок.
– Я уличная хорла, – почти с гордостью произнесла Минерва, задрав подбородок.
Захихикали. Малан передал слова ее толпе, и толпа захохотала.
– Что же ты хочешь сообщить новгородскому суду? – осведомился Пакля.
– Я видела, кто убил Рибальда.
– Рагнвальда?
– Какая разница! Видела, и все тут, и больше ничего.
– Каким же образом? Ты была там?
– Да, была.
– На Улице Толстых Прях?
– Да.
– Что ты там делала?
Минерва нахмурилась недоверчиво.
– А сам ты как думаешь, что я там делала? Небось не пряжу пряла. Стояла себе, ждала, когда кто-нибудь подойдет. У стены. Толстых Прях – это мое самое доходное место. Все женатые, которые постарше, подходят.
Вокруг засмеялись.
– И что же ты видела? – спросил Пакля.
– Я ж сказала только что. Видела как убили. Рибальда.
– Рагнвальда.
– Да.
– И видела, кто убил.
– Да, видела.
– Вот этот? – тиун указал на Детина.
– Нет. Этот крупный, толстый и старый. – Вокруг засмеялись. – А тот был помоложе, маленький такой, худой. – На лицах изобразилось недоверие. – И не на Толстых Прях, а не доходя, за углом.
– Это неверно, – сказал тиун. – Именно на Улице Толстых Прях.
– Тебя там не было, – нагло заявила Минерва. – А я там была. За углом это было. А на Толстых Прях он потом сам дотащился. Этого я уже не видела. Видела, как ударили его ножом, в спину. А потом, который ударил, убежал, а Рибальд его мечом, но не достал. Рибальд на землю бух, а тот у него мешок с плеча снял. Рибальд опять свердом хлоп, а тот схватился за руку, но мешок не выпустил, и бежать. А вон он! – Минерва показала рукой.
Вокруг завертели головами. Но тот, на кого показала Минерва, смешался с толпой, и даже цепкий взгляд Хелье не сумел ухватить черты лица – Хелье заметил лишь движение.
– Не засчитывается, – сказал тиун и покачал головой.
– Что не засчитывается? – возмутился Хелье.
– Слова уличной хорлы не стоят ровно ничего.
– Ах ты пень горбатый! – крикнула Минерва. – Ах ты сволочь дряхлая! Да я тебя…
Хелье сжал ей локоть.
– Ты несомненно врешь. Это очевидно. Ньорор, забирай уличенного, вина его доказана, – сказал тиун.
Хелье не ожидал такого поворота дел. Сколько потрачено времени, сколько приготовлений – и вот, пожалуйста, «забирай уличенного». Все приложенные усилия купили купцу Детину десять минут надежды. Хелье хотел было протестовать, встретился взглядом с Дике, сжал зубы – и в этот момент на вороном коне в окружении пяти ратников, один из них – полководец Ляшко, к помосту через расступающуюся в страхе, чтобы не задавили, толпу, рысью подъехал Ярослав.
– Сам князь к нам пожаловал, – объявил Малан-младший, и в голосе его чувствовалась растерянность.
Толпа ахнула.
– Добрый день, новгородцы, – приветствовал князь собравшихся. Спешившись, он приблизился к столу тиуна.
– Этот человек ни в чем не виноват, – сказал князь, указывая на Детина. Голос его был хорошо слышен вокруг – в отличие от тиуна и видоков, князь не нуждался в услугах Малана в данном случае. – И я его отпускаю.
– Князь, мы здесь давно, и все уже решили, – запротестовал Пакля.
– А скажи мне, Пакля, кто назначил тебя тиуном?
– Ты, – смущенно сказал Пакля.
– Правильно. Я. Так если я назначил, я могу и лишить тебя этой должности. Но я не лишу тебя этой должности. Я просто отстраняю тебя от разбирательства данного дела. А обязанности тиуна по этому делу принимаю на себя. Могу я так поступить – в соответствии с новгородскими законами? Отвечай!
– Можешь.
– Правильно. Могу. И поступаю. Слушайте, новгородцы. Сейчас я говорю не как князь, но как тиун…
– Ярислиф, – подал голос Ньорор.
Ярослав жестом остановил его и даже не оглянулся.
– Этого человека оговорили, – сказал он. – Сделали это намеренно, со злым умыслом. Я не знаю, кто убил Рагнвальда, но сделал это не строитель Детин. Я не знаю, почему все это время многие ищут любовницу Детина, но делают они это также со злым умыслом.
Хелье тронул князя за рукав. Князь обернулся. Хелье протянул ему свиток. Ярослав развернул свиток и быстро его пробежал. Несколько мгновений он колебался, а затем принял решение и вернул свиток Хелье.
– Не к спеху, – сказал он.
– Не к спеху, – сказал он.
– Князь!
– Не к спеху. Новгородцы! Я отпускаю этого человека, поскольку уверен, на основании того, что я знаю, что он невиновен. Иди с миром, Детин. И горе тому, кто тебя хоть пальцем тронет по пути домой.
Князь обернулся и вперился глазами в Дике. Она побледнела. Князь презрительно пожал плечами.
Ратники расступились. Детин растерянно озирался. Хелье повернул голову вправо, влево, но Ротко нигде не было.
– Позволь, князь, – сказал он и, не ожидая, пока князь ему ответит, выхватил из ножен княжеский сверд. – Ты там, отступи назад.
Несколько человек, включая Дике, отступили от Детина. Никто не успел сообразить, что к чему, но все увидели обнаженный клинок. Хелье махнул лезвием, и веревки, связывающие руки Детина, упали на землю. Захватив ножны левой рукой, Хелье вложил в них сверд и поклонился князю. Минерва с восхищением посмотрела на него. Князь интересовал ее мало.
Ярослав улыбнулся снисходительно и хлопнул Хелье по плечу.
Вскочив на коня, Ярослав посмотрел на Детина. Купец стоял, бессмысленно поглядывая по сторонам. Хелье махнул Детину рукой и сделал страшные глаза, мол, иди же, пока еще чего-нибудь не случилось. Детин нетвердой походкой пошел прочь. Несколько раз он оглянулся. Князь сидел на коне и смотрел на него. Детин вышел через южные ворота торга.
Ярослав повернул коня, толпа расступилась. Кивнув Хелье, князь в сопровождении ратников проследовал к детинцу. Хелье с сомнением посмотрел ему вслед. Эка затеял, подумал он. Опасно там. Нельзя ему туда. А впрочем, как знает. Меня не пригласил с собой, а вот Гостемил стоит, тоже смотрит – и его не пригласил. Возможно в связи с появлением ведьмы киевской князь решил, что Гостемил его предал. Даже не посмотрел на Гостемила. А у Гостемила вон какая морда красная сделалась. Где же Ротко? Может, податься к Гостемилу? Нет, вон ведьма киевская куда-то идет, а Гостемил, оглянувшись на меня, следует за ней по пятам, рука на поммеле. Сейчас меня здесь зарежут, пока Ротко найдется … сказано же было – два шага за мной.
– Минерва, не отставай, здесь опасно, – сказал он, шагая в направлении группы молодых боляр.
– Я не отставаю, – заверила она. Видимо, опасность положения она все-таки уяснила.
– Хелье!
Ротко появился откуда-то сбоку.
– Ну, листья шуршащие, где ты пропадаешь, – с облегчением сказал Хелье. – Встань слева от меня. Идем. Быстрым шагом. Имя мое не скандируй. Как зайдем за торг – бегом. Вдоль стены, все время вдоль стены, а там вдоль оград, вдоль палисадников, не заходя на середину улицы.
– Почему? – спросил Ротко, шагая рядом.
– Потому что стрелы хорошо летают именно вдоль середины улицы. Листья шуршащие, как жалко, а!
– Что жалко?
– Да вот, видишь, дура эта мелкая показала на настоящего убийцу, а я не успел его заметить! – он повернул голову к Минерве. – Могла бы мне сказать, что видишь его. На ухо.
– Откуда я знала, что тебе нужно. Предупредил бы.
– Не отставай же!
– Я не отставаю!
– Я видел, – сказал Ротко.
– Что ты видел?
– Видел того, на которого она показала.
– Да ну! Ты его знаешь? – заинтересованно спросил Хелье.
– Нет.
– Жаль.
– Но я могу его нарисовать.
– Нарисовать? Это как же?
– Сделать портрет.
– Портрет? Это … позволь … какой еще портрет! Что такое портрет?
– Изображение. На папирусе. У меня есть папирус, привез с собою из Консталя.
– Из Консталя … Полчаса постоял рядом с детишками, а уж словечек нахватался. Какое изображение?
– Ну, знаешь, как в фолиантах иногда рисуют лица. Или на стенах. И на монетах чеканят.
– Ну так это что ж, зачем же. Это на кого угодно человек может быть похож. Они все одинаковые, и в фолиантах, и на монетах.
– Смотря где. Римляне сохранили искусство правильного изображения. Я этому долго учился. В моем деле это не очень нужно, просто было интересно.
– И ты можешь … как? нарисовать … нарисовать его таким, какой он есть в жизни?
– Могу.
– Не верится. Ну, покажешь сейчас, ежели живыми доберемся.
***
Ярослав еще издали махнул рукой ратникам, охраняющим вход, и они открыли перед ним ворота, ничего не спрашивая. Не к терему направился князь, но к дому напротив. Спешившись, кинув поводья одному из сопровождающих, Ярослав без стука вошел в дом.
– Житник! – позвал он.
Где-то зашевелились, и вскоре Житник вышел из опочивальни, прикрыв за собою дверь. Нет, он не развлекался там, в опочивальне, с женщиной – скорее держал совет с кем-то. Полностью одет, свеж, деятелен.
– Здравствуй, Ярослав.
– Здравствуй, Житник.
Некоторое время они смотрели друг на друга – большой Житник и небольшой Ярослав. Смущенным Житник не выглядел.
– Что это ты задумал там? – спросил Ярослав, указав большим пальцем через стену в направлении торга. – Какого лешего тиун среди бела дня топит невинного человека при всем народе?
Можно было бы его схватить прямо сейчас, подумал Житник. Вот он, здесь. Охрана у него никакая. Но нет, подождем еще. Пусть выговорится, покричит. После этого будет уныние и подавленность – меньше шума. К тому же, на вече все видели, небось, что он въезжает в детинец.
– Тиун правит суд, – ответил он. – Справедливый или нет – решать тиуну. Мне-то что за дело до этого? Ты, Ярослав, не в себе сегодня.
– Не заговаривай мне зубы, Житник, ты, чай, не бабка-ворожиха. Мы с тобою двадцать лет друг друга знаем, с отрочества. Не знаю, что тебе пообещали Неустрашимые, но помни, что их обещаниям верить нельзя. Им чем-то не понравился Детин – и вот моим именем судят в Новгороде невинного человека, собираются казнить. Это называется – произвол. В Новгороде есть законы.
Житник улыбнулся.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, при чем тут Неустрашимые. А законы в Новгороде может и есть, а только не записаны они нигде. Я тут весь детинец перерыл, пока ты в Верхних Соснах отдыхаешь – ничего не нашел. Ни папируса, ни парчи, ни бересты. Законы следует записывать.
– Придет время – запишем, – отрезал Ярослав. – А Детина я отпустил.
– Как! – удивился Житник.
– Так.
Спохватился он, подумал Житник. Поздно, но все-таки спохватился. Ну да ничего. Три дня продержимся. Людей на хувудвагах достаточно. Сбор в Верхних Соснах уже начался – и очень удачно, что Ярослав уехал до сбора, а стало быть, ничего не знает. Мне бы и не догадаться – но он сам пошел на поводу судьбы.
– Народ возмутится, – предположил он.
– Не болтай, – сказал Ярослав. – Как это он возмутится, если не было на то приказа? Без приказа возмущаться не положено.
Житник помрачнел. Ярослав сохранял спокойный вид.
– Придется теперь успокаивать, разъяснять, – Житник вздохнул. – А я сегодня отдохнуть хотел.
– Что делает у нас наша Марьюшка любимая? – спросил Ярослав.
– Марьюшка? При чем тут Марьюшка?
– На площади она.
Удивление на лице Житника было на этот раз искренним. Ярослав это отметил. Ого, подумал он. А Марьюшка-то, не будь дура, блюдет свою выгоду и ни к кому толком не примыкает. А всем только обещает. Проморгал Житник Добронегу. Князь позволил себе улыбнуться.
– Не знал?
– Не знал, – честно признался Житник.
– Советую тебе обо всем этом подумать, – сказал Ярослав.
– О чем?
– Обо всём. Послезавтра я возвращаюсь в Новгород. Отдохнули и хватит. Скажи холопам, чтобы в тереме прибрали. – Он кивнул головой по направлению терема. – От водосборников гнилью несет. По одному этому можно себе представить, что внутри терема делается. И будь поумнее, Житник. Не возносись слишком высоко. И помни, что из всех твоих знакомых я единственный, кто даже в мыслях не держал никогда тобою пожертвовать во имя выгоды.
Князь вышел. Житнику на какой-то момент стало не по себе. А ведь действительно, подумал он. Кругом козни, предательства, купля-продажа тел и душ, и только Ярослав … в мыслях не держал … то есть, кого другого он может и продал и предал бы, но не меня … до какого-то времени. Впрочем, это уже не имеет значения. Мир держится на добре, но добро поощряется силой и коварством, то есть – злом. Таким образом сохраняется равновесие. Глупо правителю это не учитывать. Зло существует, следовательно, нужно делать так, чтобы оно приносило пользу.
***
Они добрались до рыбацкого домика живыми.
Дир принимал омовение в Волхове и вылез им навстречу – голый, мокрый и радостный.
– Ну ты и лось огромный, – сказала Минерва неодобрительно.
– Болтай еще, – огрызнулся Дир. – Как сходили? Все, что задумывали, сделали?
– Не все, но Ротко обещает продемонстрировать свое искусство, которому он учился из интереса.
В доме Ротко покопался в своем мешке и выудил, как обещал, лист папируса. Работая свинцовой палочкой, он быстро начертил общие контуры лица, символически удлинив по римскому канону среднюю часть, от переносицы до ноздрей, наметив положение глаз и бровей, линии волос, ушей, рта и подбородка. Затем в ход пошли чернила и мел. Стали проступать детали.