— Как мило с вашей стороны, сэр, нанести нам визит. Вы, должно быть, проезжали мимо и решили заглянуть к нам на минутку?
— Я нахожусь здесь уже долгие часы, а явился я сюда вовсе не со светским визитом.
— Значит, вы все-таки решили вмешиваться в наши дела, несмотря на то, что я сказала при нашей последней встрече?
— Я предпочел сам составить мнение о положении дел, как и сообщил вам при нашей последней встрече.
Граф прошел в комнату и принялся осматривать полки с кофейниками и старым фарфором. Пока он был занят этим и отвлекся, Эмма спрятала свои заметки для каталога под серебряный поднос.
— Лорд Саутуэйт прибыл рано и тотчас же направился в контору вашего отца, мисс Фэрборн, — шепотом сообщил Обедайя, и выражение его лица свидетельствовало о крайнем беспокойстве. — Граф настоял на том, чтобы я немедленно принял его и объяснил ему… кое-что.
— О чем шла речь? — тихо спросила Эмма, покосившись на графа и улыбаясь ему.
И тут Саутуэйт вдруг сказал:
— Вы любите серебро, мисс Фэрборн?
Эмма вздрогнула и снова заставила себя улыбнуться:
— Да, люблю. У меня к нему… неиссякаемая страсть. Перед аукционом я всегда прихожу сюда полюбоваться серебром.
Граф усмехнулся и пробормотал:
— Ну что ж… Кое-что и в самом деле выглядит очень красиво. — Он взял тяжелый серебряный канделябр и повернул его, чтобы посмотреть на клеймо. Затем спросил: — Это все? Или есть что-нибудь еще?
— Сейчас… это все, что мы получили. Но Обедайя сказал, что ожидает на следующей неделе еще кое-что.
Саутуэйт поставил канделябр на место и, к удивлению Эммы, уселся боком на стол, так что одна его нога при этом оставалась на полу. Усмехнувшись в очередной раз, граф проговорил:
— А может, на распродаже потребуется больше серебра? Ведь аукцион был не так уж хорош, верно, мисс Фэрборн? Может, вам лучше отойти от дел и оставить о себе добрую память как о блестящем аукционном доме, чем позволить миру видеть ваше падение?
— Я не сомневаюсь, сэр, что прибудет еще одна партия товара, в том числе и новые картины. И наверное, книги. А также ящики с очень хорошим старым вином.
Эта ложь далась ей безо всякого труда; более того — прозвучала с удивительной легкостью. А следующий аукцион надо было провести как можно быстрее, потому что теперь на кону стояли не только ее гордость и воспоминания, но и нечто более важное…
— Вино?.. — осведомился граф.
— Да. Так мне сказали. Из поместья одного джентльмена, которого осаждают кредиторы… а платить ему нечем.
Граф вглядывался в лицо собеседницы, пытаясь понять, не хочет ли она от него отделаться. А Эмма старалась казаться невозмутимой, хотя и чувствовала, как от взгляда по телу ее волнами пробегала дрожь. И она молила Бога, чтобы ей удалось не покраснеть, потому что это стало бы явным свидетельством того, что она сделалась уязвимой в присутствии этого мужчины.
Внезапно взгляд его обрел теплоту — следовательно, он заметил ее волнение: она это поняла, прочла в его глазах. И теперь между ними возникла новая близость, волновавшая и тревожившая ее. Однако она опасалась, что граф намеренно старался ее смутить, чтобы сделать более податливой и чтобы доказать: вопиющее недоразумение становилось все менее вопиющим с каждой их новой встречей.
Тут он вдруг улыбнулся и сказал:
— А сегодня вы не в трауре…
Эмма в смущении разгладила бледно-розовый муслин у себя на плече и пробормотала:
— Я же не на людях. И я не принимаю сегодня. Так что сегодня меня никто не увидит.
— Вас вижу я.
Сидя на столе, он, казалось, нависал над ней.
Эмма едва заметно нахмурилась:
— Вы отчитываете меня за неподобающий вид?
Тут он снова улыбнулся, и эта его улыбка окончательно обезоружила ее.
— О, мисс Фэрборн, Боже сохрани! Напротив, я рад, что вы надели сегодня платье такого оттенка — оно очень вам к лицу. И, как вы сказали, никто вас сегодня не увидит, кроме меня. Здесь мы в полном уединении.
И это уединение… Оно действительно было полным. Правда, Обедайя оставил дверь чуть приоткрытой, но это совершенно ничего не значило.
— Вы собираетесь теперь остаться в городе, лорд Саутуэйт? — спросила Эмма, понимая, что должна хоть что-то сказать. — Я слышала, что вы предпочитаете свое загородное поместье даже во время сезона…
Он почему-то вдруг смутился и в ответ пробормотал:
— Ну… я здесь уже несколько дней… И думаю, что останусь еще на некоторое время.
«Не самая лучшая новость», — подумала Эмма и тут же спросила:
— А в Кенте все благополучно?
— По крайней мере — нормально. Бригады волонтеров надели свои мундиры и тренируются там, как и здесь, в Лондоне. Приливы наступают своим чередом на берег, а контрабандисты все еще гуляют на свободе. Флот дислоцирован на побережье и обороняет его от французов — на случай если они вздумают там высадиться. Но теперь недостаточно положить конец свободной торговле на побережье. Потому что если контрабандисты…
— Ну уж они-то, не в пример французам, не представляют угрозы, не так ли?
— Если бы все, что минует нашу таможню, ограничивалось кружевами и винами, ваше мнение было бы справедливо. Но дело в том, что сюда проникают шпионы и вывозят отсюда информацию.
«Вина и кружева, — промелькнуло у Эммы. — Неужели он знает о прибытии этой повозки?» Она ждала, что граф скажет что-нибудь еще или хотя бы изменит позу, но ничего такого не случилось; он продолжал сидеть все в той же позе, наблюдая за ней.
Не выдержав тягостного молчания, Эмма наконец проговорила:
— Мистер Ригглз сказал, что вы хотели прояснить какие-то вопросы.
Ей тотчас вспомнились те знаки, которые подавал Обедайя, перед тем как уйти.
— Я решил просмотреть кое-какие счета, — ответил граф. — А вы-то сами их видели?
— Такими делами ведает Обедайя. А что, мне следует знать об этих счетах?
— Понять их было бы нетрудно, если бы счета составили надлежащим образом. Но эти лишены некоторых необходимых подробностей, и мне очень неприятно об этом упоминать. Там есть несколько имен, соотносящихся то ли с поступлением денег, то ли с выплатами — точно не обозначено.
Эмма знала, о чем граф говорил. Она пыталась понять эти учетные книги, но вскоре отказалась от этой затеи. Можно было найти множество объяснений тому, что записи в них были очень уж краткими. Но, принимая во внимание то, что она недавно узнала о делах отца, Эмма не хотела бы, чтобы граф изучал эти книги слишком внимательно.
— Видите ли, сэр, многие поставщики дорожат своей анонимностью, и поэтому они…
— Неужели многие? — перебил граф.
— Да, конечно. Но мой отец обладал прекрасной памятью, и, вероятно, всю остальную информацию он держал в голове.
— Не сомневаюсь, — буркнул граф. Встав со стола, он оправил сюртук. — Приложив некоторые усилия, я разберусь во всех этих записях, даже не обладая столь прекрасной памятью.
— Возможно, вам следовало бы забрать счета с собой, чтобы внимательно изучить их на досуге.
Он уже думал об этом, но потом отказался от такого варианта.
— Я сделаю это здесь, что даст мне возможность понять, насколько Ригглз способен улучшить шансы на успех очередной распродажи. Впрочем, я не уверен в том, что она вообще состоится.
С этими словами граф удалился.
Но перед тем как уйти, он взглянул на Эмму, и в это мгновение, в эти несколько секунд она снова почувствовала, что не может отвести от него глаз — не может даже шевельнуться и вздохнуть…
— Ты читаешь, Саутуэйт? Может, я не вовремя?
Дариус поднял голову от книги. Однако он не читал; мысленно граф то и дело возвращался к слишком уж нервному Обедайе Ригглзу, к подозрительным записям в учетных книгах и, конечно же, к хорошенькой женщине в розовом платье, окруженной серебряными вещицами искусной работы.
Сегодня он чуть не поцеловал Эмму Фэрборн. И был готов признать, что такой импульс казался безумным. Более того, ему никогда прежде не случалось стать жертвой подобного безумия, а вот сегодня в задней комнате он едва не совершил подобную глупость, но, к счастью, сдержался, чему, по всей вероятности, был очень рад.
— Ты мне не помешала, Лидия. — Граф отложил книгу, и его сестра села с ним рядом. — Дорогая, какое у тебя сегодня славное платье.
Лидия с равнодушным видом оправила платье на коленях и пожала плечами. Горничная убрала ее темные волосы самым незамысловатым образом, но такой выбор сделала сама Лидия, а не горничная. По непонятной для Дариуса причине его сестра почти не уделяла внимания своей внешности, а в последний год стала такой тихой, такой незаметной и столь отдалившейся от света, что он все чаще опасался за ее здоровье. А теперь смотрел в глаза Лидии и не видел… ничего.
— Значит, ты ездил в Кент, — сказала она. — И не взял меня, хотя обещал.
— Значит, ты ездил в Кент, — сказала она. — И не взял меня, хотя обещал.
В ее голосе прозвучал укор. И он был рад даже этому — все-таки хоть какие-то эмоции.
— Я ездил туда с друзьями. Было бы неудобно брать с собой тебя.
Она не стала возражать. Она никогда не возражала. Просто смотрела на него пустыми, ничего не выражающими глазами.
— Я хочу поехать туда и остаться там жить.
— Нет, Лидия.
Это был старый спор. Ее непреодолимая страсть к уединению смущала и огорчала его, как и многое другое в сестре.
— Я найду себе компаньонку и не буду там одна.
— Нет.
— Не понимаю, почему ты мне отказываешь, почему вынуждаешь меня жить в городе?
— Тебе и незачем это понимать. Ты просто должна подчиняться.
Граф заговорил с раздражением — и вовсе не из-за строптивости сестры, а потому, что эта тема стала теперь единственной в их редких разговорах. Судорожно сглотнув, он постарался взять себя в руки и добавил уже более миролюбиво:
— Ты совсем отдалилась от общества, от друзей, от родных… — И от него, Дариуса. — Лидия, я не позволю тебе совершить последний шаг и окончательно уйти из нормальной человеческой жизни.
Ее взгляд был прикован к пятну на ковре. Он был бы рад, если бы сестра взбунтовалась и начала скандалить. Любое проявление чувств с ее стороны было бы желанным. Но она по-прежнему молчала. Потом вдруг обронила:
— Будь я мужчиной, ты бы позволил мне бывать где угодно.
Она сказала это совершенно спокойно. Пожалуй, даже вяло. И вышла из библиотеки.
А граф, проводив сестру взглядом, почему-то вдруг подумал об Эмме Фэрборн и пробормотал:
— Ужасно хочется увидеть ее…
Глава 8
— Это будет очень скромный обед, и миссис Маркус настоятельно просила привести тебя, — сказала Кассандра на следующий день, когда они с Эммой шли по Бонд-стрит.
— Насколько скромный?
— Ну, думаю, будет не более двадцати человек.
— Полагаю, сейчас для меня неуместно вести светскую жизнь.
Эмма указала на свое скромное серое платье — свидетельство того, что она все еще была в трауре.
— По-видимому, миссис Маркус считает иначе, — заметила Кассандра. — Речь идет о весьма скромном светском приеме. Я тоже так считаю. Да и все остальные гости будут того же мнения. А вообще-то… Знаешь, я собираюсь составить для тебя полную программу светских приемов, как только будет возможно.
Эмма предпочла бы, чтобы подруга этого не делала. Иногда Эмма сопровождала Кассандру на званые вечера и обеды, но никогда не чувствовала себя там уютно. Она была настолько чужой, что даже удивлялась тому, что другие гости не говорили ей об этом прямо в лицо.
Что же касается ее дружбы с Кассандрой, то она завязалась благодаря счастливому случаю. Они познакомились два года назад, когда обе стояли перед картиной на выставке живописи в Королевской академии. Эмма пробормотала себе под нос, что, мол, обращение художника с формой довольно смелое, но ему не хватает мастерства. Кассандра же восприняла эту критику весьма болезненно — оказалось, что картина написана ее другом. Поэтому пятнадцать минут они проспорили, а потом еще добрый час болтали, и Эмма узнала, что ее новая знакомая — сестра графа.
— Я буду слишком занята для того, чтобы вести светскую жизнь, — заявила Эмма. — Ты ведь помнишь, что теперь я руковожу аукционным домом?
— Надеюсь, ты не уподобишься мужчинам, находящим время только для дел и ни для чего другого? Ах, дорогая, я знаю, почему ты отказываешься от приглашений. Обещаю, что мои следующие вечера будут устроены так, что там ты встретишь только людей демократического толка и артистического склада. Радикалы и поэты никогда не станут тебя донимать и язвить. В их кругу это немодно.
— И все же я уверена, что едва ли смогу вписаться в круг твоих друзей. Ты ведь считаешь, что двадцать гостей за обедом — это совсем немного, не так ли?
Подруги остановились, чтобы полюбоваться какой-то итальянской тканью в витрине торговца мануфактурой.
— Что же касается приверженности делу в ущерб всему остальному, то я постараюсь сделать так, чтобы это занятие не поглотило меня полностью, — продолжала Эмма. — Сейчас, правда, я едва ли смогу думать о чем-нибудь другом. К счастью, вчера у меня была посетительница, и думаю, она сможет обеспечить меня большим количеством новых товаров и избавить хотя бы от одного источника беспокойства.
— А я знаю эту даму? — спросила Кассандра.
Подруги двинулись дальше.
— Да, возможно. Она француженка, хотя ее английский очень хорош и акцента у нее почти нет. Судя по всему, она бедна, но все же обладает хорошим вкусом.
— Если она француженка, то едва ли я ее знаю. Мое общение с эмигрантской колонией прервалось, как только я потеряла интерес к Жаку.
— Но ведь ты не потеряла также и память…
— Нет-нет. — Кассандра улыбнулась. — Я стараюсь сохранить и память, и свои воспоминания.
— Я полагаю, что она может быть художницей, — сказала Эмма. — У нее на руках пятна, похожие на следы краски… или чего-то подобного. Такие пятна удалить довольно трудно.
Заинтригованная Кассандра повернулась к подруге.
— А может, это чернильные пятна?
— Возможно. Хотя… теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, что они, пожалуй крупнее, чем могут быть следы от беспечного обращения с чернилами.
— В таком случае я и впрямь могу знать, кто она, хотя никогда ее не встречала. Полагаю, что тебя навестила таинственная Мариэль Лайон. И чего же она хотела от тебя?
— Спрашивала о возможности представить новые товары на аукцион. — Ответ Эммы не был ложью, хотя в известном смысле являлся обманом. — Я смогла бы выставить больше лотов, поэтому подумала, что следовало бы разыскать ее и предложить комиссионные за то, что она направит кое-кого из своих соотечественников в «Дом Фэрборна».
— Говорят, она племянница графа, погибшего на гильотине. Судьба остальных ее родственников неизвестна. Во время Террора она едва спаслась.
— Какой ужас! — воскликнула Эмма.
— Мм… Однако некоторые из ее соотечественников ей не верят и утверждают, что Мариэль не та, за кого себя выдает. Жак, например, уверял, что она — дочь лавочника, придумавшая себе прошлое.
— Неудивительно, что ты называешь ее «таинственной». Они все ее в чем-то подозревают?
— Только некоторые. Остальные обращаются с ней чуть ли не как с принцессой. Я уверена, что она знает кое-кого из эмигрантов, желающих превратить свои сокровища в звонкую монету.
Именно на это Эмма и надеялась. Но у нее были и другие причины для того, чтобы найти таинственную француженку.
— Ты знаешь, где она живет?
— Нет, но, возможно, я смогу показать тебе, как ее найти.
Немного позже Кассандра вытащила из ящика в лавке гравера одну вещицу, исполненную в технике глубокой печати, то есть меццо-тинто. Указав на надпись внизу, пояснила:
— Это — из ее студии. М.Ж. Лайон. Таким образом она старается скрыть, что работала женщина.
Эмма долго рассматривала гравюру, довольно робкую попытку изобразить Темзу возле Ричмонда. И на гравюре было указано имя — М.Ж. Лайон, а также адрес гравера.
— Думаю, пятна на ее руках могут быть следами краски, используемой в гравировальном деле, — сказала Кассандра. — По крайней мере она нашла способ зарабатывать на жизнь, не поступая в услужение. Но говорят, что она часто использует труд других мастеров и подписывается чужим именем. А ее гравюры якобы имеют… непривычный характер.
Кассандра вернулась к владельцу лавки с гравюрой в руках, открыла ридикюль и порылась в нем в поисках монет.
— Они носят скандальный характер? — спросила Эмма шепотом.
Она знала, что в Лондоне имели хождение скабрезные рисунки и гравюры, хотя сама никогда их не видела.
Кассандре вручили свернутую в трубочку гравюру, и она передала ее подруге.
— Нет, скорее юмористический. Это юмористические гравюры, высмеивающие человеческие слабости и лицемерие светского общества, а также отдельных представителей этого общества. Жак говорил, что видел их и знает, что они принадлежат ей. Но он не сказал мне, каким именем она их подписывает.
— Почему же?
— Похоже, что на одной из ее сатирических гравюр изображен мой брат с ослиными ушами и хвостом. Как глупо со стороны Жака… ведь он решил, что я обижусь.
Взяв подругу под руку, Кассандра повела ее к выходу из лавки.
— А теперь расскажи мне о своей затее и о том, какие ты собираешься выплачивать комиссионные тем, кто принесет тебе новые товары?
Эмма уже собралась ответить, но тут с ними поравнялась роскошная карета, катившая по мостовой. Внезапно экипаж остановился, затем его дверца распахнулась, и на тротуар вышел лорд Саутуэйт, преградивший им дорогу. Поклонившись, граф проговорил: