Е.П.: Широк русский читатель, неплохо бы сузить. Шутка, товарищи!
А.К.: Ладно, хорош шутить. Таким образом, мы с тобой выяснили, что нет одного Аксенова с одной главной книгой. Аксеновых по крайней мере два — до «Ожога» и после «Ожога». Есть Аксенов — молодежный писатель, автор так называемой исповедальной прозы журнала «Юность», есть Аксенов-диссидент, пишущий в стол будущий «самиздат» и «тамиздат», есть какой-то третий Аксенов, автор «Острова Крым» — не просто лирический писатель и глубокий реалист, но и политико-философский мыслитель, создатель блистательной политико-философской притчи. Автор «Ожога» — тоже довольно самостоятельная персона. Сочинитель «Нового сладостного стиля» — это еще один Аксенов, бытописатель русской американской эмиграции последних времен. Понимаешь? Равно как и создатель «Затоваренной бочкотары», «Апельсинов из Марокко», «Бумажного пейзажа» — отдельных, штучных текстов. Да, роман «Пора, мой друг, пора» мы забыли — прекрасная, любимая мною его вещь. Напрашивается вывод: Аксеновы все разные и совершенно автономные. Вот «Москва Ква-Ква» — это что? Эта такая бешеная фантасмагория, при этом вдобавок стилизованная в духе «Сурового юноши»…
Е.П.: Не сурового, а строгого. «Строгий юноша» — так назывался вполне правоверный коммунистический фильм Абрама Роома, снятый в 1936 году по сценарию Юрия Олеши и тут же запрещенный Сталиным за испугавший вождя эстетизм, наглядно и с энтузиазмом демонстрирующий фашистскую сущность совстроя с его ВКП(б), КПСС, стадионами, физкультурой, Лубянкой и новым сверхчеловеком. Одно из первоначальных названий ленты было «Волшебный комсомолец». Такого фильма не постыдилась бы и сама Лени Рифеншталь, кинолюбимица Гитлера.
А.К.: А я вот сейчас скажу тебе страшную вещь, можешь меня опять заклевать: на мой взгляд, «Редкие земли» — это «Коллеги» новых времен, времен нашего дикого капитализма. С романтизацией отношений дружеских, вообще — с той комсомольской «романтикой с человеческим лицом», которая была уже в «Коллегах», продолжилась в «Звездном билете»…
Е.П.: Вот и возникло слово «романтика» — очень интересно. Нам бы отдельно на эту тему поговорить. Это важная тема.
А.К.:…и в «Затоваренной бочкотаре» продолжилась, помнишь? Романтика — «турусы на колесах», действующий персонаж.
Е.П.: Я в рассказе дометропольских времен «Пивные дрожжи», перечисляя реалии шестидесятых, употребил словосочетание «костер романтики Василия Аксенова». Но когда познакомился в 1978 году со «строгим юношей» Василием Павловичем, эту фразу из рассказа выкинул, как трусливый подлец, чтобы Васю не травмировать. Или просто-напросто его убоявшись. Правильно говорила антиперестроечная коммунистка Нина Андреева: не надо поступаться принципами!
А.К.: Надо, потому что если ты не поступаешься принципами — превращаешься в революционера, а если поступаешься принципами, то на путях эволюции имеешь шанс, дай бог, вырасти в Аксенова.
Е.П.: Рассуждая о главной книге Аксенова, мы с тобой както упускаем из виду, что кроме романов он писал рассказы, пьесы, стихи…
А.К.: Ну, пьесы…
Е.П.: Что «ну»? Что «пьесы»?
А.К.: Он был известен как автор пьесы «Всегда в продаже». А вот «Цаплю», например, никто не знал, кроме близких друзей.
Е.П.: Как это не знал, когда Антуан Витез поставил ее в Париже вместе с чеховской «Чайкой»?
А.К.: Ну, поставил, да и поставил… Другое дело — его рассказы… Женя, я предлагаю уточнить термины. Не главная книга Аксенова, а судьбообразующая. У Аксенова было несколько судьбообразующих книг — в смысле писательской и человеческой судьбы… Книга как рок. У него даже отдельные судьбообразующие рассказы имеются. Например, «Жаль, что вас не было с нами».
Е.П.: Ты судьбообразующие рассказы будешь поштучно считать или покнижно?
А.К.: Поштучно. «Жаль, что вас не было с нами», «На полпути к Луне», «Победа». Все это можно смело включать в антологию лучших русских рассказов. Еще — «Рыжий с того двора». И этот, как его, что-то там «за рекой»…
Е.П.: «На площади и за рекой».
А.К.: Да-да-да, гениально, как там подростки Гитлера ловят, гениально! Я читал, у меня мурашки бегали по спине. Ну а если покнижно, то вот, пожалуйста, сборник рассказов «Негатив положительного героя». Весь сборник. Он безукоризненно сделан.
Е.П.: Не забывай еще один более поздний сборник. Под названием «Второй отрыв Палмер». Там вот эта история, как комсомольцы стали олигархами и принялись продавать на Запад титановые лопаты… Эскиз, набросок для широкого полотна под названием «Редкие земли».
А.К.: А какой грандиозный рассказ о любви несвободного человека — «Маленький Кит, лакировщик действительности»!
Е.П.: А рассказ «Папа, сложи!»: «Жажда, жестокость, жара, женщина, жираф, желоб, жуть, жир, жизнь, желток»…
А.К.: И все-таки он прежде всего романист.
Е.П.: Я, кстати, в юные годы считал «Коллеги» и «Звездный билет» не романами, а повестями. Сильно удивлялся, что он — рассказчик и повествователь — участвует в международных симпозиумах по роману, на равных с признанными мэтрами крупной формы. Такими, как легендарный француз Ален Роб Грийе.
А.К.: Да, «Звездный билет», конечно, не роман, а повесть. Но дальше он стал чистым романистом…
Е.П.:…прежде чем превратиться в «негатив положительного героя»? Мы, кстати, о его пьесах так и не поговорили, а Вася им придавал большое значение.
А.К.: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»… То, что Вася придавал им такое значение, вовсе не придавало им значения в общественном восприятии. Спектакль «Всегда в продаже» шел в «Современнике» с огромным успехом… ну… потому что это великий Аксенов, с одной стороны, с другой — великий Табаков играл там бабу-буфетчицу.
Е.П.: Он и в «МетрОполь» пьесу дал. «Четыре темперамента».
А.К.: Вот я тебе хочу сказать, набравшись духу. Я к этим пьесам отношусь как… ну, это… как к литературным упражнениям.
Е.П.: А другие пьесы? Он же целый сборник пьес издал… Несколько сборников.
А.К.: Мне и «Цапля» не нравится.
Е.П.: В этих сборниках еще были пьесы. «Аристофаниана с лягушками» и прочие.
А.К.: Не нравятся. «Всегда в продаже» — хорошая комедия, но в этом роде комедии писались и получше. Не драматург он.
Е.П.: Экий ты критикан! А вот Василий Павлович на том свете попросит Льва Николаевича, скажет: «Лев Николаевич, одолжи мне на секунду палку. Я щас этого умного трахну по лысине, который меня драматургом не считает!» Дело в том, что Вася к своим пьесам относился куда серьезнее…
А.К.: И это нормально. Свое!
Е.П.: С ним происходило все то, что происходит с любым классным, хорошим прозаиком.
А.К.: Совершенно верно: ему хотелось заняться чем-то другим.
Е.П.: И он на радостях, что умеет писать прозу, начинает выдумывать пьесу.
А.К.: Или стихи.
Е.П.: Я этих пьес у хороших, иногда выдающихся прозаиков навидался! Вот, допустим, суровый реалист или, к примеру, почвенник какой советский — он пишет пьесу на радостях, что у него успех после публикации какого-нибудь романа. Чего, думает, неужто я с драмоделами не сравняюсь, эка невидаль пьесу накатать. А поскольку он в театре был последний раз в третьем классе и его вывели из зрительного зала за хулиганство, то непременно эта пьеса будет совершенно неудобоваримая. Сто пятьдесят страниц примерно будет в рукописи, так это на пять-шесть часов представления, добрый десяток действий, полсотни персонажей. Первая страница манускрипта будет выглядеть так: «Маленькая станция, затерянная где-то в бескрайних просторах Сибири, слева на сцене — семафор, справа — деревянное здание вокзала. Кукует кукушка, кричат петухи, слышен шум проходящего поезда, в окошке вокзала время от времени появляется очаровательная девичья головка…»
А.К.: Как правило, такая пьеса являет собою плохой роман, переведенный в реплики с ремарками.
Е.П.: Так вот у Василия Павловича и здесь все по-другому. Он и в драматургии впадает в другую крайность. Создает отчаяннейшую модернягу, понимаешь? Он пишет свой театр абсурда. Забывая, что Антонен Арто, Даниил Хармс и прочие тому подобные граждане хоть и были безбашенными формалистами, но тем не менее работали по железным драматургическим законам, понимаешь?
А.К.: В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов — прозаик Божьей милостью, прежде всего — романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова — они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.
А.К.: В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов — прозаик Божьей милостью, прежде всего — романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова — они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.
Е.П.: Василий Палыч, ты слышишь? Василий Палыч, это не я, не я про тебя сказал, что ты хреновый драматург, а Сашка Кабаков!
А.К.: Я с достоинством опровергаю твой донос на тот свет. Я не сказал, что он хреновый драматург. Я сказал, что его пьесы — это литературная игра.
Е.П.: То есть опытный литературный повар Василий Павлович А. варит свой превосходный литературный борщ, и туда в качестве ингредиента добавляет немножко драматургии. Так?
А.К.: Он и стихи так же использует.
Е.П.: И драматургия эта вовсе не его, а принадлежит перу некоего его литературного персонажа…
А.К.: Пожалуй. Тогда при таком остранении у прозаика руки развязаны, и он может чудить как угодно. Извини, сошлюсь на собственный пример. У меня в романе «Поздний гость», где герой — математик по образованию, есть глава, написанная почти непародийными математическими формулами с пояснениями…
Е.П.: Ну и что?
А.К.: А то, что это тоже литературная игра. У него мог бы быть персонаж, не имеющий отношения к изящной словесности, и тогда он не пьесы бы для него сочинял, а строил дома. И Вася мог бы напрячься да поместить в пьесе архитектурный чертеж, например. Ты, кстати, в этом смысле тоже любитель повыдрючиваться. У тебя в текстах тоже полно чисто литературных игр, которые иногда недоступны чуждому взору человека, принимающего тебя за девственного сибирского мужика.
Е.П.: Не обо мне речь. Хотя… да… У меня ведь целый сборник есть нарочито идиотских, графоманских пьес. Под названием «Место действия — сцена» и с поэтическим эпиграфом, сочиненным лично мной. «У соседей, рыдая, поет фисгармония. Место действия — сцена. В душе — дисгармония». Сборник до сих пор нигде не напечатан, и ни одна пьеса из него не поставлена. Я кусочки из него тоже потихоньку вставляю иногда в рассказы.
А.К.: Потому что мы с тобой, как все, долгие годы занимающиеся литературой, пробуем все понемногу. У меня в романах тоже есть стишки. И я писал пьесы — ну и что? Надеюсь, ты не огорчен, что никому, и тебе тоже, не придет в голову говорить о тебе как о поэте.
Е.П.: Я бы это воспринял как прямое оскорбление. Говорить обо мне как о поэте — это значит говорить обо мне как о совсем говенном поэте.
А.К.: Плюс одуревшем графомане. Если ты, прозаик, себя считаешь поэтом, значит, с тобой что-то не в порядке профессионально. И Вася не считал себя ни поэтом, ни драматургом. Он всегда, в том числе, кстати, отбиваясь от лихих наскоков на его последние романы, говорил: я романист, я написал 28 романов, — и не вспоминал больше ничего, как будто ничего больше и не было. Он ощущал себя только прозаиком. В первую и, может быть, в единственную очередь. А все остальное — отхожий промысел или украшение прозы. Прозаический прием. Давай все же вернемся к теме, к главной книге Аксенова…
Е.П.: Мы вроде договорились не называть ее главной, а както по-другому.
А.К.: Да. Судьбообразующей. И суть наших рассуждений сводится, повторяю, к тому, что Аксенов не был един. Аксеновы были разные. Вот Аксенов — американский писатель, в течение десяти лет живет в Америке, пишет довольно много об Америке. Ну, в частности, «Новый сладостный стиль» — огромный роман… «Звездный билет» — эпоха, а вот «Апельсины из Марокко» почему-то не стали эпохой никак. Это вообще очень локальная вещь, посвященная Дальнему Востоку, где Вася совсем немножко прожил.
Е.П.: Он мне как-то рассказал, что первоначальное название романа было «Апельсины из Яффо», именно израильский город Яффо славился своими апельсинами. Пришлось название переделывать.
А.К.: Он что, с ума сошел? В «Юности» еврейское название Яффо? В журнале, где, по меткому наблюдению антисемита Шевцова, стихи отбивали шестиконечной звездочкой.
Е.П.: Действительно, додумался Вася! Ужас!
А.К.: А я тебе скажу вот еще какую вещь: «Пора, мой друг, пора» — это ведь в каком-то смысле топтание на одном месте, просто написано очень хорошо.
Е.П.: Между прочим, там почти документально изображено, как на молодого автора по имени Валька свалилась неизвестно откуда слава. Описано, как пляж в Юрмале мгновенно стал желтым, потому что все отдыхающие развернули журнал «Юность» с повестью этого самого Вальки.
А.К.: Оранжевым, а не желтым. Обложка того номера, где был опубликован «Звездный билет», была оранжевая.
Е.П.: Желтая.
А.К.: Оранжевая.
Е.П.: Может, публикация была в двух номерах?
А.К.: В одном. «Звездный билет», в сущности, очень короткий текст.
Е.П.: Но в «Пора, мой друг, пора» есть куски, где действие происходит на Дальнем Востоке, уже изображенном в «Апельсинах».
А.К.: Правильно, значит, он что освоил, то еще раз закрепил. В прекрасной, самостоятельной, но не судьбообразующей книге. Настоящим открытием был «Звездный билет».
Е.П.: То есть какое-то время его проза кучковалась вокруг «Звездного билета», потом руководящая и направляющая роль перешла к «Ожогу».
А.К.: А вот «Остров Крым» совершенно отдельно расположен, одиноко стоит, как утес. Вокруг него нет ничего, хотя герой романа, молодой Лучников, — чисто аксеновский тип. После «Ожога» у Аксенова началась другая жизнь. Он не воюет, не борется, а просто пишет в стол. Значит, «Ожог» — безусловно важнейшая книга. Что потом? «Московская сага»?
Е.П.: Да. Несмотря на громаднейшую мою любовь к «Бумажному пейзажу», я этот замечательный роман в перечень судьбообразующих тоже не включил бы. А что касается «Московской саги», то ты прекрасно знаешь, что некоторые сейчас говорят, будто это — мыльная опера, которую Вася сочинил для Голливуда, а когда в Голливуде обломилось, за дело взялись наши…
А.К.: Судить нужно по результату, а не по намерениям автора. Автор записывает анекдоты, а получается «Илиада». Другой автор хочет сочинить «Илиаду», а получается анекдот. Какие бы к «Московской саге» претензии ни предъявляли, книга — замечательная. Портрет времени.
Е.П.: Не знаю, как ты, а я считаю, что рано или поздно придет время еще двух его романов, о которых мы уже говорили — «Кесарево свечение» и «Новый сладостный стиль». Либеральный туман рассеется, явное станет явным.
А.К.: Тут я с тобой согласен.
Е.П.: А то, что «Москва Ква-Ква» стала причиной литературного скандала, критических наскоков на «старика Аксенова» — это просто замечательно. Я эту книгу очень люблю. Она — энергичная, здесь снова чувствуется молодая энергия Аксенова. Энергия, практически ушедшая из современной прозы, понимаешь? Энергия и выдумка. Это ж надо такое удумать, что все титовское подполье в Москве работает мясниками на Центральном рынке!..
А.К.: Гениально просто придумано! Я до этого места когда дошел, то просто ржал один, в ночном одиночестве. Извини, можно отвлечься на секунду? Хочу похвастаться: мы сидим как-то с Васей, и я ему говорю, что знаю, откуда появились в романе югославские мясники-партизаны. Вася вежливо отвечает, что это, конечно, очень интересно, однако он и сам не помнит, откуда они взялись, из какого сора. А я вспоминаю карикатуру в «Крокодиле» на «кровавую клику Тито — Ранковича», где Тито изображен с мясницким топором в руках в этой своей форме генералиссимуса.
Е.П.: Тито или Франко?
А.К.: Тито! Какой Франко! Палачи, фашисты, предатели — как только их не крыли тогда в советских газетах.
Е.П.: А Ранкович — это кто такой? Я по своей младости тех лет не помню.
А.К.: Ранкович у маршала Тито заведовал, кажется, гэбухой, примерно так же, как Берия у генералиссимуса Сталина.
Е.П.: Ну и что Вася?
А.К.: Вася мне признался, что все это вылетело из его памяти, но что я, скорей всего, прав. Из памяти вылетело, а из подсознания выплыло, как подводная лодка на Котельниках — в «Москве Ква-Ква». Извини, что отвлекся, просто хотелось похвастаться — похвалиться, что я тоже внес свой вклад…
Е.П.:…в нищенскую копилку современного аксеноведения. А я, раз уж начали отвлекаться, ни к селу ни к городу вдруг вспомнил частушку:
А.К.: Очень актуальная для тех лет частушка.