— Если хочешь, иди. А я останусь здесь.
— Ты идешь со мной. Тебе заплатили за то, чтобы ты переправил меня в Лондон.
Ходжсон явно нервничал — Эмма сразу же это поняла. Он все еще колебался, но тут Джозеф взялся за рукоять ножа и направил острие в грудь Ходжсона.
Эмма в страхе замерла. А лицо Ходжсона исказилось болезненной гримасой. Наконец он кивнул и пробормотал:
— Хорошо, пойдем.
Проходя мимо Эммы, Ходжсон бросил на нее взгляд, полный подозрения. Эмма считала их шаги, когда они направлялись к двери. И вздохнула с облегчением, когда дверь за ними закрылась.
Присев, она выжидала еще некоторое время. А потом, давая волю чувствам, горестно разрыдалась, закрыв лицо ладонями. Она оплакивала смерть своей надежды и теперь принимала мнение Дариуса. Да, он оказался прав — Роберту не суждено было вернуться домой.
— Эмма… — тихо окликнул ее граф через полчаса после ухода Ходжсона.
Она подошла к подножию лестницы и посмотрела на него.
— Эмма, иди сюда. Пройдут часы, прежде чем приедет кто-нибудь, чтобы сказать нам, как все закончилось.
Она взяла свечу и начала подниматься. Граф заключил ее в объятия и крепко прижался к груди. Последние десять часов он только и делал, что молился за нее.
Едва держась на ногах, Эмма прошептала:
— У меня такое чувство, будто много дней я шла по верху изгороди, с трудом сохраняя равновесие.
— Иди поспи немного. В последнее время ты почти не спала.
Она тихонько всхлипнула.
— Ты был прав. Мой брат никогда не вернется домой. А я-то, глупая, верила…
Она громко разрыдалась.
Граф крепко обнимал ее, поглаживая по спине и по плечам в надежде успокоить и утешить.
— Поверь, Эмма, я на твоем месте чувствовал бы то же самое. Ведь ты пыталась помочь брату.
— Но ты бы ни за что… — Она всхлипнула. — Ни за что бы не согласился пойти с ними на сделку, как бы тебя ни принуждали.
— Приятно, что ты в этом так уверена. А вот я — нет. Есть люди, ради которых я мог бы это сделать. Это моя сестра и ты.
Эмма подняла на него глаза. «Неужели он включил меня в число близких людей?» — спрашивала она себя.
— Ну… возможно, ты подумал бы об этом. Но в конце концов решил бы иначе. Ты бы отказался выкупить меня ценой предательства. Ты никогда бы не согласился играть роль пешки, поставив себя в зависимость от честности преступников. Вместо этого ты совершил бы что-нибудь отважное и благородное. Ты бы совершил отчаянный поступок, чтобы спасти меня, как и подобает мужчине.
«Что недоступно женщинам, — добавила Эмма про себя. — Потому что женщины не обладают ни ловкостью, ни силой».
— Иди спать, Эмма. Все кончено.
Да, все было кончено, но все-таки не совсем. Однако очень скоро и впрямь должен был наступить конец.
Он не говорил об их страсти и любви, но сейчас она думала только об этом. О том, что всему этому в ближайшие же дни настанет конец. О том, что его тепло и поддержка исчезнут из ее жизни. Она никогда не подходила ему даже как любовница, а уж после того, что совершила…
Его друзьям было известно, что она согласилась помогать Ходжсону. Скоро об этом станет известно и правительству. Да, в конце концов мисс Фэрборн образумилась, но на ней все же осталось пятно ее греха.
— Я засыпаю… — прошептала она.
— Вот и хорошо. Оставайся в моих объятиях. Ночь будет долгой.
— Спать — это было бы прекрасно. Но ведь жаль тратить время на сон. Ты так не думаешь?
Своим поцелуем он сказал ей, что прекрасно ее понял. Ведь прежде всего он был мужчиной.
И она была благодарна ему за то, что он не счел ее слишком хрупкой.
— Мне очень нравится, мисс Фэрборн, когда вы изъясняетесь с такой прямотой. Если бы было необходимо, я бы притворился целомудренным рыцарем, но моя кровь не такая холодная.
Она тихо засмеялась, уткнувшись носом ему в грудь. Затем высвободилась из его объятий и направилась в свою спальню. Там сейчас горела всего одна свеча, освещавшая только ее туалетный столик и зеркало. И пламя, трепетавшее в зеркале, напомнило ей бальный зал, канделябры и восхитительную люстру у нее над головой.
К тому времени, когда Дариус переступил порог ее спальни, на нем уже не было ни плаща, ни сюртука. И он тотчас же занялся ее платьем.
— Эмбери отчитал меня за то, что я позволил тебе ходить в этом старом платье и в таких ужасных сапогах.
— Но ты же все объяснил? Сказал, что в своем нетерпении сорвал с меня платье и испортил его безнадежно?
— Говоришь, нетерпение? Нет, ошибаешься, то был порыв подлинной страсти.
На сей раз Эмма настояла на том, чтобы вся одежда была аккуратнейшим образом сложена — ведь она ей не принадлежала. Когда же они улеглись в постель, она осмотрелась и тихо сказала:
— Если дух папы здесь, едва ли он возражает…
Дариус тоже осмотрелся:
— А ты думаешь, он здесь? Ты веришь в такие глупости?
— Сейчас — нет. Но до того, как ты похитил меня, верила.
— Право же, Эмма, это не было похищением в полном смысле слова.
— Это тогда я считала, что ты похитил меня. Но сегодня, когда мы сюда приехали… Сегодня я уже думаю иначе… — Она спустила плечики своей сорочки, обнажая грудь. Потом, откинувшись на подушку, прошептала: — Теперь я готова…
Он принялся ласкать ее груди, и Эмму тотчас же охватила восхитительная дрожь; ласки Дариуса сводили ее с ума, и она с наслаждением отдавалась тем удивительным ощущениям, которые он ей дарил. Его запах, его прикосновения, исходящее от него тепло — все это она старалась удержать в памяти навсегда.
С каждым мгновением ее возбуждение росло, она, проявляя нетерпение, взмолилась:
— Дариус, быстрее! Не могу больше!..
— Уже скоро, — сказал он, целуя ее в живот и приподнимая сорочку. — Но еще не сейчас.
Эмма не стала дожидаться. Раздвинув ноги, она согнула их в коленях и привлекла Дариуса к себе. Подчиняясь ей, он взял ее за бедра, и оба издали вздох облегчения.
При первых проблесках зари Дариус проснулся и тут же насторожился — казалось, инстинкты предупреждали его об опасности. Он потянулся за пистолетом, который оставил на столике возле кровати.
Все чувства его были обострены, и он отчетливо слышал топот сапог в нижней комнате.
Встав с постели, граф молча оделся, потом спустился по лестнице. Звуки исходили со стороны кухни. Держа наготове пистолет, Дариус старался двигаться бесшумно.
— Ты забрался сюда, чтобы воровать еду? — послышался вдруг голос Эмбери.
— Уверен, что леди не станет попрекать меня куском хлеба, когда узнает, что я близок к голодной смерти, — ответил Таррингтон. — Полночи я провел в море. — Послышался звон фаянсовой посуды. — Здесь есть еще немного ветчины. Хотите?
— Конечно… нет.
— Как вам угодно, милорд.
Дариус вошел как раз в тот момент, когда Таррингтон отрезал себе толстый ломоть ветчины. Эмбери сидел напротив контрабандиста.
Дариус забрал у Таррингтона тарелку с ветчиной и поставил ее перед виконтом. Потом отнял у обжоры нож и начал резать ветчину.
— Поделись хлебом, Таррингтон, — бросил граф через плечо.
Контрабандист подчинился. Потом, осмотревшись, спросил:
— А где же хозяйка?
— Думаю, она еще спит, — ответил Дариус.
Губы сидевшего рядом Эмбери дрогнули, но он все же сумел удержаться от улыбки.
— Если ты здесь, Эмбери, то, наверное, уже передал наших друзей с рук на руки, — заметил граф.
— Да, уже. Ходжсон и его гость направились в Лондон, как и было задумано. И все прошло гладко. Теперь ответственность за них взяло на себя министерство внутренних дел. Их люди ожидали на перекрестке, там, где Пентхерст указал ему в том письме, что отправил тебе. Если они потеряют их след, я убью всех, кто будет за это в ответе. После всех трудов, что мы взвалили на себя…
— Думаю, Пентхерст сказал своим людям то же самое, так что можно не сомневаться, что они будут стараться вовсю.
Эмбери сунул в рот кусок хлеба с ветчиной, и было видно, что он ужасно голоден.
— Ты знаешь, что французам понадобится не более нескольких месяцев, чтобы заменить каждого пойманного нами шпиона? — спросил вдруг виконт.
— Да, вероятно. И все же надо стараться изо всех сил. — Дариус наблюдал за контрабандистом, шарившим по кухонным шкафам. — Таррингтон, ты осмотрел лодку после того, как она отчалила от берега?
— Конечно. Ясно, что она использовалась также и для свободной торговли.
— Но только для того, чтобы замаскировать основную ее деятельность.
— Так вот, в этой лодке было множество мелких вещиц для контрабанды, полным-полно всякой всячины… — Таррингтон сунул в рот еще один кусок хлеба. — Милорд, стыдно сказать, но это оказались не французы, а наши парни. То была весельная лодка из Дила.
— Значит, они используют для своих целей весельную лодку? — спросил Эмбери. — Неудивительно, что до сих пор они были неуловимы. Двадцать четыре человека на веслах могут ускользнуть от любого парусного судна. Трудно ли догнать и захватить такую лодку?
Таррингтон внимательно разглядывал кусок хлеба. Пожав плечами, ответил:
— Точно не знаю, так как я человек законопослушный, но говорят, что в хорошую погоду весельная лодка может пересечь канал часов за пять. Что же касается команды, то у них добрые отношения с французами в Булони, и время от времени они оказывают им услуги. Ходжсон переправлял им товары. И все у них было замечательно.
«Да уж, замечательно… — подумал Дариус. — Весельная лодка идет себе во Францию, принимает там контрабанду, письма и особых пассажиров, а потом направляется назад. После чего кто-то готовит распродажу контрабандных товаров в аукционном доме…»
— А где эти товары теперь? — спросил граф.
— Мы выбросили их в море. Невозможно было смотреть на это без слез. У меня приготовлена лодка в укромной бухте — на случай если захотите лично проверить.
Дариус был более чем уверен, что не обнаружит там никаких контрабандных товаров.
— А как насчет команды? — спросил он. — Неужели все они английские контрабандисты?
— Ну… по большей части. Один, правда, не вписывается в общую картину. Этот старался помалкивать, но в конце концов заговорил. Он был вроде эскорта, если хотите знать. — Ходжсон продолжал рыться в ящиках. — Не знаете, держит она здесь чай? Я бы не отказался от чашечки.
— Этот человек и выдал вам информацию? — спросил Эмбери. — Какой покладистый…
Таррингтон ухмыльнулся:
— Его убедили, что лучше быть покладистым.
— Убедили, приставив к виску пистолет? — догадался Дариус.
— Я как раз и собирался так поступить, — согласился Таррингтон. — Но вмешался лорд Кендейл…
— Впечатляет, — заметил Эмбери. — Кендейл знает, как вмешаться.
— И он оказался весьма полезен. Показал нам, что следует делать. Он сказал, что в армии они добивались всего, чего хотели, пригрозив пленнику острым ножом. И будь я проклят, если он не прав. Этот толстый французишка, как только завидел нож, заговорил так, что его было не остановить.
Таррингтон подошел к столу, чтобы снова атаковать ветчину.
Эмбери со вздохом закрыл глаза, демонстрируя понимание и терпение.
— А где он теперь, этот толстяк? — спросил Дариус.
— С остальными в моей пещере. Я ожидал вашего лордства, чтобы вы мне сказали, что с ними делать. Их стерегут несколько моих парней. С ними лорд Кендейл.
— Значит, в нашем распоряжении лодка, контрабандисты и толстый француз, который должен был позаботиться о том, чтобы особый пассажир находился здесь в безопасности и встретился с кем надо. Потеряны только контрабандные товары?
— Верно. Они на дне моря.
— Эмбери, думаю, тебе стоит поговорить с толстым французом. Контрабандисты знают место, откуда выходят в море, а этот малый, вероятно, знает, как оттуда добраться до логова тех, кто засылает к нам шпионов.
Эмбери радостно закивал:
— Да-да, разумеется! Думаю, и Кендейл будет в восторге. Но адмиралтейству это придется не по вкусу.
— Они-то не могут воспрепятствовать контрабандистам перебираться во Францию, поэтому сомневаются, что мы можем их остановить, — заметил граф.
Таррингтон внимательно слушал их разговор. Потом спросил:
— Думаете отправиться туда? Это не так-то легко, как можно вообразить. У них ведь тоже есть флот, есть солдаты, которые охраняют их берег денно и нощно. По крайней мере вам следует захватить с собой целую армию.
— Я-то вообще подумывал о том, чтобы прихватить с собой тебя и твоих парней, — сказал Дариус. — Не могу же я полагаться на тех контрабандистов, что в твоей пещере.
— Нет, нет, нет! — Таррингтон замахал руками. — Я согласился только подежурить одну ночь на берегу. На нашем берегу. И ни на какие бредовые, рискованные, глупые, пусть даже и благородные…
— Эй, Эмбери! Напомни мне, чтобы я спросил у Кендейла, что случилось с товарами на той лодке, которую нынешней ночью захватил Таррингтон со своими парнями. Кендейл, возможно, закрыл на это глаза, но мне-то он не солжет.
Таррингтон тяжко вздохнул. Эмбери же рассмеялся. Скрестив руки на груди, контрабандист проговорил:
— Черт возьми, ну и твердый вы орешек, Саутуэйт.
Какое-то время все молчали. Наконец виконт в задумчивости проговорил:
— Возможно, Саутуэйт, нам все же не следует переправляться на французский берег. Ведь наше правительство не жалует англичан, совершающих военное вторжение, не одобренное властями.
— Да, не жалует, в этом можешь быть уверен, — сказал Дариус. — Следовательно, мы скажем, что это не военное вторжение, а спасательная экспедиция.
Граф объяснил, что имел в виду и кого собирался спасать. Если Эмбери и отнесся к этому плану скептически, то ничем этого не проявил. Таррингтон же хотел только гарантии, что его люди смогут распоряжаться тем, что сумеют унести. А Кендейл, как было известно Дариусу, был рад любому активному действию — как бы его ни называли.
Когда двое последних ушли, граф поднялся наверх. Эмма уже проснулась, и сейчас, лежавшая на простынях в утреннем свете, она показалась Дариусу необычайно красивой. Волосы ее веером разметались по подушкам, шелковистые и блестящие. Во взгляде же, обращенном на него, были любовь и нежность.
Эмма верила, что ее брат все еще жив. Она сказала, что сердцем чувствует это. И настаивала на том, что его письмо не было подлогом. А он, Дариус… Кто он такой, чтобы сомневаться в том, что подсказывало Эмме ее сердце?
Дариус сел на край кровати и наклонился, чтобы поцеловать эту прекрасную и удивительную женщину. Да, возможно, она капитулировала перед ним, но тем самым пленила его полностью, окончательно.
— Через несколько часов моя карета прибудет сюда и отвезет тебя в Лондон, — сказал он.
— Ты тоже поедешь?
— Пока еще нет. Надо решить кое-какие вопросы, хотя план сработал отлично.
— Когда ты будешь в Лондоне?
— Возможно, через неделю.
Ее руки обвились вокруг его шеи, и она прижалась к его губам в долгом и страстном поцелуе. Дариус чувствовал: этим своим поцелуем она раскрыла перед ним сердце. Однако ее любовь была окрашена печалью и отчасти страхом.
Он осторожно высвободился из ее объятий и поднес ее руки к губам. Потом встал и проговорил:
— Не забудь, что я люблю тебя, Эмма. Никогда не сомневайся в этом.
Глава 31
— Лорд Эмбери все еще не забрал свое кольцо и изумрудные серьги, — сообщила Кассандра.
— Думаю, в последнее время виконт был слишком занят, — сказала Эмма. — Он сейчас в городе?
— Я его не видела. Возможно, нет. Но надеюсь, он скоро появится.
Подруги сидели в саду позади аукционного дома. Они пришли сюда, потому что Эмма должна была здесь встретиться с Мариэль. Та вскоре появилась.
Деловито развязывая шнурок небольшого мешочка, который она принесла с собой, француженка сообщила:
— Глупец пропал. Его не видно уже десять дней.
— А кто он, этот Глупец? — спросила Кассандра.
Мариэль, удивленная, подняла голову и обратила покаянный взор на Эмму. Потом снова уставилась в мешочек.
— Это человек, досаждавший Мариэль, — пояснила Эмма.
Ей хотелось сказать Мариэль, что она была бы рада никогда больше его не видеть, но удержалась.
— О!.. А я думала, она говорит о моем брате! — воскликнула Кассандра.
Эмма прыснула. И как приятно было снова смеяться. В последние десять дней она была не в духе. Исчезновение Саутуэйта образовало пустоту в ее душе, и она то и дело спрашивала себя: «Неужели мне придется всю жизнь прожить с этой пустотой?»
«Не забудь, что я люблю тебя, Эмма. Никогда не сомневайся в этом», — вспомнились ей слова Дариуса. Она и не сомневалась. Однако не думала, что это имело какое-то значение. Возможно, публичного скандала не будет, но все же… Едва ли такой человек, как граф Саутуэйт, решится продолжать столь компрометирующую его связь.
«Неделя», — сказал он. Но прошло уже десять дней, и она почти примирилась с мыслью о том, что его отсутствие продлится много дольше. Рано или поздно придет письмо, в котором он объяснит ей все с искренним раскаянием. Она ждала письмо так, как ждут дурных новостей, — с мучительным беспокойством, настолько болезненным, что уже хотелось, чтобы произошло самое неприятное.
— А… bon!.. — Мариэль осторожно высыпала на садовый столик содержимое своего мешочка.
— Камеи! — воскликнула Кассандра. И протянула к ним руки. — О, они исключительные! И кажутся очень старыми.
Эмма взяла одно из украшений. В изящной резьбе можно было узнать Диониса и его свиту. А агат, по которому была сделана резьба, был настолько тонким, что казался прозрачным.
— Похоже, резьба античная, но оправа более позднего времени. Возможно, периода Ренессанса.
— Мне таки сказали, — кивнула француженка. — Женщина, которой они принадлежат, говорит, что когда-то ими владел король и что они очень ценные. Она готова отдать их на ваш аукцион, если у вас есть еще красивые вещи.