Среда, въ которой развертывается дйствіе, позволяетъ романисту нарисовать нсколько ясно очерченныхъ типовъ и набросать не мало андалузскихъ сценъ и картинъ, среди которыхъ особенно выдается своей точностью и богатымъ великолпіемъ колорита описаніе знаменитой Святой недли въ Севиль.
Карьера великихъ тореровъ блестяща и поразительна, какъ карьера конквистадоровъ, но быстро кончается: иногда, потому что мускулы слабютъ, иногда потому что мужество уходитъ, исчезаетъ жажда крови, а вмст съ ней и храбрость. Существуетъ немало тореровъ, смлыхъ и превосходныхъ бойцовъ лишь до той поры, когда они получаютъ первую рану отъ роговъ быка. Это и случается съ Гальярдо. Оправившись посл серьезной раны, онъ чувствуетъ себя слабымъ тломъ и – что еще хуже – слабымъ духомъ. Онъ потерялъ вру въ себя. Всспоминаніе объ испытанныхъ страданіяхъ разслабляетъ его волю. Онъ боится близко подходить къ быкамъ. Его ноги автоматично уходятъ отъ нихъ. Страхъ овладваетъ имъ. Публика замтила это, газеты распространили извстіе и звзда знаменитаго матадора начала клонить къ закату. И какъ быстро, унизительно и печально погасла она. Тщетно пытался онъ взять себя въ руки, побдить свою слабость, чтобы вновь завоевать утерянную славу. Умерло его былое мужество. Онъ сталъ другимъ. Въ Мадрид донья Соль и Хуанъ Гальярдо вновь встрчаются. Тopepo напоминаетъ ей о своей прежней любви, которая все еще жжетъ его сердце, но она только пожимаегь плечами. Кто вспоминаетъ о прошломъ? Правда, она его любила… немного… но это былъ мимолетный капризъ, нервная эмоція, о которой не стоитъ говорить. Разговоръ между элегантной авантюристкой-аристократкой и невжественнымъ, грубымъ бойцомъ непродолжителенъ, но зато напряженъ и полонъ дкой горечи. Онъ не зналъ, что сказать. Она, видя его ошеломленнымъ, глядитъ на него съ любопытствомъ и пренебреженіемъ. Точно она видла сонъ.
Она вспоминаетъ одного раджу, котораго знала въ Лондон, и пытается объяснить тореро впечатлніе, произведенное на нее этимъ индусомъ, красивымъ и грустнымъ, съ мднымъ лицомъ, лнивыми движеніями и жиденькими усами.
"Онъ былъ красивъ, молодъ, и глядлъ на меня обожающими загадочными глазами дикаго животнаго, а я находила его смшнымъ и смялась каждый разъ, когда онъ лепеталъ по англійски какой нибудь восточный комплиментъ. Онъ дрожалъ отъ холода, кашлялъ отъ тумана, двигался, какъ птица подъ дождемъ, размахивая своими одеждами, какъ мокрыми крыльями. Когда онъ мн говорилъ о любви, глядя на меня влажными глазами газели, мн хотлось купить ему пальто и шляпу, чтобы онъ не дрожалъ. И все таки я утверждаю, что онъ былъ красивъ и что онъ могъ на нсколько мсяцевъ дать счастье женщин, жаждущей чего нибудь необычайнаго – это былъ вопрось обстановки, театральной инсценировки. Вы, Гальярдо, не знаете, что это значитъ".
Она была права. Тореро смотрлъ на свою собесдницу съ открытымъ ртомъ, какъ будто она говорила иа незнакомомъ ему язык. Молодая женщина, все боле удивляясь при вид его, подумала.
"И она могла въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ любить этого невжественнаго, грубаго парня. Его невжество и глупость могли ей казаться наивнымъ простодушіемъ! Она даже требовала, чтобы онъ не мнялъ своихъ привычекъ, чтобы отъ него пахло быками и лошадьми, чтобы онъ не заглушалъ духами атмосферы животности, окружавшей его особу!"
И донья Соль, снисходительная къ себ, улыбаясь, воскликнула:
– Ахъ, среда! На какія только безумства она насъ не толкаетъ!
Развязка романа великолпна – это одна изъ самухъ мощныхъ и блестящихъ страницъ Бласко Ибаньеса.
Хуанъ Гальардо падаетъ на арен посл несравненнаго, самоубійственнаго удара, лучшаго во всей его жизни. Онъ умираетъ не потому, что эго приводитъ въ отчаяніе неблагодарность доньи Соль. Это былъ бы слишкомъ жалкій конецъ для такого мужественнаго борца. Нтъ, онъ умираеть взь силу самолюбія, артистическаго тщеславія, онъ хочетъ показаться публик, измнчивой и непостоянной, которая также быстро возвышаетъ и окружаетъ божескими почестями своихъ кумировъ, какъ быстро ихъ и низвергаетъ. Постигшій его несчастный случай не прерываетъ праздника. Зрлище продолжается. Въ цирк, залитомъ свтомъ солнца, въ ложахъ и на мстахъ "ревлъ зврь, единственный, истинный".
"Мертвые повелваютъа" наряду съ романами "Дтоубійцы", "Въ апельсинныхъ садахъ" и "Проклятый хуторъ", на мой взглядъ одно изъ лучшихъ произведеній Бласко Ибаньеса. На этихъ романахъ покоится его слава.
Это удивительный, превосходный романъ, соединяющій красоту изображенныхъ въ немъ пейзажей съ кропотливымъ и проницательнымъ изученіемъ характеровъ и съ мастерскимъ синтетическимъ изложеніемъ глубокой трансцендентальной философіи.
Хаиме Фебреръ, послдній отпрыскъ старой благородной разорившейся фамиліи, посл весело и легкомысленно проведенной ранней молодости возвращается въ родную Майорку и, чтобы поправить пошатнувшіяся дла, думаетъ жениться на Каталин Вальсъ, единственной дочери богатйшаго еврея. Хаиме человкъ свободомыслящій, исколесившій всю Европу. Онъ считаетъ себя свободнымъ отъ всхъ смшныхъ провинціальныхъ предразсудковъ, отравляющихъ жизнь обитателей маленькихъ городовъ. Но какъ только онъ объявляегъ о своемъ намреніи, вс знающіе его и даже т, кто никогда съ нимъ не кланялся, начинаютъ смотрть на него съ изумленіемъ и гнвомъ. Самъ Пабло Вальсъ, дядя Каталины, прекрасно понимающій всю выгоду этого брака для его семьи, тмъ не мене благороднйшимъ образомъ совтуетъ Хаиме, отказаться отъ такого плана: онъ зналъ его мальчикомъ, любитъ его и не желаетъ, чтобы онъ сталъ несчастнымъ. Потомокъ самой католической фамиліи Майорки, давшей міру столько кардиналовъ, инквизиторовъ и рыцарей мальтійскаго ордена, хочетъ жениться на комъ же, на ч_у_э_т_! Это невозможно! Что скажетъ островъ?
И даже, если бы онъ ршился жить въ другомъ мст, гд на земномъ шар найдетъ онъ уголокъ и убжище, гд на него не обрушится всеобщее проклятіе и презрніе? Къ тому же, сколько бы онъ ни любилъ Каталину, онъ не найдетъ съ ней счастья. Рано или поздно онъ ее возненавидитъ. Ужели одна женщина и одинъ мужчина смогутъ уничтожить унаслдованную отъ прошлаго, вками накоплявшуюся, вражду двухъ расъ?
Хаиме Фебреръ не любитъ Каталину и позволяетъ себя убдить. Чгобы какъ можно скоре покончить съ положеніемъ вновь испеченнаго жениха, онъ перезжаетъ на островъ Ибису. Но и здсь онъ не находитъ исцленія. Роковымъ образомъ и здсь повелваютъ мертвые.
На Ибис Хаиме Фебреръ поселяется въ старой башн, своей собственности, прозванной "башней пирата" и здсь въ этомъ деревенскомъ уединеніи влюбляется въ Маргалиду, дочь Пепа, владльца "Канъ Майорки", потомка скромныхъ мужиковъ, вассаловъ самыхъ славныхъ предковъ Хаиме. Хотя разоренный бднякъ, Хаиме продолжаетъ для него быть "господиномъ", чмъ то въ род человка высшей расы, одиноко стоящимъ среди окружающихъ, благодаря своимъ умственнымъ способностямъ и высокому происхожденію. Страсть, которую Фебреръ питаетъ къ Маргалид, выводитъ всхъ, даже ея отца, изъ себя. Такой бракъ невозможенъ, нелпъ. "Сеньоръ" сошелъ съ ума! Какъ на Майорк, такъ и на Ибис, прошлое мшаетъ будущему, задерживаетъ его шествіе. Всюду вліяніе исторіи, расы, всюду неодолимая власть прошлаго.
Онъ горько смялся надъ своимъ оптимизмомъ, надъ увренностью, съ которой онъ отвергъ вс свои идеи о прошломъ. Мертвые повелваютъ: ихъ власть, ихъ могущество неоспоримо. Какъ могъ онъ въ порыв любовиаго восторга презрть эту великую, неутшительную истину? Ясно дали ему почувствовать всю уничтожающую тяжесть своего могущества мрачные тираны нашей жизни. Почему въ этомъ уголк земли, въ его послднемъ убжищ смотрятъ на него, какъ на чужеземца? Что сдлалъ онъ для этого?… Безчисленныя поколнія людей, чей прахъ, чья душа смшались съ землей родного острова, оставили въ наслдство нын живущимъ ненависть къ иностранцу, страхъ и непріязнь ко всему чужому и съ нимъ ведутъ войну? Кто прибывалъ изъ другихъ странъ того встрчали съ непріязненной отчужденностью по приказу уже несуществующихъ.
Когда, презрвъ старинные предразсудки, онъ пытался подойти къ женщин, женщина таинственно отступала, испуганная его приближеніемъ. А отецъ, во имя своего рабскаго уваженія, противился неслыханному поступку. Его попытка – попытка безумца, союзъ птуха и чайки, о которомъ мечталъ странный монахъ, вызывавшій смхъ у крестьянъ. Того захотли люди, образовавъ нкогда общество и раздливъ его на классы. Безполезно подымать бунтъ противъ установленнаго. Жизнь человка коротка и не хватитъ силъ биться съ сотнями тысячъ жизней, ране существовавшихъ и невидимо караулящихъ, подавляющихъ ее массой матеріальныхъ созданій – памятниками ихъ прохожденія по земл, и уничтожающихъ ее своими мыслями; мысли эти наполняютъ окружающую атмосферу и обязательны для всхъ, кто родится, безсильный изобрсти что либо новое.
Мертвые повелвають, и безполезно живымъ отказываться отъ повиновенія. Вс мятежныя попытки выйти изъ рабства, порвать вковую цпь – ложь. Фебреръ вспомнилъ о священномъ колес индійцевъ, буддійскомъ символ, которое онъ видлъ въ Париж на восточной религіозной церемоніи въ одномъ музе. Колесо – символъ нашей жизни, мы воображаемъ, будто идемъ впередъ, потому, что мы двигаемся. Мы воображаемъ, будто прогрессируемъ, потому что направляемся все дальше и дальше. Но когда колесо совершитъ полный оборотъ, мы оказываемся на старомъ мст. Жизнь человчества, исторія, все – безконечное "возвращеніе вещей". Народы рождаются, растутъ, прогрессируютъ; хижина превращается въ замокъ, а затмъ въ фабрику. Образуются громадные города съ милліонами жителей, затмъ наступаетъ катастрофа, войны за хлбъ, котораго не достаетъ многимъ и многимъ, протесты ограбленныхъ, великія убійства, города пустютъ, становятся развалинами. Трава обступаетъ величественные памятники. Метрополіи мало по малу проваливаются въ землю и вками покоятся подъ холмами.
Дикая роща покрываетъ столицу далекихъ временъ. Проходитъ дикій охотникъ тамъ, гд нкогда встрчали псбдителей – полководцевъ съ почестями полубоговъ. Пасутся овцы и насвистываетъ пастухъ въ свирль надъ руинами, нкогда трибунами мертвыхъ законовъ. Снова собираются люди въ группы, и выростаютъ хижина, деревня, замокъ, фабрика, громадный городъ и, повторяется тоже самое, всегда тоже самое – разница лишь въ сотняхъ вковъ; и также повторяются люди съ одинаковыми лицами, идеями и предразсудками на пространств годовъ. Колесо! Вчное возвращеніе вещей!
И вс отпрыски человческаго стада мняютъ хлва, но отнюдь не пастуховъ. А пастухи постоянно одни и т же, мертвые, первые, кто думалъ, чья первобытная мысль, словно снжная глыба, катится и катится по склонамъ, растетъ и, клейкая, захватываетъ все встрчающееся на пути!
Люди, гордые своимъ матеріальнымъ прогрессомъ, механическими игрушками, изобртенными ради ихъ благополучія, воображаютъ себя свободными, высокостоящими надъ прошлымъ, эмансипировавшимися отъ первоначальнаго рабства. А все, что они говорятъ, было сказано другими словами сотни вковъ тому назадъ. Ихъ страсти – т же самыя. Ихъ мысли, признаваемыя оригинальными, – отблески и отраженія старинныхъ мыслей. И вс поступки, которые они считаютъ хорошими или дурными, почитаются таковыми, ибо такъ опредлили мертвые. Мертвые – тираны, кого долженъ былъ бы человкъ снова убить, если бы желалъ настоящей свободы!… Кому удастся осуществить этотъ великій освободительный подвигъ? Явится ли паладинъ достаточно могучій, способный убить чудовище, тяготющее надъ человчествомъ, громадное, подавляющее, какъ сказочные драконы, хранящіе подъ своими тлами безполезныя сокровища".
Эта мысль пропитываетъ душу автора и то и дло навертывается на его перо. Она истинная героиня романа, героиня незримая и страшная, раскинувшаяся, какъ небо отъ одного горизонта къ другому.
"Никогда живые не были одни: всюду ихъ окружали мертвецы и боле многочисленные, безконечно боле многочисленные они давили живыхъ тяжестью времени и числа".
"Нтъ, мертвые не уходили, какъ гласила старая поговорка, мертвые оставались неподвижно на пути жизни, сторожа новыя поколнія, заставляя ихъ ощущать власть прошлаго грубыми терзаніями души, каждый разъ, какъ т пытались сойти съ ихъ дороги".
Я не могъ воздержаться отъ искушенія выписать эти страницы, потому что он не только ясно выражаютъ самый духъ романа, о которомъ я говорю, но и являются благодаря своему особому построенію, звучному и колоритному, лучшимъ образчикомъ стиля Бласко Ибаньеса, стиля, часто небрежнаго подъ вліяніемъ вдохновляющаго автора безпокойства, но всегда яркаго, мужественнаго и сочнаго.
Какъ раньше на Майорк, такъ теперь на Ибис вс точно сговорились, чтобы разстроить любовь Хаиме и Маргалиды. Однако на этотъ разъ Хаиме Фебреръ не сдается, страсть воодушевляющая его, искренна и крпка и обстоятельства, мшающія осуществленію его желанія, не только не подавляютъ его, а напротивъ длаютъ его смлымъ. Въ конц концовъ онъ женится. Оправляясь посл тяжелой раны, нанесенной ему однимъ изъ ухаживателей Маргалиды, Фебреръ, обращаясь къ другу, произноситъ слдующую мудрую фразу. "Пабло, убьемъ мертвыхъ!" Это значитъ: убьемъ прошлое, будемъ жить свободные отъ глупыхъ предразсудковъ, утвердимъ нашу личность, мужественно работая для будущаго, которое, быть можетъ, принесетъ намъ счастье.
Признаюсь, по мр того, какъ я подвигался впередъ въ чтеніи романа, меня охватывало все возраставшее тяжелое чувство. Врываясь въ великолпіе средиземнаго пейзажа, въ красоту сіяющаго голубого неба, въ плодородіе зеленыхъ нивъ, съ ихъ зеленью влажнаго изумруда, глубокая меланхолія, словно стонъ скорби, то и дло омрачала ликованіе природы. To были мертвые. Когда поэтому жизнь, побдивъ роковую властъ прошлаго, торжествуетъ, читатель испытываетъ такое же невыразимое облегченіе, какъ тогда, когда онъ просыпается отъ ужасовъ кошмара.
Романъ кончается оптимистическимъ аккордомъ, полнымъ здоровой силы, улыбающимся, какъ лучъ утренняго солнца:
"Нтъ, не мертвые повелваютъ, а жизнь, и то, что выше жизни, – любовь".
Такъ заканчиваетъ Бласко Ибаньесъ свой романъ и это такъ естественно, если принять во вниманіе, его энергическій темпераментъ. Уничтожимъ прошлое! Пусть его покроетъ каменной плитой будущее, которое есть надежда и вра.
Укажу въ заключеніе на "Луна Бенаморъ".
Эта повсть проникнута грустной поэзіей вокзаловъ и портовъ. Въ космополитическомъ обществ, кишащемъ на улицахъ Гибральтара, Луисъ Агирре знакомится съ еврейкой Луной и хочетъ жениться на ней. Хотя двушка въ нero влюблена, она не соглашается, такъ какъ ихъ раздляетъ разная вра. Ихъ боги не позволяютъ имъ соединиться. Она выйдетъ замужъ за единоврца. Такъ оно и случается. Развязка полна пессимизма.
На этотъ разъ побдили мертвые.
V.
Вспоминая о томъ впечатлніи, которое на меня произвели произведенія Бласко Ибаньеса, я долженъ сказать, что они представляются моему воображенію, какъ странно-кошмарные и великолпныя цвты, голубые, черные и кроваво-красные. Вс они большіе и свжіе, пышно распускающіеся на фон пейзажа, въ которомъ преобладаютъ т два главныхъ цвта, въ которые рядится жизнь – зеленый цвтъ моря и полей, и золотой цвтъ солнца. А тамъ дальше на горизонт трагическая развязка почти всхъ его романовъ образуетъ темную линію, говорящую о несправедливости и страданіяхъ.
Я не хочу упустить представляющагося мн случая освтить хотя бы бгло истинное мсто, занимаемое Бласко Ибаньесомъ въ исторіи новйшаго испанскаго романа.
Такъ какъ онъ былъ, какъ мы видли, ярымъ сторонникомъ экспериментальнаго метода и началъ писать, когда слава Э. Золя распространилась за предлы Франціи во вс страны свта, то авторъ "Проклятаго хутора" былъ объявленъ "ученикомъ Золя" и "представителемъ натуралистической школы въ Испаніи". Это легкомыспенное утвержденіе, брошенное какимъ-то "профессіональнымъ критикомъ", было радостно подхвачено "толпой" писателей, а потомъ и публикой. "Манія классификаціи", столь выгодная для умственной лни большинства, такъ какъ позволяетъ въ одну фразу вложить цлую сложную писательскую личность, закрпило то, что въ сущности было лишь произвольнымъ мнніемъ. Въ продолженіи многихъ лтъ господствовала эта точка зрнія. Тщетно Бласко Ибаньесъ выпускалъ въ свтъ романы археологическіе, какъ "Куртизанка Сонника" или чисто лирическіе, какъ "Въ апельсинныхъ садахъ". Репутація его ради вящщаго спокойствія и удобства публики уже установилась, онъ былъ внесенъ въ каталогъ и снабженъ ярлычкомъ. Критика – безмозглая критика, оцнивающая произведенія по ихъ цн и кричащимъ краскамъ обложки, объявила его "главнымъ представителемъ испанскаго натурализма" и было совершенно напрасно, если романистъ своими книгами доказывалъ, что не принадлежитъ къ этой школ. Публика не принимала его отставки, какъ будто онъ занималъ постъ, который не долженъ былъ оставаться вакантнымъ.
Никто не будетъ, конечно, отрицать, что между творчествомъ Э. Золя и Бласко Ибаньеса существуютъ явныя точки соприкосновенія. Но это не значитъ, что послдній рабски слдовалъ по стопамъ Золя, хотя техника ихъ романовъ и иметъ очень много общаго. He являются же "учениками" Золя чудесный Альфонсъ Додэ, гигантъ Мопассанъ, Мирбо, Марсель Прево и т, д. хотя вс они и сторонники экспериментальнаго метода. Сквозь энергическій и сильный темпераментъ названныхъ писателей дйствительность, недлимая и единая, преломляется самымъ различнымъ образомъ.
Даже больше. Исключая "Жить на показъ" (Arroz y Tartana), произведенія юношескаго, написаннаго подъ чарующимъ впечатлніемъ автора "Жерминаля", остальныя произьеденія Бласко Ибаньеса обнаруживаютъ моментами съ большей энергіей личность плодовитаго испанскаго романиста. Бласко Ибаньесъ человкъ импульсивный, импрессіонистъ, глубоко безпокойная натура, творящая "вспышками", не прибгая къмр и линейк, съ щедростью водопада. Золя, напротивъ, былъ художникъ методическій, холодный, распоряжавшійся временемъ, какъ скупецъ. Прежде чмъ ссть писать, онъ приводилъ въ порядокъ свои замтки и работалъ, положивъ часы на столъ. Золя былъ одаренъ холодно-взвшивающимъ умомъ и уравновшанной волей. Флегматично, съ большой "проницательностью" раскапывалъ онъ дйствительность, съ однообразной упрямой медленностью стараго вьючнаго животнаго подъ ярмомъ. Объ этомъ свидтельствуетъ его тяжеловсный стиль. Эмиль Золя былъ кром того аскетъ, одинокій и печальный мистикъ, съ преобладавшей "внутренней жизнью", поглощенный никогда не утихавшимъ желаніемъ нагромождать цлыя горы книгъ.
Бласко Ибаньесъ, напротивъ, натура патріархальная, плодовитая, бьющая черезъ край, и въ его произведеніяхъ дышетъ глубокая искренняя неувядающая любовь къ жизни.
Произведенія Бласко Ибаньеса, разсматриваемыя въ ихъ совокупности, представляютъ наблюдателю не мало точекъ зрнія, достойныхъ вниманія и изученія.