Соски тоже были нежно-розового цвета, крепкие груди налились.
Что произошло? Требуется какое-то время, чтобы эликсир подействовал?
В смятении Эллиот приблизился к женщине. Жара стояла невыносимая. В голове у него помутилось. Стараясь не потерять сознания, он ухватился за колонну и немного постоял так, глядя на женщину, которая открыла свои светло-карие глаза.
Она вздрогнула, подняла правую руку и осмотрела ее. Она наверняка чувствовала, что с ней происходит. Казалось, раны причиняют ей сильную боль. Ахнув, женщина дотронулась до кровоточащей раны на руке.
Вряд ли она понимала, что выздоравливает. Безжизненно уронила руку на грудь, закрыла глаза и снова тихо заплакала, прошептав в полудреме:
– Рамзес…
– Пойдем со мной, – ласково обратился к ней Эллиот на латыни. – Пойдем в дом, там ты ляжешь на чистую постель.
Женщина испуганно посмотрела на него.
– Там тоже солнечно, – сказал Эллиот. И как только он произнес эти слова, его осенило. Именно солнце исцеляло ее! Он видел, как оно подействовало на ее руку, когда они шли по улицам. И та часть лица, которая не была укрыта покрывалом, тоже восстановилась.
И Рамзеса пробудило к жизни именно солнце. Вот как объясняются начертанные на саркофаге странные слова, запрещающие впускать солнечный свет в усыпальницу.
Но сейчас не время предаваться размышлениям или заниматься расспросами. Женщина села, на груди у нее теперь не было ветхих лохмотьев, а лицо, обращенное к Эллиоту, оказалось красивой овальной формы, щеки рдели румянцем, глаза холодно светились.
Она протянула Эллиоту руку, но, заметив костлявые пальцы, тут же с шипением отдернула ее.
– Нет, доверься мне, – произнес он на латыни и помог женщине подняться на ноги.
Он повел ее в спальню. Она рассматривала находившиеся в комнате предметы. Ногой потрогала мягкий персидский ковер. Посмотрела на маленький граммофон. Интересно, каким ей видится черный диск пластинки?
Эллиот попробовал подтолкнуть ее к кровати, но женщина не пошевелилась. Она увидела на туалетном столике газету, взяла ее в руки и стала разглядывать оперную афишу: привлекательную египтянку и ее воинственного возлюбленного, стоящих на фоне трех пирамид и египетских пальм.
Глядя на картинку, она взволнованно застонала. Потом ее палец заскользил по колонкам английских слов, и она посмотрела на Эллиота огромными полубезумными глазами.
– Это мой язык, – пояснил он ей на латыни. – Английский. Это афиша музыкальной драмы, которая называется оперой.
– Говори по-английски, – попросила она его на латыни. У нее был резкий, но приятный голос. – Прошу тебя, говори.
Возле входной двери раздался какой-то шум. Эллиот взял женщину за руку и оттащил от окна.
– Незнакомые люди, – сказал он по-английски и тут же перевел свои слова на латынь. И дальше продолжал говорить уже на двух языках, делая синхронный перевод. – Ляг и отдохни, а я принесу тебе еды.
Она вскинула голову, прислушиваясь к голосам, доносившимся из другой комнаты. Потом ее тело судорожно дернулось, и она приложила руку к раненой груди. Да, они очень болели, эти ужасные кровоточащие язвы. Но ее беспокоило что-то еще, потому что тело продолжало дергаться в конвульсиях. Каждый звук пугал ее.
Эллиот быстро подвел ее к кровати и, отдернув сетчатый полог, уложил на кружевные подушки. Когда она улеглась, на лице ее отразилось огромное облегчение. Потом она снова задрожала, пальцы стали судорожно ощупывать веки, и она инстинктивно повернулась к солнцу. Надо обязательно укрыть ее, ведь на ней лишь несколько жалких лоскутков полотна, тонкого, как бумага, поэтому она и тянулась к солнечному теплу.
Эллиот распахнул ставни, и в комнату ворвалось солнце.
Потом он бросился к двери, ведущей в гостиную, и плотно прикрыл ее. Посмотрел в окно, выходившее во двор.
Маленка как раз открывала садовую калитку. Вошли двое мужчин со свернутым в рулон ковром. Они раскатали ковер, переложили на него тело Генри и снова скатали.
При виде тяжело обвисших человеческих конечностей Эллиот почувствовал слабость. Он сглотнул, и спазм сдавил грудную клетку.
Потом он услышал тихий плач, доносившийся с кровати. Эллиот вернулся к женщине и взглянул на нее. Трудно сказать, продолжалось ли исцеление. И тогда он вспомнил о пузырьке, спрятанном в кармане.
Он колебался одно мгновение. А кто бы не колебался? В пузырьке было всего несколько капель. Видеть ее страдания было невыносимо.
Убийства, совершенные ею, были слепыми. И какой мерой можно измерить глубину ее мук и стыда?
Женщина посмотрела на него прищурившись, словно яркий свет причинял ей боль, и тихо спросила на латыни, как его зовут.
Эллиот ответил не сразу. Даже тон ее голоса выдавал природный интеллект. И в глазах тоже светился ум.
Теперь она не казалась ни сумасшедшей, ни растерянной. Просто страдающая женщина.
– Прости меня, – произнес он на латыни. – Эллиот, граф Рутерфорд. В моей стране меня называют лордом.
Женщина внимательно смотрела на него. Села и, потянувшись за свернутым в изножье кровати пледом, натянула его на себя, укрывшись до пояса. Солнце сверкало на ее черных волосах.
Ее черные брови изогнулись изящными высокими дугами. Светло-карие глаза были просто волшебны.
– А твое имя можно узнать? – спросил Эллиот на латыни.
Она горько улыбнулась:
– Клеопатра. В моей стране меня называют царицей. Тишина оглушила Элиота. В груди разлилось тепло, не похожее на боль, которую вызывали иные потрясения. Он молча смотрел женщине в глаза, не в силах ответить. И тут ему стало так радостно, так весело, что душу покинули и страх, и жалость.
– Клеопатра, – прошептал он почтительно, благоговейно.
Она заговорила на латыни:
– Говори со мной по-английски, граф Рутерфорд. Говори на том языке, на котором ты говорил со служанкой. Говори на том языке, на котором написана эта книга. Принеси мне поесть и попить: я очень голодна.
– Хорошо, – ответил он по-английски. И повторил ее просьбу на латыни: – Еды и питья.
– И ты должен сказать мне… – начала Клеопатра, но замолчала. Боль в боку обожгла ее, потом, морщась, она прикоснулась к ране на голове. – Скажи мне, – сделала она еще одну попытку заговорить и смущенно взглянула на Элиота. Она явно старалась что-то вспомнить, но ее охватил страх, и, сжав руками голову, закрыв глаза, она разразилась рыданиями.
– Потерпи, у меня есть лекарство, – прошептал Эллиот. Он осторожно присел на краешек постели и вытащил из кармана пузырек, в котором оставалось полдюйма искрящейся на солнце жидкости.
Клеопатра подозрительно взглянула на пузырек. Проследила за тем, как Эллиот открывает его. Он поднял пузырек и нежно провел рукой по ее волосам, но она остановила его. Показала на свои веки, и Эллиот увидел, что там кое-где еще оставались маленькие участки без кожи. Она взяла у него пузырек, капнула на пальцы и стала втирать жидкость в веки.
Эллиот прищурился, внимательно наблюдая за действием эликсира. Он слышал слабое шуршание и потрескивание.
Клеопатра подняла пузырек вверх и влила оставшуюся жидкость в рану на груди. Пальцами левой руки растерла эликсир по краям раны, тихо вздохнула, вытянулась на постели и замерла.
Прошло несколько минут. Эллиота поразило то, что он увидел: эликсир действовал на ее тело только в тех местах, где был прямой контакт. Веки стали нормальными, темные ресницы превратились в густую бахрому. Но в боку по-прежнему зияла ужасная рана.
Только сейчас Эллиот начал в полной мере осознавать, что перед ним та самая Клеопатра, что Рамзес оживил тело своей утраченной возлюбленной. Только теперь он стал понимать, почему Рамзес сделал то, что сделал. И Эллиот задумался, хорошо ли обладать такой властью. Он мечтал о бессмертии, но вовсе не о власти над смертью. А этот эликсир способен не только подарить бессмертие, но победить саму смерть.
А вот последствия… они пугали его. Что происходит в сознании этой женщины? В порядке ли ее рассудок? Боже, нужно как можно скорее встретиться с Рамзесом.
– Я принесу еще лекарства, – сказал Эллиот по-английски, тут же переводя свои слова на латынь. – Я принесу его сюда, а ты пока отдохни. Тебе нужно еще полежать на солнышке. – Он указал на окно. Говоря на двух языках, он объяснил ей, что солнце действует на нее не хуже, чем лекарство.
Клеопатра мрачно посмотрела на него. Повторила его английские фразы, превосходно копируя произношение. Ее глаза сверкали безумным огнем. Она забормотала на латыни, силясь что-то вспомнить, и снова начала всхлипывать.
Это было невыносимо. Но что он мог сделать? Почти бегом Эллиот бросился в соседнюю комнату и принес оттуда бутылку ликера, отличного густого ликера. Клеопатра тут же схватила бутылку и залпом опорожнила ее.
На мгновение глаза ее затуманились. Потом она громко и отчаянно застонала.
Граммофон. Рамзес любил музыку. Рамзес сходил из-за нее с ума. Эллиот подошел к маленькому аппарату и просмотрел кипу лежащих рядом пластинок. Полным-полно глупых учебных «Говори по-английски». Ага, вот что ему нужно: «Аида». Партию Радамеса поет Карузо.
На мгновение глаза ее затуманились. Потом она громко и отчаянно застонала.
Граммофон. Рамзес любил музыку. Рамзес сходил из-за нее с ума. Эллиот подошел к маленькому аппарату и просмотрел кипу лежащих рядом пластинок. Полным-полно глупых учебных «Говори по-английски». Ага, вот что ему нужно: «Аида». Партию Радамеса поет Карузо.
Эллиот открыл крышку и опустил иглу на пластинку. При первых звуках оркестра Клеопатра приподнялась и в страхе огляделась. Эллиот подошел к ней и нежно прикоснулся к плечу.
– Опера, «Аида», – сказал он, стараясь подыскать латинские слова, чтобы объяснить, что такое граммофон и как он работает. – Поет мужчина, влюбленный в египтянку.
Клеопатра встала с кровати и прошла мимо Эллиота. Она была почти полностью обнажена восхитительное тело с узкими бедрами и стройными, изящно выточенными ногами. Эллиот смущенно отвел взгляд от обнаженной груди. Медленно приблизившись, снял с пластинки иглу. Клеопатра закричала на него, осыпав градом латинских ругательств.
– Пусть музыка играет!
– Да я просто хотел показать тебе, как это делается, – сказал Эллиот. Он снова повернул ручку аппарата и опустил иглу. И только тогда свирепое лицо египтянки смягчилось. Она постанывала в такт музыке, потом положила руки на голову и крепко зажмурилась.
Она начала танцевать, сильно раскачиваясь из стороны в сторону. Эллиот наблюдал за ней с испугом: он знал, что уже видел раньше подобные танцы. Так танцевали душевнобольные дети – инстинктивно подергиваясь в ритме музыки.
Клеопатра не заметила, как он выскользнул из комнаты, чтобы принести ей еды.
Рамзес купил в киоске британскую газету и медленно двинулся в сторону шумного многолюдного базара.
УБИЙСТВО В МУЗЕЕ. УКРАДЕНА МУМИЯ. УБИТА УБОРЩИЦА
Ниже чуть мельче был напечатан заголовок статьи:
ТАИНСТВЕННЫЙ ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЕТСЯ В ЗЛОДЕЙСКОМ УБИЙСТВЕ.
Рамзес прочитал подробности, скомкал газету и отшвырнул ее прочь. Опустив голову, скрестив руки под балахоном, он пошел дальше. Неужели она убила уборщицу? Почему она это сделала? Как ей удалось скрыться?
Конечно, газеты могут и соврать. У нее было не так уж много времени. Ее разум не мог восстановиться столь быстро. Правда, возможность у нее была – ведь охранники в это время занимались выдворением из музея его собственной персоны.
Рамзес постарался вспомнить то, что увидел тогда в полуосвещенном коридоре: отвратительное чудовище, которое он воскресил из мертвых. Он видел, как монстр движется к нему, он снова слышал хриплый каркающий голос. Он увидел искаженное муками, полусъеденное тлением лицо.
Что же делать? Сегодня утром, впервые с тех пор, как он стал бессмертным, он вспомнил о богах. В музее, когда он стоял над останками царицы, ему вспомнились древние молитвы, заклинания, которые он, окруженный жрецами, твердил в сумрачном храме перед народом.
И теперь, шагая по пышущим жаром улицам, он снова начал шептать слова древних молитв.
Джулия сидела на маленькой белой кушетке в гостиной своего заполненного людьми номера. Она была рада, что Алекс держит ее за руку. Самир молча стоял возле единственного незанятого стула. Напротив сидели два британских чиновника. У Майлза Уинтропа, который, заложив руки за спину, стоял около входной двери, вид был несчастный. Старший из чиновников, человек по фамилии Петерсон, сжимал в руке телеграмму.
– Видите ли, мисс Стратфорд, – сказал он с проникновенной улыбкой, – сначала убийство в Лондоне, потом это убийство в Каире…
– С чего вы взяли, что между ними есть связь? – спросил Самир. – Тот человек в Лондоне… Вы сказали, что он занимался незаконными махинациями с векселями!
– А, Томми Шарплс. Да, это было его профессией.
– Ну и какое отношение мог иметь к нему мистер Рамсей? – спросила Джулия. «Странно, что я разговариваю так спокойно, – подумала она– Слава богу, никто не слышит, как у меня бьется сердце».
– Мисс Стратфорд, монета Клеопатры, найденная в кармане убитого, является связующим звеном между этими двумя убийствами. Она наверняка была похищена из вашей коллекции, поскольку ничем не отличается от других пяти монет.
– Но ведь все пять монет на месте, вы сами это подтвердили.
– Да, но, видите ли, мы нашли еще несколько таких монет здесь, в отеле.
– Не понимаю.
– В номере мистера Рамсея. Возникла пауза. Первым заговорил Самир:
– Вы обыскивали его номер? Ответил Майлз:
– Джулия, я знаю, что он твой близкий друг и эта ситуация очень неприятна для тебя. Но, понимаешь ли, убийства совершены с исключительной жестокостью. И ты должна помочь нам найти этого человека.
– Он никого не убивал в Лондоне!
Майлз продолжал со сводящей с ума вежливостью, словно не слышал этого отчаянного выкрика:
– Нам нужно побеседовать с графом, а мы нигде не можем найти его. – Он посмотрел на Алекса.
– Я понятия не имею, где отец, – беспомощно сказал тот.
– А Генри Стратфорд? Как бы нам увидеться с ним?
Два египтянина быстро шли по узким улицам старого Каира. У них на плечах лежал, свернутый в рулон ковер, который в полуденную жару было невыносимо тяжело тащить.
Но тело, которое они несли, стоило и времени, и пролитого ими пота. В зимние месяцы в Египет хлынут потоки туристов. К этому времени будет готова красивая качественная мумия.
Наконец они добрались до дома Заки, или «фабрики», как они называли его между собой. Вошли через ворота во двор и поспешили отнести свой трофей в первую из тускло освещенных комнат дома. Они не обращали внимания ни на прислоненные к каменным стенам готовые мумии, ни на множество черных, обтянутых блестящей кожей тел, лежащих на столах.
Только вонь химикатов раздражала их. Поэтому они ждали Заки с нетерпением.
– Неплохой экземпляр, – сказал один из них рабочему, который помешивал битум в огромном котле, стоящем в середине комнаты. Под котлом горели угли, поддерживая кипение. Отвратительная вонь распространялась именно из этого котла.
– Кости крепкие? – спросил рабочий.
– Да, отличные английские кости.
Маскировка оказалась превосходной. По Каиру бродили тысячи таких же бедуинов. Его вообще не замечали бы, если б не темные очки, которые вызывали у прохожих изумление.
Войдя на задний двор отеля «Шеферд», он спрятал очки в карман полосатого балахона. Темнокожие египетские мальчишки, мывшие автомобиль, даже не взглянули на него, когда он прошел мимо.
Двигаясь вдоль стены, под фруктовыми деревьями, он добрался до маленькой двери без таблички. За ней находилась узкая, не застеленная ковром лесенка. В нише стояли швабры, веники, лежали тряпки.
Он взял веник и стал медленно подниматься по лесенке. Интересно, что скажет Джулия, когда увидит, чем он занимается.
Клеопатра сидела на краю кровати и ела с подноса, который Эллиот поставил перед ней на маленький плетеный столик, принесенный со двора. Теперь на ней была тоненькая сорочка – единственное белье, которое нашлось в шкафу Маленки. Эллиот помог ей одеться.
Маленка приготовила еду: фрукты, хлеб, сыр и вино, но наотрез отказалась войти в комнату.
У царицы был волчий аппетит, она ела как дикарь. Вино пила как воду – бутылку за бутылкой. И хотя она все время оставалась на солнце, оно больше не оказывало на нее целительного воздействия – это было очевидно.
Трясущаяся от страха Маленка сидела в гостиной. Эллиот не знал, сколько времени сможет держать ее под контролем.
А пока он вышел из спальни и направился к ней. Сгорбившись, стиснув руки, Маленка притулилась у дальней стены гостиной.
– Не бойся, дорогая, – сказал Эллиот.
– Бедный англичанин, – прошептала она.
– Понимаю, милая, понимаю.
Правда, на самом деле он уже ничего не понимал. Он сел в кресло и вытащил еще несколько банкнотов. Махнул рукой, чтобы Маленка подошла. Но она продолжала мрачно смотреть на него, потом вздрогнула и отвернулась к стене.
– Бедный мой англичанин, – сказала она, – сейчас его варят в котле.
Может, он ослышался?
– В каком котле? О чем ты?
– Они делают из моего англичанина великого фараона. Из моего красавца англичанина. Они положили его в битум, они делают из него мумию на продажу туристам.
Эллиот был потрясен и не нашелся что ответить. Отвел взгляд. У него не было слов.
– Мой красавчик англичанин, они замотают его полотном, они сделают из него царя.
Эллиоту хотелось сказать: «Прекрати!» Он больше не мог это слышать. Но он продолжал молчать, пока не услышал, как включился граммофон: из комнаты наверху донесся голос диктора, говорящего по-английски. Значит, она нашла эти пластинки. Эллиот знал, что они заинтересуют ее, что она будет их слушать, и тогда он сможет отдохнуть.
Вдруг раздался грохот. Зеркало. Она разбила его.
Эллиот встал и поспешил наверх. Клеопатра стояла покачиваясь. На ковре, на полу и на туалетном столике валялись осколки зеркала. Монотонно бубнил граммофон.