Он помчался еще быстрее.
Вернувшись накануне вечером из отеля «Шеферд», Генри не просыхал. Короткий разговор с Эллиотом почему-то сильно взволновал его.
Он постоянно напоминал себе, что ненавидит Эллиота Саварелла, что вот-вот отправится в Америку, где уже никогда не встретится ни с Эллиотом, ни с ему подобными.
И все-таки воспоминание об этой встрече не давало Генри покоя. Каждый раз, возвращаясь мыслями к тому разговору, он видел Эллиота, смотревшего на него с нескрываемым презрением. И снова слышал холодную ненависть в его голосе.
Нужно иметь крепкие нервы, чтобы посметь обращаться с Генри подобным образом. Давным-давно, после одной неприятной истории, Эллиот был в его руках. Генри мог уничтожить его, но не стал, потому что это показалось ему жестоким. Он всегда был уверен в том, что Эллиот испытывает к нему благодарность, он не сомневался, что именно из-за той давней истории Эллиот неизменно вежлив и терпелив. Потому что все эти годы Эллиот на самом деле проявлял удивительное терпение.
Но только не вчера. А самое ужасное, что ненависть Эллиота была зеркальным отражением той ненависти, которую Генри испытывал ко всем, с кем был знаком. Это огорчало Генри и выводило из себя. И пугало.
«Надо уехать от них, от всех, – думал он. – Они только и заняты тем, что критикуют и осуждают меня, хотя сами недалеко от меня ушли».
Когда они уедут из Каира, он как следует отмоется, бросит пить, вернется в «Шеферд» и мирно проспит несколько дней. Потом заключит сделку с отцом и поедет в Америку, а там, может, ему улыбнется фортуна.
А сейчас у него не было никакого желания играть. Сегодня не будет никакой игры; он с легкостью откажется от нее и позволит себе наслаждаться шотландским виски, полеживая в этом уютном кресле и поглощая приготовленную Маленкой еду.
Маленка в последнее время слишком часто стала ворчать и придираться. Она только что приготовила английский завтрак и хотела, чтобы он сел за стол. Генри слегка шлепнул ее и попросил оставить его в покое.
Тем не менее она продолжала суетиться. Генри слышал, как засвистел чайник. Маленка накрыла небольшой столик во дворе.
Ну и ладно, черт с ней. У него есть три бутылки виски – этого вполне достаточно. Может, позже ему удастся выпроводить ее куда-нибудь. Ему нравится бывать здесь в одиночестве. Пить, курить и предаваться мечтам. Слушать граммофон. Генри привык даже к этому проклятому попугаю.
Сейчас он решил вздремнуть, а попугай, естественно, заорал, защелкал, забегал взад-вперед по своей клетке. Африканские серые попугаи обожают висеть вниз головой. Вообще-то, эта птица всегда напоминала Генри гигантское насекомое. Когда Маленки не будет дома, надо его прибить.
Он уже задремывал, находясь на грани бодрствования и сна. Сделал еще один глоток виски, и голова его склонилась к плечу. Дом Джулии, библиотека, мумия кладет руку ему на плечо, в горле застревает пронзительный вопль…
– Господи!
Генри вскочил с кресла, бокал выскользнул из руки. Хоть бы прекратился этот проклятый кошмар…
Эллиоту пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Два выпуклых глаза изучающе смотрели на него поверх черной саржи. Казалось, женщине хотелось взглянуть на него украдкой, но полусъеденные веки не давали возможности прикрыть глаза. Рука поправила покрывало, словно женщина хотела спрятаться от взгляда Эллиота.
Нашептывая латинские слова, граф попросил ее подождать немного. Кеб не мог подъехать ближе к дому, который был им нужен. Осталось пройти несколько шагов.
Эллиот вытер лоб носовым платком. Так, минуточку. Рука. Рука, которая придерживала черную ткань возле рта. Он снова взглянул на нее. Рука менялась в лучах жаркого солнца Рана, обнажавшая костяшки пальцев, почти затянулась!
Эллиот некоторое время изучал руку, потом перевел взгляд на глаза женщины. Да, появилось что-то вроде век, и теперь длинные, изогнутые черные ресницы прикрывали бугристую, изъеденную плоть.
Он снова обнял женщину, и она тут же прижалась к нему – нежное, трепещущее существо. И тяжело вздохнула.
Эллиот вдруг ощутил исходящий от нее аромат духов, дорогих, сладких, изысканных. В этом аромате слышались запахи пыли, глины, речного ила, но очень легкие, почти неуловимые. А запах духов был стоек и силен. Сквозь тонкую саржу Эллиот чувствовал тепло ее тела.
Ну и зелье! Какое могучее!
– Сюда, сюда, моя дорогая, – сказал он по-английски. – Мы уже совсем близко. Вон та дверь в конце дома.
Он почувствовал, как женщина обнимает его. Она легонько поддерживала его, принимая на себя тяжесть его тела. Боль в левом бедре утихла. Эллиот с облегчением засмеялся. Нет, он чуть было не засмеялся, но не смог. Просто пошел дальше, и женщина помогала ему идти, пока они не добрели до двери.
Здесь он с минуту отдыхал, а потом забарабанил в дверь кулаком.
Больше он не мог ступить ни шагу.
Долго ничего не было слышно. Эллиот постучал еще раз.
Потом донесся звук отодвигаемого засова, и появился Генри, дрожащий, небритый, в зеленом шелковом халате.
– Какого черта тебе надо?
– Позволь мне войти.
Он толкнул дверь и ввел женщину в комнату. Она спряталась у него за спиной, чтобы Генри не увидел ее лица.
Эллиот заметил, что обстановка в доме роскошная: ковры, мебель, хрустальные графины на мраморных столиках. Сквозь арочный проход, ведущий во двор, Эллиот увидел темнокожую красавицу в костюме танцовщицы – наверное, это и есть Маленка. Она ставила на столик поднос с горячей едой. Возле белой садовой стены росли маленькие апельсиновые деревья.
– Кто эта женщина? – спросил Генри.
Все еще крепко прижимая спутницу к себе, Эллиот направился к стулу. Генри смотрел на ноги женщины: при каждом ее шаге видны были голые кости. Во взгляде Генри мелькнуло изумление, смешанное с отвращением.
– Кто она такая? Зачем ты привел ее сюда? Попятившись, Генри наткнулся на колонну арочного прохода и изрядно стукнулся.
– С ней что-то неладно, – выдохнул он.
– Потерпи, я все тебе объясню, – прошептал Эллиот. Теперь грудь болела так, что слова давались с трудом. Усевшись на плетеный стул, он почувствовал, что женщина отпустила его. Она что-то пробормотала, и, проследив за ее взглядом, Эллиот увидел, что она смотрит на полку у противоположной стены комнаты: там, сверкая в солнечном свете, льющемся со двора, стояли стеклянные бутылки.
Женщина со стоном шагнула к полке. Черное саржевое покрывало сползло с ее головы и плеч, полностью открыв кости ребер, белеющие в глубоких ранах, и остатки ветхой одежды, едва прикрывающей ее наготу.
– Ради бога, только не паникуй! – воскликнул Эллиот.
Но было слишком поздно. Генри побелел, рот его задергался и скривился. Маленка во дворе испустила отчаянный вопль.
Жалобно застонав, женщина уронила бутылку на пол. Генри сунул руку в карман, а когда вытащил – солнце блеснуло на стволе маленького серебристого пистолета.
– Нет! – крикнул Эллиот.
Он попытался подняться, но не смог. С тем же оглушительным грохотом, что и в музее, пистолет выстрелил. В клетке заверещал попугай.
Пуля попала женщине в грудь, и она завизжала, покачнулась, а потом со злобным воплем кинулась на Генри.
Звуки, издаваемые Генри, не были похожи на человеческие. Разум покинул его. Беспорядочно, наугад стреляя, он помчался во двор. С пронзительным визгом женщина догнала его, выбила из руки пистолет и вцепилась Генри в горло. Они начали бороться, словно исполняя какой-то отвратительный танец. Генри отчаянно царапался, но костлявые пальцы все крепче сжимали его шею. Плетеный столик опрокинулся, чай пролился на пол. Они врезались в апельсиновые деревья, и листья, будто вода из душа, хлынули вниз.
Маленка в ужасе прижалась к стене.
– Эллиот, помоги! – крикнул Генри.
Он откинулся назад, дрожащие колени его подломились, он судорожно вцепился женщине в волосы.
Эллиот ухитрился доковылять до арки. И как раз в это время хрустнули кости. Он моргнул и увидел, как тело Генри обвисло и упало на землю, превратившись в бесформенную кучу зеленого шелка.
Женщина отступила назад, постанывая, заливаясь плачем, ее рот снова исказила гримаса, обнажившая белые зубы, – как тогда, в музее. Гнилое тряпье разорвалось на плече и обвисло; сквозь ветхую ткань стали видны темно-розовые соски. Большие капли крови капали с пелен, все еще обмотанных вокруг талии, полоски ткани одна за другой разматывались и при каждом шаге спадали вниз.
Ее глаза, испуганные, залитые слезами, посмотрели на мертвое тело, а потом на еду и лужицу чая, которая испарялась на солнце.
Женщина медленно опустилась на колени, схватила булочку и поспешно сунула в рот. Потом встала на четвереньки и начала слизывать с пола чай. Погрузила пальцы в баночку с джемом и за считанные секунды расправилась с ним. Потом заметила бекон и разом проглотила целый ломоть.
Эллиот молча наблюдал за ней. Маленка неслышно подбежала к нему и спряталась у него за спиной. Эллиот делал маленькие короткие вдохи и выдохи, прислушиваясь к ритму своего сердца.
Эллиот молча наблюдал за ней. Маленка неслышно подбежала к нему и спряталась у него за спиной. Эллиот делал маленькие короткие вдохи и выдохи, прислушиваясь к ритму своего сердца.
Женщина уничтожила сливочное масло, потом принялась за яйца, зубами проворно очищая их от скорлупы.
Наконец с едой было покончено. Но женщина продолжала стоять на коленях, глядя на свои вытянутые руки. Солнечный свет, заливающий маленький дворик, блестел на ее черных волосах.
Эллиот продолжал наблюдать. Он не мог осознать то, что видел, не мог даже осуждать эту женщину. Он был слишком потрясен.
Внезапно женщина развернулась, упала ничком на пол, вытянулась во весь рост и горько разрыдалась, беспомощно царапая пальцами плитку. Потом женщина перевернулась на спину и легла так, чтобы на нее не падала зеленая тень апельсиновых деревьев. Тело ее оказалось целиком залитым солнечным светом.
С минуту она смотрела в небо, потом глаза ее закатились и стали видны только бледные полумесяцы белков.
– Рамзес, – прошептала она. Ее грудь слабо колыхалась при дыхании.
Граф обернулся к Маленке. Тяжело опираясь на ее руку, он встал со стула и почувствовал, что темнокожую танцовщицу все еще трясет от страха. Он молча опустился на расшитые подушки и прислонил голову к круглой мягкой спинке плетеного кресла. Все это просто дурной сон, думал он. Но это был не сон. Он своими глазами видел, как это существо восстало из мертвых. Он видел, как оно убило Генри. Что же ему делать, господи?
Маленка придерживала его за локоть, потом опустилась рядом на колени. Разинув рот, она смотрела в сад широко распахнутыми пустыми глазами.
Над лицом Генри кружили мухи. Они с жужжанием садились на остатки еды.
– Никто не причинит тебе зла, – прошептал Эллиот, повернувшись к Маленке. Жжение в груди понемногу стихало. В левой руке разливалось тепло. – Она не обидит тебя, обещаю. – Он провел языком по сухим губам, потом снова с трудом заговорил: – Она больна. Я должен позаботиться о ней. Она не причинит тебе зла, поверь.
Египтянка вцепилась в его запястье, прижавшись лбом к спинке кресла.
– Не надо полиции, – тихо произнесла она наконец после долгой паузы. – Я не хочу, чтобы англичане отобрали у меня дом.
– Да, – пробормотал Эллиот. – Не надо полиции. Мы не будем вызывать полицию.
Он хотел погладить ее по голове, но не смог пошевелиться. Он мрачно смотрел на солнечный свет, на лежащую женщину, на ее блестящие черные волосы, разметавшиеся по выложенному плиткой полу, на мертвого Генри.
– Я сама все сделаю, – прошептала Маленка. – Я сама унесу отсюда англичанина. Пусть полиция не приходит.
Эллиот не понимал ее. Что она говорит? Потом до него дошло.
– Ты можешь это сделать? – тяжело дыша, спросил он.
– Да, могу. Придут друзья. Заберут англичанина.
– Тогда все нормально. – Эллиот вздохнул, и боль в груди стала еще сильнее. Он осторожно дотянулся правой рукой до кармана, вытащил бумажник и, едва шевеля пальцами, вынул два десятифунтовых банкнота.
– Это тебе, – сказал он. Снова закрыл глаза, изнемогая от предпринятых усилий. Маленка взяла деньги. – Но будь осторожна. Никому не рассказывай о том, что видела.
– Никому не скажу. Я позабочусь о… Это мой дом. Его подарил мне брат.
– Да, понимаю. Я пробуду здесь недолго, обещаю тебе. И заберу эту женщину с собой. Но пока потерпи, и я дам тебе еще денег, много денег.
Эллиот снова раскрыл бумажник. Вытащил все деньги и, не считая, протянул их египтянке.
Он опять лег и закрыл глаза. Он слышал, как Маленка легко прошлась по ковру, а потом снова почувствовал ее прикосновение. Он посмотрел на египтянку: на ней была черная роба, еще один черный балахон свисал с ее руки.
– Спрячь ее, – прошептала она и глазами показала на сад.
– Спрячу, – шепотом ответил Эллиот и снова закрыл глаза.
– Спрячь, прошу тебя! – В голосе Маленки была отчаянная мольба.
Эллиот дал ей слово.
С огромным облегчением он услышал, как она захлопнула за собой дверь, выходящую на улицу.
В длинном развевающемся одеянии бедуина Рамзес шел по музею среди толпы туристов, глядя сквозь темные очки прямо перед собой, на пустое место в дальнем конце коридора, туда, где раньше стояла витрина. Никаких следов, никаких признаков того, что здесь что-то стояло! Нет битого стекла, нет щепок. Нет пузырька, который он уронил. Все исчезло.
Но где же она? Что с ней случилось? Рамзес с ужасом вспоминал окруживших его солдат. Неужели она тоже попала в их руки?
Царь пошел дальше, завернул за угол и оглядел статуи и саркофаги. Никогда еще за всю свою долгую жизнь он так не страдал. Он не имел права ходить здесь с этими мужчинами и женщинами, не имел права дышать с ними одним воздухом.
Он не мог думать о том, что делать дальше, куда идти. Если в ближайшее время он ничего не узнает, то окончательно свихнется.
Прошло, возможно, минут пятнадцать, а может, и меньше. Надо спрятать ее, да. Увести ее из сада, пока не пришли люди. Женщина неподвижно лежала на солнце и что-то бормотала во сне.
Вцепившись в трость, Эллиот поднялся на ноги. Левая нога обрела чувствительность, а это значило, что снова вернулась боль.
Он пошел в спальню. Высокая старомодная викторианская кровать стояла возле правой дальней стены, на ее широкий москитный полог лился солнечный свет: ставни окон были распахнуты настежь.
Туалетный столик находился слева от окна. В левом углу размещался платяной шкаф, его дверцы со встроенными зеркалами были раскрыты, внутри виднелись вешалки с шерстяными пиджаками и пальто.
На туалетном столике стоял маленький переносной граммофон с рожком. Рядом в специальном ящичке лежали пластинки. «Изучаем английский», – гласили обложки. На других пластинках была записана танцевальная музыка. Пепельница. Несколько журналов и полупустая бутылка шотландского виски.
Через дальнюю дверь справа от кровати виднелась ванная комната. Медный кран, полотенца.
Эллиот пошел в другом направлении и попал в другую комнату, которая северной стеной выходила в сад. В этой комнате все ставни были закрыты. Здесь темнокожая красавица хранила свои сценические костюмы и бижутерию. И все же один из гардеробов был завешан легкомысленными европейскими нарядами. Европейские туфли, легкие зонтики, пара немыслимых широкополых шляп.
Но зачем ему эта одежда, когда раненую женщину надо укрыть от посторонних любопытных глаз? Эллиот нашел обычное мусульманское одеяние, аккуратно сложенное на дне гардероба. Так что теперь можно дать ей чистую одежду, если, конечно, Маленка согласится продать ее.
Он постоял в дверном проеме, восстанавливая дыхание. Посмотрел на роскошное ложе, купающееся в солнечных лучах, на москитную сетку с завязанным сверху пышным бантом, которая очень напоминала корону. Все как-то зыбко, неестественно. Перед мысленным взором пронеслась сцена гибели Генри. Эллиот ничего не почувствовал, ничего – кроме холодного ужаса, от которого пропадало само желание жить.
Жажда жизни. В кармане у него лежал сосуд, в котором осталось несколько капель драгоценного эликсира.
И это тоже не вызывало никаких эмоций, не выводило из состояния транса. Мертвая уборщица в музее, мертвый Генри во дворе. И это существо, которое жарится на солнце!
Эллиот не мог заставить себя размышлять. Стоит ли пытаться? В одном он был абсолютно уверен: надо добраться до Рамсея. Да хватит называть его вымышленным именем! До Рамзеса! Но где он сейчас? Как сильно пострадал он от пуль? А те люди, которые вытащили его из музея, все еще держат его у себя?
Но сначала эта женщина; он должен вывести ее из сада и спрятать здесь, чтобы можно было убрать тело Генри.
Она ведь может напасть на людей, которые придут за Генри. И один ее вид способен их убить.
Возвращаясь во двор, Эллиот пытался навести в мыслях порядок. Они с Рамзесом никогда не были врагами. А теперь они союзники. И может быть… Но у него не осталось сил предаваться мечтам: надо сделать то, что задумано.
Эллиот сделал несколько осторожных шагов в сторону спящей на полу женщины.
Полуденное солнце жарило изо всех сил, и вдруг он испугался за нее. Эллиот посмотрел на нее и даже зажмурился: он увидел совсем не то, что ожидал.
Она стонала во сне; она мучилась по-прежнему, но это была совсем другая женщина – женщина потрясающей, изумительной красоты!
Правда, сквозь ее волнистые волосы на макушке виднелся большой участок белой кости, из челюсти выступал кусочек хряща. На правой руке вместо двух пальцев торчали голые кости, а из суставов по-прежнему сочилась кровь. И на груди все еще зияла огромная рана, обнажая белые ребра, прикрытые лишь тонкой мембраной крошечных капилляров.
Но лицо уже приобрело человеческий облик: округлые щеки розовели смуглым румянцем, изящно очерченные губы стали пунцовыми, кожа приобрела нежный оливковый оттенок.